Лейбниц,
во-первых, будучи сторонником неделимых монад в метафизике, в то же время
защищает континуализм в геометрии; во-вторых, он не признает пустого
пространства и, в-третьих, отвергает идею действия на расстоянии. В таком
случае, может быть, "математиком" надо считать Лейбница? Ведь он 1)
защищает непрерывность пространства; 2) отвергает пустоту; 3) относит
действие на расстоянии к пустым обманам воображения. Но и это допущение
неприемлемо: Лейбниц защищает непрерывность пространства как геометр, а как
метафизик признает в качестве реальности "неделимые центры сил". И сам П.А.
Флоренский отмечает, что "по воззрению немецкого метафизика (именно
метафизика, а не геометра. - П.Г.) пространство и время... есть лишь
следствие того, что подлинно есть - вещей метафизических...". Да и Кант в
диссертации рассматривает монадологию Лейбница именно как метафизику.
Недоразумение, здесь возникшее, связано с тем, что Кант в приведенном
отрывке противопоставляет не Ньютона Лейбницу, а метафизику математике. При
этом как Ньютон, так и Лейбниц в данном случае должны быть причислены к
метафизикам, хотя и представляют два разных направления в ней, в то время
как точка зрения математики оказывается ближе всего к позиции Декарта и его
последователей. Именно Декарт признавал непрерывность пространства и
отвергал пустоту, а картезианцы относили действие на расстоянии к пустым
обманам воображения. И понятно, почему Лейбниц и Ньютон противопоставлены
"математикам"; оба защищали динамическое понимание природы против
механико-математического его понимания у картезианцев.
Кант же хотел бы найти способ примирения между собой всех трех программ:
ньютоновской, лейбницевской и картезианской; точнее, он хотел бы примирить
между собой два разных обоснования динамики как учения о силах - лейбницево
и ньютоново, показав при этом также, в какой мере и на каком уровне
справедлива позиция "математиков".
А позиция математиков в XVIII в. действительно заявляла свои права на
существование. Математики считали необходимым утвердить
философско-методологические принципы своей науки, отличные от принципов
физики. Об этом свидетельствуют, в частности, высказывания такого
выдающегося математика, как Леонард Эйлер. В своей "Механике" Эйлер
следующим образом различает два подхода к понятию пространства - физиков и
математиков. "Так как мы не можем, - пишет Эйлер, - образовать никакой идеи
об этом неизмеримом пространстве и ограничениях в нем, то следует вместо
него рассматривать конечное пространство и телесные границы и по ним судить
о движении и покое тел. Так, мы говорим, что тело, которое сохраняет свое
положение по отношению к этим границам, покоится, а тело, меняющее свое
положение по отношению к ним, движется. Однако сказанное о бесконечном
пространстве и ограничениях в нем следует при этом понимать так, что оба
определения берутся только как "математические" понятия. Хотя эти
представления, по-видимому, находятся в противоречии с метафизическими
спекуляциями, мы тем не менее можем по праву применять их в наших целях".
Кант хотел бы принять во внимание как интересы физиков и метафизиков, так и
интересы математиков и найти способ примирить их. Подобно ньютонианцам и
Лейбницу, Кант различает законы природы и причины этих законов. Считая
правильным воздерживаться от ненужных метафизических допущений в области
естествознания, Кант, однако, не согласен полностью отказаться от
метафизики природы. В этом отношении он следует Лейбницу. Опыт и геометрия
- вот те краеугольные камни, на которых должно базироваться естествознание,
пишет Кант. Однако, "идя этим путем, - продолжает он, - мы можем установить
законы природы, но мы не в состоянии познать происхождение и причины этих
законов. Ибо те, кто исследует одни лишь явления природы, всегда остаются
одинаково далеки от глубокого понимания первых причин этих явлений и...
мало способны когда-нибудь достигнуть познания самой природы тел..." Ясно,
что познание природы тел, т.е. сущности природных процессов, есть задача
метафизики природы.
Такая постановка вопроса характерна не только для Лейбница, но и для школы
Ньютона, поскольку последняя тоже признает, в отличие от Декарта, в основе
природы не только протяжение, но и силу, а сила не может быть познана
средствами одной только геометрии. Но, в отличие от Лейбница,
разработавшего метафизику для объяснения сущности природной силы, Ньютон в
своих работах оставил вопрос о природе силы открытым и сознательно избегал
всякой рационально продуманной и систематически построенной метафизики,
хотя, как мы видели, в основе теории тяготения лежали допущения
метафизического характера.
