-- Вылезай с котелками! Вылезай с котелками!
После полуночи поезд двинулся по направлению Ладовце --
Требишов, где рано утром его приветствовал кружок ветеранов,
принявший этот маршевый батальон за маршевый батальон
Четырнадцатого венгерского гонведского полка, который проехал
эту станцию еще ночью. Не оставалось никакого сомнения, что
ветераны были пьяны. Своим ревом: "Isten ald meg a kiralyt" /
Боже, храни короля! (венг.)/ -- они разбудили весь эшелон.
Отдельные солдаты, из наиболее сознательных, высунулись из
вагонов и ответили им:
-- Поцелуйте нас в задницу! Eljen! / Слава! (венг.)/
Тут ветераны заорали так, что стекла в окнах задрожали:
-- Eljen! Eljen a Tizenegyedik regiment! / Слава! Слава
Четырнадцатому полку! (венг.)/
Через пять минут поезд шел по направлению к Гуменне.
Теперь повсюду отчетливо были видны следы боев, которые велись
во время наступления русских, стремившихся пробиться к долине
Тисы. Далеко тянулись наспех вырытые окопы; там и сям виднелись
сожженные крестьянские усадьбы, а рядом с ними -- наскоро
сколоченные домишки, которые указывали, что хозяева вернулись.
К полудню поезд подошел к станции Гуменне. Здесь явственно
были видны следы боя. Начались приготовления к обеду. Тут
солдаты своими глазами увидели и убедились, как жестоко после
ухода русских обращаются власти с местным населением, которому
русские были близки по языку и религии.
На перроне, окруженная венгерскими жандармами, стояла
группа арестованных угрорусов. Среди них было несколько
православных священников, учителей и крестьян из разных
округов. Руки у них были связаны за спиной веревками, а сами
они были попарно привязаны друг к другу. Носы у большинства
были разбиты, а на головах вздулись шишки, которыми наградили
их жандармы во время ареста.
Поодаль венгерский жандарм забавлялся с православным
священником. Он привязал к его левой ноге веревку, другой конец
которой держал в руке, и, угрожая прикладом, заставлял
несчастного танцевать чардаш. Время от времени жандарм дергал
веревку, и священник падал. Так как руки у него были связаны за
спиной, он не мог встать и делал отчаянные попытки
перевернуться на спину, чтобы таким образом подняться. Жандарм
хохотал от души, до слез. Когда священнику удавалось
приподняться, жандарм снова дергал за веревку, и бедняга снова
валился на землю.
Конец этому развлечению положил жандармский офицер,
который приказал до прибытия поезда отвести арестованных на
вокзал, в пустой сарай, чтобы никто не видел, как их избивают.
Этот эпизод послужил поводом для крупного разговора в
штабном вагоне, и, нужно отдать справедливость, большинство
офицеров осудило такую жестокость.
-- Если они действительно предатели,-- считал прапорщик
Краус,-- то их следует повесить, но не истязать.
Подпоручик Дуб, наоборот, полностью одобрил подобное
поведение. Он связал это с сараевским покушением и объяснил все
тем, что венгерские жандармы со станции Гуменне мстят за смерть
эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги. Пытаясь как-то
обосновать свое утверждение, он заявил, что еще до войны в
июньском номере журнала "Четырехлистник", издаваемого
Шимачеком, ему пришлось читать о покушении на эрцгерцога. Там
писали, что беспримерным сараевским злодеянием людям был
нанесен удар в самое сердце. Удар этот тем более жесток и
болезнен, что преступление лишило жизни не только представителя
исполнительной власти государства, но также его верную и горячо
любимую супругу. Уничтожением этих двух жизней была разрушена
счастливая, достойная подражания семья, а их всеми любимые дети
остались сиротами.
Поручик Лукаш проворчал про себя, что, вероятно, здесь, в
Гуменне, жандармы тоже получали "Четырехлистник" Шимачека с
этой трогательной статьей. Вообще все на свете вдруг показалось
ему таким гнусным и отвратительным, что он почувствовал
потребность напиться и избавиться от мировой скорби.
Он вышел из вагона и пошел искать Швейка.
-- Послушайте, Швейк,-- обратился он к нему,-- вы не
знаете, где бы раздобыть бутылку коньяку? Мне что-то не по
себе.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, это от
перемены климата. Возможно, на поле сражения вам станет еще
хуже. Чем дальше человек удаляется от своей первоначальной
военной базы, тем тошнее ему становится. Страшницкий садовник
Йозеф Календа тоже как-то удалился от родного дома. Шел он из
Страшниц на Винограды и остановился по дороге в трактире "У
остановки". Сначала-то все шло хорошо, а как пришел он к
водокачке на Корунную улицу, как стал летать по всей Корунной
из трактира в трактир до самого костела святой Людмилы,-- вот
тут-то силы его и покинули. Однако он не испугался, так как в
этот вечер побился об заклад в трактире "У ремиза" в Страшницах
с одним трамвайным вагоновожатым, что в три недели совершит
пешком кругосветное путешествие.
Он все дальше и дальше удалялся от своего родного очага,
пока не устроил привал у "Черного пивовара" на Карловой
площади. Оттуда он пошел на Малую Страну в пивную к "Святому
Томашу", а потом, сделав остановку "У Монтагов", пошел выше,
остановился "У брабантского короля" и отправился в "Прекрасный
вид", а оттуда -- в пивную к Страговскому монастырю. Но здесь
перемена климата дала себя знать. Добрался он до Лоретанской
площади, и тут на него напала такая тоска по родине, что он
грохнулся наземь, начал кататься по тротуару и кричать: "Люди
добрые, дальше не пойду! Начхать мне (простите за грубое
выражение, господин обер-лейтенант) на это кругосветное
путешествие!" Все же, если желаете, господин обер-лейтенант, я
вам коньяк раздобуду, только боюсь, как бы поезд не ушел.
Поручик Лукаш уверил его, что раньше чем через два часа
они не тронутся и что коньяк в бутылках продают из-под полы тут
же за вокзалом. Капитан Сагнер уже посылал туда Матушича, и тот
принес ему за пятнадцать крон бутылку вполне приличного
коньяку. Он дал Швейку пятнадцать крон и приказал действовать
немедленно, но никому не говорить, для кого понадобился коньяк
и кто его послал за бутылкой, так как это, собственно говоря,
дело запрещенное.
-- Не извольте беспокоиться, господин обер-лейтенант, все
будет в наилучшем виде: я очень люблю все запрещенное, нет-нет
да и сделаю что-нибудь запрещенное, сам того не ведая... Как-то
раз в Карпинских казармах нам запретили...
-- Kehrt euch-- marschieren-- marsch! / Кругом -- шагом
марш! (нем.)/-- скомандовал поручик Лукаш.
Швейк пошел за вокзал, повторяя по дороге все задания
своей экспедиции: коньяк должен быть хорошим, поэтому сначала
его следует попробовать. Коньяк -- дело запрещенное, поэтому
надо быть осторожным.
Едва он свернул с перрона, как опять наткнулся на
подпоручика Дуба.
-- Ты чего шляешься? -- налетел тот на Швейка.-- Ты меня
не знаешь?
-- Осмелюсь доложить,-- ответил Швейк, отдавая честь,-- я
бы не хотел узнать вас с плохой стороны.
Подпоручик Дуб пришел в ужас от такого ответа, но Швейк
стоял спокойно, все время держа руку у козырька, и продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196