Значит, то, что Гермес пел о богах, не имеет специфически религиозного
значения, но зато, несомненно, имеет эстетическое значение, это и
подчеркивается здесь много раз. Едва ли нужно доказать важность этого
разграничения. Для всей последующей античной (и не только античной) эстетики
оно имеет фундаментальное значение.
4. Нераздельность искусства, природы, ремесла, науки и жизни
Переходя к краткой оценке всего вышеприведенного материала, мы, прежде
всего, сталкиваемся с фактами несомненного отождествления искусства и жизни.
То, что у Гомера красота есть божество и главные художники суть боги, - уже
это одно делает искусство чрезвычайно онтологичным, чрезвычайно близким ко
всякому творчеству жизни, поскольку боги являются основными принципами и
потенциями именно жизни и бытия. Мало сказать, что у Гомера искусство не
оторвано от жизни. Когда говорится об отрыве или неотрыве искусства от
жизни, то предполагается, что искусство не есть жизнь, а только может более
или менее близко к ней стоять, и что жизнь не есть искусство, а только может
более или менее глубоко воплощать его в себе. У Гомера же невозможно
говорить даже о близости искусства с жизнью, даже об их неразрывности. Здесь
искусство и жизнь представляют собою полное тождество; тут не две области,
вступающие в известное соотношение, а только одна и единственная область. В
отношении Гомера нельзя говорить и о том, что он мыслит всякое искусство как
прикладное. Тут нет ровно никакого прикладничества, потому что последнее
опять-таки исходит из неантичной антитезы чистого искусства и прикладного
искусства: есть-де искусство само по себе, и есть, с другой стороны,
приложение его к жизни. Все дело в том и заключается, что здесь вообще нет
ни европейского опыта чистого искусства, этой кантовской "формальной
целесообразности без цели", ни опыта прикладных употреблений. Строго говоря,
нельзя утверждать за таким отношением к искусству и целей утилитаризма.
Гомеровское искусство (как в значительной мере и вообще вся античная
красота) даже и не утилитарно.
Гомер, а за ним и вообще строгая классика, просто не различает искусства
и жизни, не различает их в основном и в самом главном, не различает самой,
так сказать, их субстанции. Как жизнь есть творчество, так и искусство есть
творчество; и это творчество - не идей, не форм, не чистых выразительных
образов, а творчество самой жизни, творчество вещей, тел, предметов, -
наконец, просто рождение детей. Недаром самое слово, выражающее у греков
понятие искусства, technn, имеет тот же корень, что и tictA - "рождаю", так
что "искусство" - по-гречески "порождение", или вещественное создание вещью
из самой себя таких же, но уже новых вещей. Еще больше говорит о
вещественности латинское ars, связанное с корнем ar, наличным, например, в
греческом arariscA, что значит "прилаживать", "сплачивать", "строить", так
что ars, собственно говоря, значит "то, что прилаживается", "строится".
Но ведь жизнь есть творчество самое разнообразное. И гомеровское
"искусство" также объединяет в себе самые разнообразные моменты, которые мы
в новой Европе так привыкли различать. Что мы "творим" в жизни? Мы прежде
всего делаем "вещи", - столы, стулья, дома, горшки, обувь и др. Создавание
таких вещей по-гречески есть тоже technn, другими словами, у Гомера для
"искусства" и "ремесла" существует один и единственный термин. Гомер (а за
ним, пожалуй, и грек вообще) не различает искусства и ремесла. Ему все
равно, в основном, делать ли статую Афродиты или шить сапоги. То и другое
есть реальное творчество реальных вещей. Современная Европа отличает
Афродиту от резиновой галоши тем, что первая-де имеет значение сама по себе,
а вторая - вещь житейского обихода. Но как раз этого различения и нет у
Гомера. Афродита - вовсе не предмет любования. Это богиня, или статуя
богини, обладающая вполне жизненной энергией, вполне "интересной", вплоть до
помощи в половом акте. С другой стороны, обувь для классики вовсе не есть
только вещь жизненного обихода. Вспомните, как Гомер наслаждается всеми
этими сандалиями, пряжками, ремешками, дверными ручками. Ему не приходит в
голову делать какое-либо противопоставление чистого наслаждения и жизненной
полезности. Итак, искусство и ремесло есть здесь одно и то же, и
терминологически и фактически.