Кант хорошо сознавал необходимость метафизики природы, коль скоро сущность
природных тел составляет именно сила. Но как объединить метафизику природы
с геометрией? Это противоречие между геометрией и метафизикой природы Кант
разрешает отнюдь не феноменалистским путем. Он скорее следует здесь
Лейбницу в реалистическом объяснении связи неделимого и непрерывного.
Правда, вместо метафизических монад у Канта речь идет о монадах физических,
однако последние формально определяются так же, как у Лейбница
метафизические монады. "Простая субстанция, называемая монадой, - пишет
Кант, - есть субстанция, не состоящая из множества частей, каждая из
которых может существовать отдельно и независимо от других". Кант сохраняет
определение монады как простой субстанции, не имеющей частей; однако в
отличие от Лейбница он поясняет, что речь идет о таких частях, которые не
могут существовать отдельно от других. Лейбницу такое разъяснение было не
нужно, так как он видел в монаде имматериальное начало, по природе своей не
имеющее частей, хотя, как мы помним, у него тут были затруднения.
Дополнительное пояснение понадобилось Канту потому, что его монады все-таки
- физические, т.е. составляют первичные части тел. "Так как я намерен здесь
рассуждать только о том классе простых субстанций, которые суть первичные
части тел, то заранее заявляю, что в последующем изложении я буду
пользоваться терминами простые субстанции, монады, элементы материи,
первичные части тела как синонимами". Речь у Канта идет о тех самых простых
и первичных частях тела, которые стали впоследствии предметом обсуждения во
второй антиномии "Критики чистого разума". Не случайно Кант говорил, что в
этой антиномии стоит вопрос о веществе мира и что таким образом понятую
монаду лучше было бы назвать атомом (поскольку речь идет о неделимой части
тела). Разъяснив понятие монады, Кант утверждает, что тела "состоят из
монад", т.е. из простых субстанций. Таким образом, Кант в своей ранней
работе как раз защищает то положение, которое через 25 лет составило
"тезис" его второй антиномии.
В отличие от тел само пространство, напротив, представляет собой
непрерывное начало: "Наполняемое телами пространство делимо до
бесконечности и потому не состоит из первичных и простых частей". Это -
антитезис второй антиномии, который Кант пока считает столь же истинным,
как и тезис. Немецкий философ разрешает противоречие между бесконечной
делимостью пространства и неделимостью первичных элементов самих тел,
указывая на то, что "пространство есть лишь явление внешнего отношения
монад".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
во-первых, будучи сторонником неделимых монад в метафизике, в то же время
защищает континуализм в геометрии; во-вторых, он не признает пустого
пространства и, в-третьих, отвергает идею действия на расстоянии. В таком
случае, может быть, "математиком" надо считать Лейбница? Ведь он 1)
защищает непрерывность пространства; 2) отвергает пустоту; 3) относит
действие на расстоянии к пустым обманам воображения. Но и это допущение
неприемлемо: Лейбниц защищает непрерывность пространства как геометр, а как
метафизик признает в качестве реальности "неделимые центры сил". И сам П.А.
Флоренский отмечает, что "по воззрению немецкого метафизика (именно
метафизика, а не геометра. - П.Г.) пространство и время... есть лишь
следствие того, что подлинно есть - вещей метафизических...". Да и Кант в
диссертации рассматривает монадологию Лейбница именно как метафизику.
Недоразумение, здесь возникшее, связано с тем, что Кант в приведенном
отрывке противопоставляет не Ньютона Лейбницу, а метафизику математике. При
этом как Ньютон, так и Лейбниц в данном случае должны быть причислены к
метафизикам, хотя и представляют два разных направления в ней, в то время
как точка зрения математики оказывается ближе всего к позиции Декарта и его
последователей. Именно Декарт признавал непрерывность пространства и
отвергал пустоту, а картезианцы относили действие на расстоянии к пустым
обманам воображения. И понятно, почему Лейбниц и Ньютон противопоставлены
"математикам"; оба защищали динамическое понимание природы против
механико-математического его понимания у картезианцев.
Кант же хотел бы найти способ примирения между собой всех трех программ:
ньютоновской, лейбницевской и картезианской; точнее, он хотел бы примирить
между собой два разных обоснования динамики как учения о силах - лейбницево
и ньютоново, показав при этом также, в какой мере и на каком уровне
справедлива позиция "математиков".
