Повсюду идут жестокие бои, наши потери велики.
И мне трудно закончить это письмо словом "до свидания";
правильнее написать "прощай".
"Докончу завтра утром",-- подумал поручик Лукаш и пошел
спать.
Увидев, что поручик Лукаш крепко уснул, Балоун опять начал
шнырять и шарить по квартире, как тараканы ночью; он открыл
чемоданчик поручика и откусил кусок шоколаду. И вдруг Балоун
испугался,-- поручик зашевелился во сне,-- быстро положил
надкусанный шоколад в чемоданчик и притих.
Потом потихоньку пошел посмотреть, что написал по ручик.
Прочел и был тронут, особенно словом "прощай". Он лег на
свой соломенный матрац у дверей и вспомнил родной дом и дни,
когда резали свиней.
Балоун никак не мог отогнать от себя ту незабываемую яркую
картину, как он прокалывает тлаченку, чтобы из нее вышел
воздух: иначе во время варки она лопнет.
При воспоминании о том, как у соседей однажды лопнула и
разварилась целая колбаса, он уснул беспокойным сном.
Ему приснилось, что он позвал к себе неумелого колбасника,
который до того плохо набивал ливерные колбасы, что они тут же
лопались. Потом оказалось, что мясник забыл сделать кровяную
колбасу, пропала буженина и для ливерных колбас не хватает
лучинок. Потом ему приснился полевой суд, будто его поймали,
когда он крал из походной кухни кусок мяса. Наконец он увидел
себя повешенным на липе в аллее военного лагеря в
Бруке-на-Лейте.
Швейк проснулся вместе с пробуждающимся солнышком, которое
взошло в благоухании сгущенного кофе, доносившемся изо всех
ротных кухонь. Он машинально, как будто только что кончил
разговаривать по телефону, повесил трубку и совершил по
канцелярии утренний моцион. При этом он пел. Начал он сразу с
середины песни о том, как солдат переодевается девицей и идет к
своей возлюбленной на мельницу, а мельник кладет его спать к
своей дочери, но прежде кричит мельничихе:
Подавай, старуха, кашу,
Да попотчуй гостью нашу!
Мельничиха кормит нахального парня, а потом начинается
семейная трагедия.
Утром мельник встал чуть cвет,
На дверях прочел куплет:
"Потеряла в эту ночь
Честь девичью ваша дочь".
Швейк пропел конец так громко, что вся канцелярия ожила:
старший писарь Ванек проснулся и спросил:
-- Который час?
-- Только что играли утреннюю зорю.
-- Встану уж после кофе,-- решил Ванек: торопиться было не
в его правилах,-- и без того опять начнут приставать и гонять
понапрасну, как вчера с этими консервами.-- Ванек зевнул и
спросил: -- Не наболтал ли я лишнего, когда вернулся домой?
-- Так кое-что невпопад,-- сказал Швейк.-- Вы все время
рассуждали сами с собой о каких-то формах: мол, форма не есть
форма, а то, что не есть форма, есть форма, и та форма опять не
есть форма. Но это вас быстро утомило, и вы сразу захрапели,
словно пила в работе.
Швейк замолчал, дошел до двери, опять повернул к койке
старшего писаря, остановился и начал:
-- Что касается меня лично, господин старший писарь, то
когда я услышал, что вы говорите об этих формах, я вспомнил о
фонарщике Затке. Он служил на газовой станции на Летне, в
обязанности его входило зажигать и тушить фонари. Просвещенный
был человек, он ходил по разным ночным кабачкам на Летне: ведь
от зажигания до гашения фонарей времени хватает. Утром на
газовой станции он вел точь-в-точь такие же разговоры, как,
например, вы вчера, только говорил он так: "Эти кости для
играния, потому что на них вижу ребра и грани я". Я это
собственными ушами слышал, когда один пьяный полицейский по
ошибке привел меня за несоблюдение чистоты на улице вместо
полицейского комиссариата на газовую станцию.
В конце концов,-- добавил Швейк тихо,-- Затка этот кончил
очень плохо. Вступил он в конгрегацию святой Марии, ходил с
небесными козами на проповеди патера Емельки к святому Игнатию
на Карлову площадь и, когда к святому Игнатию приехали
миссионеры, забыл погасить все газовые фонари в своем районе,
так что там беспрерывно три дня и три ночи горел газ на улицах.
Беда,-- продолжал Швейк,-- когда человек вдруг примется
философствовать, -- это всегда пахнет белой горячкой. Несколько
лет тому назад к нам из Семьдесят пятого полка перевели майора
Блюгера. Тот, бывало, раз в месяц соберет нас, выстроит в каре
и начнет вместе с нами философствовать: "Что такое офицерское
звание?" Он ничего, кроме сливянки, не пил. "Каждый офицер,
солдаты,-- разъяснял он нам на казарменном дворе,-- сам по себе
является совершеннейшим существом, которое наделено умом в сто
раз большим, чем вы все вместе взятые. Вы не можете представить
себе ничего более совершенного, чем офицер, даже если будете
размышлять над этим всю жизнь. Каждый офицер есть существо
необходимое, в то время как вы, рядовые, случайный элемент,
ваше существование допустимо, но не обязательно. Если бы дело
дошло до войны и вы пали бы за государя императора --
прекрасно. От этого немногое бы изменилось, но если бы первым
пал ваш офицер, тогда бы вы почувствовали, в какой степени вы
от него зависите и сколь велика ваша потеря. Офицер должен
существовать, и вы своим существованием обязаны только господам
офицерам; вы от них происходите, вы без них не обойдетесь, вы
без начальства и пернуть не можете. Офицер для вас, солдаты,
закон нравственности -- все равно, понимаете вы это или нет,--
а так как каждый закон должен иметь своего законодателя, то
таким для вас, солдаты, является только офицер, которому вы
себя чувствуете -- и должны чувствовать -- обязанными во всем,
и каждое без исключения его приказание должно вами исполняться,
независимо от того, нравится это вам или нет".
