Так, при измерении веса - этом
древнейшем из экспериментов - прибегают обычно к машине, которая испокон
веков обслуживала человека, - рычагу. Предполагается, что равноплечее
коромысло весов, опирающееся на неподвижную точку, устанавливается
горизонтально, если вес двух тел, прикрепленных к его плечам, одинаков.
Однако это утверждение, если подойти строго, будет верным только при
условии, что сам рычаг мыслится как абсолютно твердое тело. У Архимеда он
представлял собой, вообще говоря, что-то вроде "математического тела".
Аналогичное рассуждение имеет место и в любом другом эксперименте: так,
наклонная плоскость, по которой Галилей скатывал шары, предполагалась
абсолютно гладкой, шары, в свою очередь, абсолютно упругими и т.д.
Любой экспериментатор прекрасно знает, что в реальности абсолютно твердых,
абсолютно гладких и т.д. материалов не бывает, поэтому он имеет дело с
приблизительными, а не точными величинами, но само условие эксперимента,
его теоретическое обоснование требует допущения идеальных моделей. Именно
разрыв между мыслимым (идеальным) и реальным в античной и средневековой
науке требовал водораздела между точным знанием (наукой), с одной стороны,
и приблизительным, механикой и техникой, - с другой. Но математическая
физика как раз этот разрыв и хочет преодолеть. Что же в таком случае
является условием возможности ее идеализаций?
Послушаем Канта: "Субъективная весомость материи, т.е. определенность ее
количества экспериментом взвешивания, предполагает твердость (сопротивление
взаимно соприкасающейся материи тела при сдвигании) прямолинейного тела,
названного рычагом... При этом сам рычаг мыслится без веса, просто по его
принятой совершенной твердости. Но как возможна такая твердость?"
На первый взгляд кажется, что ответ на поставленный вопрос Кант должен
искать, исследуя наши познавательные способности: ведь именно сообразно
своим принципам разум, по Канту, создает идеальные конструкции. Это,
конечно, не значит, что он создает их произвольно. Так, например,
конструируя в геометрии понятие треугольника, мы нуждаемся в созерцании
пространства, а последнее дано нам в качестве априорной формы созерцания
внешних явлений. Стало быть, если мы конструируем рычаг, мы тоже должны
обращаться к чему-то, что дано человеческому субъекту, так сказать,
объективно. При этом не имеет принципиального значения, из какого материала
сделан данный рычаг (это важно при практическом употреблении его, а не при
теоретическом рассуждении), так же как для изучения свойств геометрической
фигуры несущественно, каким орудием и на какой поверхности мы ее чертим.
Тем не менее, ища ответа на поставленный вопрос, Кант обращается не к
структуре познающего субъекта, а к характеру познаваемого объекта. "В
рычаге как машине еще до внешних движущих сил взвешивания следует мыслить
внутреннюю движущую силу, а именно силу, благодаря которой возможен сам
рычаг как таковой, т.е. материя рычага, которая, стремясь по прямой линии к
точке опоры, сопротивляется сгибанию и перелому, чтобы сохранить твердость
рычага. Эту движущую силу нельзя усмотреть в самой материи машины, иначе
твердость, от которой зависит механическая возможность весов, была бы
использована в качестве основания для объяснения взвешивания и получился бы
порочный круг. Следовательно, должна существовать невесомая материя,
посредством которой и посредством движения которой возникает твердость
самого коромысла весов".
Кант постулирует, таким образом, особую материю, которая в отличие от
данного нам в восприятии конкретного вещества, из которого сделан рычаг, не
может быть предметом чувств осязания, обоняния или зрения, а представляет
собой нечто лишь мыслимое. А раз она не может быть дана в восприятии, то
она, естественно, не имеет никаких эмпирически фиксируемых свойств; она
невесома, несжимаема и нерасширяема. Но в отличие от обычной материи она
наделена свойством, которое, как правило, приписывается не материальной, а
скорее духовной реальности: она является всепроникающей и обладает
определенной движущей силой - свойства, которыми Аристотель, средневековые
ученые и в новое время Лейбниц наделяли душу. "Для этой материи всякое тело
(рассматриваемое как машина), всякий рычаг должны быть проницаемы, - пишет
Кант. - ...Материя, порождающая твердость, должна быть невесомой. Но так
как она должна быть также внутренне проникающей, ибо она чисто динамична,
то ее должно мыслить несжимаемой и распространенной во всем мировом
пространстве как существующий сам по себе континуум, идею которого уже,
впрочем, придумали под названием эфира не на основе опыта, а а priori (ведь
никакое чувство не может узнать механизм самих чувств как предмет этих
чувств)".