А позиция математиков в XVIII в. действительно заявляла свои права на
существование. Математики считали необходимым утвердить
философско-методологические принципы своей науки, отличные от принципов
физики. Об этом свидетельствуют, в частности, высказывания такого
выдающегося математика, как Леонард Эйлер. В своей "Механике" Эйлер
следующим образом различает два подхода к понятию пространства - физиков и
математиков. "Так как мы не можем, - пишет Эйлер, - образовать никакой идеи
об этом неизмеримом пространстве и ограничениях в нем, то следует вместо
него рассматривать конечное пространство и телесные границы и по ним судить
о движении и покое тел. Так, мы говорим, что тело, которое сохраняет свое
положение по отношению к этим границам, покоится, а тело, меняющее свое
положение по отношению к ним, движется. Однако сказанное о бесконечном
пространстве и ограничениях в нем следует при этом понимать так, что оба
определения берутся только как "математические" понятия. Хотя эти
представления, по-видимому, находятся в противоречии с метафизическими
спекуляциями, мы тем не менее можем по праву применять их в наших целях".
Кант хотел бы принять во внимание как интересы физиков и метафизиков, так и
интересы математиков и найти способ примирить их. Подобно ньютонианцам и
Лейбницу, Кант различает законы природы и причины этих законов. Считая
правильным воздерживаться от ненужных метафизических допущений в области
естествознания, Кант, однако, не согласен полностью отказаться от
метафизики природы. В этом отношении он следует Лейбницу. Опыт и геометрия
- вот те краеугольные камни, на которых должно базироваться естествознание,
пишет Кант. Однако, "идя этим путем, - продолжает он, - мы можем установить
законы природы, но мы не в состоянии познать происхождение и причины этих
законов. Ибо те, кто исследует одни лишь явления природы, всегда остаются
одинаково далеки от глубокого понимания первых причин этих явлений и...
мало способны когда-нибудь достигнуть познания самой природы тел..." Ясно,
что познание природы тел, т.е. сущности природных процессов, есть задача
метафизики природы.
Такая постановка вопроса характерна не только для Лейбница, но и для школы
Ньютона, поскольку последняя тоже признает, в отличие от Декарта, в основе
природы не только протяжение, но и силу, а сила не может быть познана
средствами одной только геометрии. Но, в отличие от Лейбница,
разработавшего метафизику для объяснения сущности природной силы, Ньютон в
своих работах оставил вопрос о природе силы открытым и сознательно избегал
всякой рационально продуманной и систематически построенной метафизики,
хотя, как мы видели, в основе теории тяготения лежали допущения
метафизического характера.
Кант хорошо сознавал необходимость метафизики природы, коль скоро сущность
природных тел составляет именно сила. Но как объединить метафизику природы
с геометрией? Это противоречие между геометрией и метафизикой природы Кант
разрешает отнюдь не феноменалистским путем. Он скорее следует здесь
Лейбницу в реалистическом объяснении связи неделимого и непрерывного.
Правда, вместо метафизических монад у Канта речь идет о монадах физических,
однако последние формально определяются так же, как у Лейбница
метафизические монады. "Простая субстанция, называемая монадой, - пишет
Кант, - есть субстанция, не состоящая из множества частей, каждая из
которых может существовать отдельно и независимо от других". Кант сохраняет
определение монады как простой субстанции, не имеющей частей; однако в
отличие от Лейбница он поясняет, что речь идет о таких частях, которые не
могут существовать отдельно от других. Лейбницу такое разъяснение было не
нужно, так как он видел в монаде имматериальное начало, по природе своей не
имеющее частей, хотя, как мы помним, у него тут были затруднения.
Дополнительное пояснение понадобилось Канту потому, что его монады все-таки
- физические, т.е. составляют первичные части тел. "Так как я намерен здесь
рассуждать только о том классе простых субстанций, которые суть первичные
части тел, то заранее заявляю, что в последующем изложении я буду
пользоваться терминами простые субстанции, монады, элементы материи,
первичные части тела как синонимами". Речь у Канта идет о тех самых простых
и первичных частях тела, которые стали впоследствии предметом обсуждения во
второй антиномии "Критики чистого разума". Не случайно Кант говорил, что в
этой антиномии стоит вопрос о веществе мира и что таким образом понятую
монаду лучше было бы назвать атомом (поскольку речь идет о неделимой части
тела). Разъяснив понятие монады, Кант утверждает, что тела "состоят из
монад", т.е. из простых субстанций. Таким образом, Кант в своей ранней
работе как раз защищает то положение, которое через 25 лет составило
"тезис" его второй антиномии.
В отличие от тел само пространство, напротив, представляет собой
непрерывное начало: "Наполняемое телами пространство делимо до
бесконечности и потому не состоит из первичных и простых частей". Это -
антитезис второй антиномии, который Кант пока считает столь же истинным,
как и тезис. Немецкий философ разрешает противоречие между бесконечной
делимостью пространства и неделимостью первичных элементов самих тел,
указывая на то, что "пространство есть лишь явление внешнего отношения
монад".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143