Далее, в жизни мы творим не только вещи, но и мысли, образы, идеи. Это -
тоже вполне жизненное творчество. Тут, правда, не очень ярко выступает
вещественность самого творимого предмета, но зато усилия для создавания
таких предметов являются вполне жизненными, реальными и даже физическими,
телесными, материальными. Чтобы создать такие предметы, надо думать, читать,
писать, пользоваться инструментами. А ведь все это связано с физическим
трудом, с тем или иным телесным напряжением. И вот получается замечательная
вещь: Гомер не только не отличает искусства от ремесла, но он не отличает
его и от науки; и для общих понятий существует опять-таки тот же самый
единственный термин - technn. Ведь эта technn бывает у греков не только
сапожная, горшечная, плотничья, кузнечная, но она бывает и арифметическая,
геометрическая, диалектическая, логическая и т.д. Как нам ни ясен основной
принцип гомеровского гения, неоднократно формулированный выше, но все же
нельзя не подивиться этому замечательному факту. Мы с удивлением убеждаемся,
что даже самые отвлеченные науки грек понимает не как действительно
отвлеченную предметность чистого мышления, а обязательно как более или менее
напряженное, чисто жизненное и в известном смысле телесное искание и
творчество, как некую техническую и ремесленную сноровку.
Искусство, ремесло и наука для грека одно и то же, даже терминологически,
и главный вдохновитель всего этого - Гомер с его искусством, данным богами с
его художественным творчеством, неотличимым от мысли и знания.
Далее, жизнь есть творчество и в смысле переделки действительности, в
смысле ее изменения, улучшения, совершенствования. Такова, например,
медицина. У грека она тоже technn - "врачебное искусство" (или "ремесло",
"наука"). Такова, например, и общественно-политическая деятельность. Она
тоже "искусство" (причем Демокрит (55 В 157) считает ее даже наиболее
"великим" искусством как и многие вообще античные мыслители, и прежде всего
Платон). Таким образом, с полным правом можно сказать, что искусство,
согласно принципам гомеровской эстетики, является не чем иным, как
творчеством жизни - в самых разнообразных формах ее проявления.
Можно поставить такой вопрос. Как бы искусство ни приравнивалось тут к
жизни, неужели греки, воспитанные Гомером, ничем не отличали своих Аполлонов
и Афродит от сандалий и ремешков? Ведь если мы говорим, что искусство
существовало здесь во всех областях жизненного творчества, то, поскольку это
последнее бралось в самых разнообразных формах, не было ли в пределах
жизненных отношений какой-нибудь области, специфической для искусства? Ясно,
что такой области не было, поскольку сандалии, кулачный бой и Дорифор
Поликлета вызывали совершенно одинаковый восторг и одинаково могли быть
предметом и содержанием искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
значения, но зато, несомненно, имеет эстетическое значение, это и
подчеркивается здесь много раз. Едва ли нужно доказать важность этого
разграничения. Для всей последующей античной (и не только античной) эстетики
оно имеет фундаментальное значение.
4. Нераздельность искусства, природы, ремесла, науки и жизни
Переходя к краткой оценке всего вышеприведенного материала, мы, прежде
всего, сталкиваемся с фактами несомненного отождествления искусства и жизни.
То, что у Гомера красота есть божество и главные художники суть боги, - уже
это одно делает искусство чрезвычайно онтологичным, чрезвычайно близким ко
всякому творчеству жизни, поскольку боги являются основными принципами и
потенциями именно жизни и бытия. Мало сказать, что у Гомера искусство не
оторвано от жизни. Когда говорится об отрыве или неотрыве искусства от
жизни, то предполагается, что искусство не есть жизнь, а только может более
или менее близко к ней стоять, и что жизнь не есть искусство, а только может
более или менее глубоко воплощать его в себе. У Гомера же невозможно
говорить даже о близости искусства с жизнью, даже об их неразрывности. Здесь
искусство и жизнь представляют собою полное тождество; тут не две области,
вступающие в известное соотношение, а только одна и единственная область. В
отношении Гомера нельзя говорить и о том, что он мыслит всякое искусство как
прикладное. Тут нет ровно никакого прикладничества, потому что последнее
опять-таки исходит из неантичной антитезы чистого искусства и прикладного
искусства: есть-де искусство само по себе, и есть, с другой стороны,
приложение его к жизни. Все дело в том и заключается, что здесь вообще нет
ни европейского опыта чистого искусства, этой кантовской "формальной
целесообразности без цели", ни опыта прикладных употреблений. Строго говоря,
нельзя утверждать за таким отношением к искусству и целей утилитаризма.
Гомеровское искусство (как в значительной мере и вообще вся античная
красота) даже и не утилитарно.