Эта материя потому и не может быть воспринята, что органы восприятия, по
Канту, сами зависят от ее сил.
Каким же образом эта материя, которую Кант именует не эфиром, а теплородом,
и которой приписывает динамические свойства, может гарантировать
механическим машинам нужную для них идеальную твердость (или, напротив,
идеальную гибкость, идеальную гладкость и т.д. - т.е. все то, благодаря
чему машина сохраняет - в идеале, конечно, - свою "машинную форму")? Ведь
что требуется от механизма, чтобы он был, если можно так выразиться,
"математическим"? Только одно определение, но такое, каким, как хорошо
осознал Платон, обладает только идеальное бытие: самотождественность.
Абсолютная твердость, которой должен быть наделен, например, рычаг, нужна
для того, чтобы плечи рычага неизменно (всегда) и в каждой своей точке
(везде) были прямой линией. Сохранение их прямолинейности и обеспечивает
эта самая всепроникающая материя, как полагает Кант. Но каким образом?
"Притяжением или равноценным ему действительным, но внутренним движением по
прямой линии", - говорит Кант. В отличие от эмпирически данной эта как бы
идеальная материя гарантирует самотождественность материальной конструкции
именно потому, что материя-теплород сама тождественна себе. Она есть
абсолютная самотождественность некоторой деятельности, а именно пульсации
притяжения и отталкивания, как поясняет Кант.
Кантовское обращение к материи и выделение в ней неизменного,
самотождественного динамического "ядра", которое не дано в чувственном
опыте, но обязательно должно быть постулировано разумом как условие
возможности математического естествознания, отсылает нас к Галилею.
Последний ставил вопрос о том, как обосновать возможность приближения
конструируемых нами материальных машин "к машинам отвлеченным и
идеальным...". Условием возможности такого приближения Галилей считал
неизменяемость материи. Не форма, как полагали в античности и в средние
века, а сама материя, неуничтожаемая и неразрушимая, служит гарантом
совершенства технических конструкций, без которых невозможен никакой
эксперимент. Но в отличие от Канта у Галилея не было динамического
определения материи.
Тезис Галилея о неизменяемости материи по-разному истолковали Декарт и
Лейбниц. Декарт отождествил материю с пространством, неизменным по
определению, а Лейбниц, трактовавший материю динамически, обосновывал ее
неизменность с помощью закона сохранения количества силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
древнейшем из экспериментов - прибегают обычно к машине, которая испокон
веков обслуживала человека, - рычагу. Предполагается, что равноплечее
коромысло весов, опирающееся на неподвижную точку, устанавливается
горизонтально, если вес двух тел, прикрепленных к его плечам, одинаков.
Однако это утверждение, если подойти строго, будет верным только при
условии, что сам рычаг мыслится как абсолютно твердое тело. У Архимеда он
представлял собой, вообще говоря, что-то вроде "математического тела".
Аналогичное рассуждение имеет место и в любом другом эксперименте: так,
наклонная плоскость, по которой Галилей скатывал шары, предполагалась
абсолютно гладкой, шары, в свою очередь, абсолютно упругими и т.д.
Любой экспериментатор прекрасно знает, что в реальности абсолютно твердых,
абсолютно гладких и т.д. материалов не бывает, поэтому он имеет дело с
приблизительными, а не точными величинами, но само условие эксперимента,
его теоретическое обоснование требует допущения идеальных моделей. Именно
разрыв между мыслимым (идеальным) и реальным в античной и средневековой
науке требовал водораздела между точным знанием (наукой), с одной стороны,
и приблизительным, механикой и техникой, - с другой. Но математическая
физика как раз этот разрыв и хочет преодолеть. Что же в таком случае
является условием возможности ее идеализаций?
Послушаем Канта: "Субъективная весомость материи, т.е. определенность ее
количества экспериментом взвешивания, предполагает твердость (сопротивление
взаимно соприкасающейся материи тела при сдвигании) прямолинейного тела,
названного рычагом... При этом сам рычаг мыслится без веса, просто по его
принятой совершенной твердости. Но как возможна такая твердость?"
На первый взгляд кажется, что ответ на поставленный вопрос Кант должен
искать, исследуя наши познавательные способности: ведь именно сообразно
своим принципам разум, по Канту, создает идеальные конструкции. Это,
конечно, не значит, что он создает их произвольно. Так, например,
конструируя в геометрии понятие треугольника, мы нуждаемся в созерцании
пространства, а последнее дано нам в качестве априорной формы созерцания
внешних явлений. Стало быть, если мы конструируем рычаг, мы тоже должны
обращаться к чему-то, что дано человеческому субъекту, так сказать,
объективно. При этом не имеет принципиального значения, из какого материала
сделан данный рычаг (это важно при практическом употреблении его, а не при
теоретическом рассуждении), так же как для изучения свойств геометрической
фигуры несущественно, каким орудием и на какой поверхности мы ее чертим.
