И как бы в подтверждение слов Швейка об овсе, где-то
впереди послышались голоса солдат его роты, хором распевавших
песню, с которой когда-то чешские полки шли к Сольферино
проливать кровь за Австрию:
А как ноченька пришла,
Овес вылез из мешка,
Жупайдия, жупайдас,
Нам любая девка даст!
Остальные подхватили:
Даст, даст, как не дать,
Да почему бы ей не дать?
Даст нам по два поцелуя,
Не кобенясь, не балуя.
Жупайдия, жупайдас,
Нам любая девка даст.
Даст, даст, как не дать,
Да почему бы ей не дать?
Потом немцы принялись петь ту же песню по-немецки.
Это была старая солдатская песня. Ее, вероятно, на всех
языках распевали солдаты еще во время наполеоновских войн.
Теперь она привольно разливалась по галицийской равнине, по
пыльному шоссе к Турове-Волске, где по обе стороны шоссе до
видневшихся далеко-далеко на юге зеленых холмов нива была
истоптана и уничтожена копытами коней и подошвами тысяч и тысяч
тяжелых солдатских башмаков.
-- Раз на маневрах около Писека мы этак же поле
разделали,-- проронил Швейк, оглядываясь кругом.-- Был там с
нами один эрцгерцог. Такой справедливый был барин, что когда из
стратегических соображений проезжал со своим штабом по хлебам,
то адъютант тут же на месте оценивал нанесенный ими ущерб. Один
крестьянин, по фамилии Пиха, которого такой визит ничуть не
обрадовал, не взял восемнадцать крон, которые казна ему давала
за потоптанные пять мер поля, захотел, господин обер-лейтенант,
судиться и получил за это восемнадцать месяцев.
Я полагаю, господин обер-лейтенант, что он должен был быть
счастлив, что член царствующего дома навестил его на его земле.
Другой, более сознательный крестьянин, одел бы всех своих девиц
в белые платья, как на крестный ход, дал бы им в руки цветы,
расставил бы по полю, велел бы каждой приветствовать
высокопоставленного пана, как это делают в Индии, где подданные
властелина бросаются под ноги слону, чтобы слон их растоптал.
-- Что вы там болтаете, Швейк? -- окликнул ординарца
поручик Лукаш.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я имел в
виду того слона, который нес на своей спине властелина, про
которого я читал,
-- Если бы вы только все правильно объясняли...-- сказал
поручик Лукаш и поскакал вперед. Там колонна разорвалась. После
отдыха в поезде непривычный поход в полном снаряжении утомил
всех; в плечах ломило, и каждый старался облегчить себе тяжесть
похода, как мог. Солдаты перекладывали винтовки с одного плеча
на другое, большинство уже несло их не на ремне, а на плече,
как грабли или вилы. Некоторые думали, что будет легче, если
пойти по канаве или по меже, где почва казалась мягче, чем на
пыльном шоссе.
Головы поникли, все страдали от жажды. Несмотря на то что
солнце уже зашло, было душно и жарко, как в полдень, во фляжках
не осталось ни капли влаги. Это был первый день похода, и
непривычная обстановка, бывшая как бы прологом к еще большим
мытарствам, чем дальше, тем сильнее утомляла всех и
расслабляла. Солдаты даже перестали петь и только высчитывали,
сколько осталось до Туровы-Волски, где, как они предполагали,
будет ночлег. Некоторые садились на краю канавы и, чтобы
прикрыть недозволенный отдых, расшнуровывали башмаки. Сперва
можно было подумать, что у солдата скверно навернуты портянки и
он старается перемотать их так, чтобы в походе не натереть ног.
Другие укорачивали или удлиняли ремни на винтовке; третьи
развязывали мешок и перекладывали находящиеся в нем предметы,
убеждая самих себя, что делают это для равномерного
распределения груза, дабы лямки мешка не оттягивали то одно, то
другое плечо. Когда же к ним медленно приближался поручик
Лукаш, они вставали и докладывали, что у них где-то жмет или
что-нибудь в этом роде, если до того кадет или взводный, увидев
издали кобылу поручика Лукаша, уже не погнал их вперед.
Объезжая роту, поручик Лукаш мягко предлагал солдатам
встать, так как до Туровы-Волски осталось километра три и там
сделают привал.
Тем временем от постоянной тряски на санитарной двуколке
подпоручик Дуб пришел в себя, правда, не окончательно, но
все-таки мог уже подняться. Он высунулся из двуколки и стал
что-то кричать людям из штаба роты, которые налегке бодро
двигались рядом с ним, так как все, начиная с Балоуна и кончая
Ходоунским, сложили свои мешки на двуколку. Один лишь Швейк
молодцевато шел вперед с мешком на спине, с винтовкой
по-драгунски на груди. Он покуривал трубку и напевал:
Шли мы прямо в Яромерь,
Коль не хочешь, так не верь.
Подоспели к ужину...
Больше чем в пятистах шагах от подпоручика Дуба
поднимались по дороге клубы пыли, из которых выплывали фигуры
солдат. Подпоручик Дуб, к которому вернулся энтузиазм,
высунулся из двуколки и принялся орать в дорожную пыль:
-- Солдаты, ваша почетная задача трудна, вам предстоят
тяжелые походы, лишения, всевозможные мытарства. Но я твердо
верю в вашу выносливость и в вашу силу воли.
-- Молчал бы, дурень, что ли...-- срифмовал Швейк.
Подпоручик Дуб продолжал:
-- Для вас, солдаты, нет таких преград, которых вы не
могли бы преодолеть. Еще раз, солдаты, повторяю, не к легкой
победе я веду вас! Это будет твердый орешек, но вы справитесь!
История впишет ваши имена в свою золотую книгу!
-- Смотри, поедешь в Ригу,-- опять срифмовал Швейк.
Как бы послушавшись Швейка, подпоручик Дуб, свесивший вниз
голову, вдруг начал блевать в дорожную пыль, а после этого,
крикнув еще раз: "Солдаты, вперед!" -- повалился на мешок
телефониста Ходоунского и проспал до самой Туровы-Волски, где
его наконец поставили на ноги и по приказу поручика Лукаша
сняли с повозки. Поручик Лукаш имел с ним весьма
продолжительный и весьма неприятный разговор, пока подпоручик
Дуб не пришел в себя настолько, что мог наконец заявить:
"Рассуждая логически, я сделал глупость, которую искуплю перед
лицом неприятеля".
Впрочем, он не совсем пришел в себя, так как, направляясь
к своему взводу, погрозил поручику Лукашу:
-- Вы меня еще не знаете, но вы меня узнаете!..
-- О том, что вы натворили, можете узнать у Швейка.
Поэтому, прежде чем пойти к своему взводу, подпоручик Дуб
направился к Швейку, которого нашел в обществе Балоуна и
старшего писаря Ванека.
Балоун как раз рассказывал, что у себя на мельнице, в
колодце, он всегда держал бутылку пива. Пиво было такое
холодное, что зубы ныли. Вечером на мельнице этим пивом
запивали творог со сметаной, но он по своей обжорливости, за
которую господь бог теперь так его наказал, после творога
съедал еще порядочный кусок мяса. Теперь, дескать, правосудие
божье покарало его, и в наказание он должен пить теплую вонючую
воду из колодца в Турове-Волске, в которую солдаты должны были
сыпать только что розданную им лимонную кислоту, дабы не
подцепить здесь холеру.
Балоун высказал мнение, что эта самая лимонная кислота
раздается, вероятно, для того, чтобы морить людей голодом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196