Гомер, а за ним и вообще строгая классика, просто не различает искусства
и жизни, не различает их в основном и в самом главном, не различает самой,
так сказать, их субстанции. Как жизнь есть творчество, так и искусство есть
творчество; и это творчество - не идей, не форм, не чистых выразительных
образов, а творчество самой жизни, творчество вещей, тел, предметов, -
наконец, просто рождение детей. Недаром самое слово, выражающее у греков
понятие искусства, technn, имеет тот же корень, что и tictA - "рождаю", так
что "искусство" - по-гречески "порождение", или вещественное создание вещью
из самой себя таких же, но уже новых вещей. Еще больше говорит о
вещественности латинское ars, связанное с корнем ar, наличным, например, в
греческом arariscA, что значит "прилаживать", "сплачивать", "строить", так
что ars, собственно говоря, значит "то, что прилаживается", "строится".
Но ведь жизнь есть творчество самое разнообразное. И гомеровское
"искусство" также объединяет в себе самые разнообразные моменты, которые мы
в новой Европе так привыкли различать. Что мы "творим" в жизни? Мы прежде
всего делаем "вещи", - столы, стулья, дома, горшки, обувь и др. Создавание
таких вещей по-гречески есть тоже technn, другими словами, у Гомера для
"искусства" и "ремесла" существует один и единственный термин. Гомер (а за
ним, пожалуй, и грек вообще) не различает искусства и ремесла. Ему все
равно, в основном, делать ли статую Афродиты или шить сапоги. То и другое
есть реальное творчество реальных вещей. Современная Европа отличает
Афродиту от резиновой галоши тем, что первая-де имеет значение сама по себе,
а вторая - вещь житейского обихода. Но как раз этого различения и нет у
Гомера. Афродита - вовсе не предмет любования. Это богиня, или статуя
богини, обладающая вполне жизненной энергией, вполне "интересной", вплоть до
помощи в половом акте. С другой стороны, обувь для классики вовсе не есть
только вещь жизненного обихода. Вспомните, как Гомер наслаждается всеми
этими сандалиями, пряжками, ремешками, дверными ручками. Ему не приходит в
голову делать какое-либо противопоставление чистого наслаждения и жизненной
полезности. Итак, искусство и ремесло есть здесь одно и то же, и
терминологически и фактически.
Далее, в жизни мы творим не только вещи, но и мысли, образы, идеи. Это -
тоже вполне жизненное творчество. Тут, правда, не очень ярко выступает
вещественность самого творимого предмета, но зато усилия для создавания
таких предметов являются вполне жизненными, реальными и даже физическими,
телесными, материальными. Чтобы создать такие предметы, надо думать, читать,
писать, пользоваться инструментами. А ведь все это связано с физическим
трудом, с тем или иным телесным напряжением. И вот получается замечательная
вещь: Гомер не только не отличает искусства от ремесла, но он не отличает
его и от науки; и для общих понятий существует опять-таки тот же самый
единственный термин - technn. Ведь эта technn бывает у греков не только
сапожная, горшечная, плотничья, кузнечная, но она бывает и арифметическая,
геометрическая, диалектическая, логическая и т.д. Как нам ни ясен основной
принцип гомеровского гения, неоднократно формулированный выше, но все же
нельзя не подивиться этому замечательному факту. Мы с удивлением убеждаемся,
что даже самые отвлеченные науки грек понимает не как действительно
отвлеченную предметность чистого мышления, а обязательно как более или менее
напряженное, чисто жизненное и в известном смысле телесное искание и
творчество, как некую техническую и ремесленную сноровку.
Искусство, ремесло и наука для грека одно и то же, даже терминологически,
и главный вдохновитель всего этого - Гомер с его искусством, данным богами с
его художественным творчеством, неотличимым от мысли и знания.
Далее, жизнь есть творчество и в смысле переделки действительности, в
смысле ее изменения, улучшения, совершенствования. Такова, например,
медицина. У грека она тоже technn - "врачебное искусство" (или "ремесло",
"наука"). Такова, например, и общественно-политическая деятельность. Она
тоже "искусство" (причем Демокрит (55 В 157) считает ее даже наиболее
"великим" искусством как и многие вообще античные мыслители, и прежде всего
Платон). Таким образом, с полным правом можно сказать, что искусство,
согласно принципам гомеровской эстетики, является не чем иным, как
творчеством жизни - в самых разнообразных формах ее проявления.
Можно поставить такой вопрос. Как бы искусство ни приравнивалось тут к
жизни, неужели греки, воспитанные Гомером, ничем не отличали своих Аполлонов
и Афродит от сандалий и ремешков? Ведь если мы говорим, что искусство
существовало здесь во всех областях жизненного творчества, то, поскольку это
последнее бралось в самых разнообразных формах, не было ли в пределах
жизненных отношений какой-нибудь области, специфической для искусства? Ясно,
что такой области не было, поскольку сандалии, кулачный бой и Дорифор
Поликлета вызывали совершенно одинаковый восторг и одинаково могли быть
предметом и содержанием искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194