Тем не менее, ища ответа на поставленный вопрос, Кант обращается не к
структуре познающего субъекта, а к характеру познаваемого объекта. "В
рычаге как машине еще до внешних движущих сил взвешивания следует мыслить
внутреннюю движущую силу, а именно силу, благодаря которой возможен сам
рычаг как таковой, т.е. материя рычага, которая, стремясь по прямой линии к
точке опоры, сопротивляется сгибанию и перелому, чтобы сохранить твердость
рычага. Эту движущую силу нельзя усмотреть в самой материи машины, иначе
твердость, от которой зависит механическая возможность весов, была бы
использована в качестве основания для объяснения взвешивания и получился бы
порочный круг. Следовательно, должна существовать невесомая материя,
посредством которой и посредством движения которой возникает твердость
самого коромысла весов".
Кант постулирует, таким образом, особую материю, которая в отличие от
данного нам в восприятии конкретного вещества, из которого сделан рычаг, не
может быть предметом чувств осязания, обоняния или зрения, а представляет
собой нечто лишь мыслимое. А раз она не может быть дана в восприятии, то
она, естественно, не имеет никаких эмпирически фиксируемых свойств; она
невесома, несжимаема и нерасширяема. Но в отличие от обычной материи она
наделена свойством, которое, как правило, приписывается не материальной, а
скорее духовной реальности: она является всепроникающей и обладает
определенной движущей силой - свойства, которыми Аристотель, средневековые
ученые и в новое время Лейбниц наделяли душу. "Для этой материи всякое тело
(рассматриваемое как машина), всякий рычаг должны быть проницаемы, - пишет
Кант. - ...Материя, порождающая твердость, должна быть невесомой. Но так
как она должна быть также внутренне проникающей, ибо она чисто динамична,
то ее должно мыслить несжимаемой и распространенной во всем мировом
пространстве как существующий сам по себе континуум, идею которого уже,
впрочем, придумали под названием эфира не на основе опыта, а а priori (ведь
никакое чувство не может узнать механизм самих чувств как предмет этих
чувств)".
Эта материя потому и не может быть воспринята, что органы восприятия, по
Канту, сами зависят от ее сил.
Каким же образом эта материя, которую Кант именует не эфиром, а теплородом,
и которой приписывает динамические свойства, может гарантировать
механическим машинам нужную для них идеальную твердость (или, напротив,
идеальную гибкость, идеальную гладкость и т.д. - т.е. все то, благодаря
чему машина сохраняет - в идеале, конечно, - свою "машинную форму")? Ведь
что требуется от механизма, чтобы он был, если можно так выразиться,
"математическим"? Только одно определение, но такое, каким, как хорошо
осознал Платон, обладает только идеальное бытие: самотождественность.
Абсолютная твердость, которой должен быть наделен, например, рычаг, нужна
для того, чтобы плечи рычага неизменно (всегда) и в каждой своей точке
(везде) были прямой линией. Сохранение их прямолинейности и обеспечивает
эта самая всепроникающая материя, как полагает Кант. Но каким образом?
"Притяжением или равноценным ему действительным, но внутренним движением по
прямой линии", - говорит Кант. В отличие от эмпирически данной эта как бы
идеальная материя гарантирует самотождественность материальной конструкции
именно потому, что материя-теплород сама тождественна себе. Она есть
абсолютная самотождественность некоторой деятельности, а именно пульсации
притяжения и отталкивания, как поясняет Кант.
Кантовское обращение к материи и выделение в ней неизменного,
самотождественного динамического "ядра", которое не дано в чувственном
опыте, но обязательно должно быть постулировано разумом как условие
возможности математического естествознания, отсылает нас к Галилею.
Последний ставил вопрос о том, как обосновать возможность приближения
конструируемых нами материальных машин "к машинам отвлеченным и
идеальным...". Условием возможности такого приближения Галилей считал
неизменяемость материи. Не форма, как полагали в античности и в средние
века, а сама материя, неуничтожаемая и неразрушимая, служит гарантом
совершенства технических конструкций, без которых невозможен никакой
эксперимент. Но в отличие от Канта у Галилея не было динамического
определения материи.
Тезис Галилея о неизменяемости материи по-разному истолковали Декарт и
Лейбниц. Декарт отождествил материю с пространством, неизменным по
определению, а Лейбниц, трактовавший материю динамически, обосновывал ее
неизменность с помощью закона сохранения количества силы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143