А однажды, после того как майор Блюгер закончил свою речь,
он стал обходить каре и спрашивать одного за другим:
"Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?"
Ну, ему отвечали как-то нескладно: дескать, или еще
никогда до этого не доходило, или всякий раз, как хватишь
лишнего, начинает тошнить, а один даже сразу почувствовал, что
останется без отпуска. Майор Блюгер тут же приказал отвести
всех в сторону, чтобы они после обеда на дворе поупражнялись в
вольной гимнастике в наказание за то, что не умеют выразить то,
что они чувствуют. Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чем он
распространялся в последний раз, и когда майор подошел ко мне,
я совершенно спокойно ему ответил:
"Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее,
то всегда чувствую внутри какое-то беслокойство, страх и
угрызение совести. А когда я вовремя возвращаюсь из отпуска в
казармы, мною овладевает блаженный покой и лезет внутреннее
удовлетворение".
Все кругом расхохотались, а майор Блюгер заорал:
"По тебе, балда, клопы только лезут, когда ты дрыхнешь на
койке! Он еще острит, сукин сын!"-- и вкатил мне такие шпангли
-- мое почтение!
-- На военной службе иначе нельзя,-- сказал старший
писарь, лениво потягиваясь на своей койке,-- это уж так исстари
ведется: как ни ответь, как ни сделай -- всегда над тобой тучи
и в тебя мечут гром и молнии. Без этого нет дисциплины!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
И мне трудно закончить это письмо словом "до свидания";
правильнее написать "прощай".
"Докончу завтра утром",-- подумал поручик Лукаш и пошел
спать.
Увидев, что поручик Лукаш крепко уснул, Балоун опять начал
шнырять и шарить по квартире, как тараканы ночью; он открыл
чемоданчик поручика и откусил кусок шоколаду. И вдруг Балоун
испугался,-- поручик зашевелился во сне,-- быстро положил
надкусанный шоколад в чемоданчик и притих.
Потом потихоньку пошел посмотреть, что написал по ручик.
Прочел и был тронут, особенно словом "прощай". Он лег на
свой соломенный матрац у дверей и вспомнил родной дом и дни,
когда резали свиней.
Балоун никак не мог отогнать от себя ту незабываемую яркую
картину, как он прокалывает тлаченку, чтобы из нее вышел
воздух: иначе во время варки она лопнет.
При воспоминании о том, как у соседей однажды лопнула и
разварилась целая колбаса, он уснул беспокойным сном.
Ему приснилось, что он позвал к себе неумелого колбасника,
который до того плохо набивал ливерные колбасы, что они тут же
лопались. Потом оказалось, что мясник забыл сделать кровяную
колбасу, пропала буженина и для ливерных колбас не хватает
лучинок. Потом ему приснился полевой суд, будто его поймали,
когда он крал из походной кухни кусок мяса. Наконец он увидел
себя повешенным на липе в аллее военного лагеря в
Бруке-на-Лейте.
Швейк проснулся вместе с пробуждающимся солнышком, которое
взошло в благоухании сгущенного кофе, доносившемся изо всех
ротных кухонь. Он машинально, как будто только что кончил
разговаривать по телефону, повесил трубку и совершил по
канцелярии утренний моцион. При этом он пел. Начал он сразу с
середины песни о том, как солдат переодевается девицей и идет к
своей возлюбленной на мельницу, а мельник кладет его спать к
своей дочери, но прежде кричит мельничихе:
Подавай, старуха, кашу,
Да попотчуй гостью нашу!
Мельничиха кормит нахального парня, а потом начинается
семейная трагедия.
Утром мельник встал чуть cвет,
На дверях прочел куплет:
"Потеряла в эту ночь
Честь девичью ваша дочь".
Швейк пропел конец так громко, что вся канцелярия ожила:
старший писарь Ванек проснулся и спросил:
-- Который час?
-- Только что играли утреннюю зорю.
-- Встану уж после кофе,-- решил Ванек: торопиться было не
в его правилах,-- и без того опять начнут приставать и гонять
понапрасну, как вчера с этими консервами.-- Ванек зевнул и
спросил: -- Не наболтал ли я лишнего, когда вернулся домой?
-- Так кое-что невпопад,-- сказал Швейк.-- Вы все время
рассуждали сами с собой о каких-то формах: мол, форма не есть
форма, а то, что не есть форма, есть форма, и та форма опять не
есть форма. Но это вас быстро утомило, и вы сразу захрапели,
словно пила в работе.
Швейк замолчал, дошел до двери, опять повернул к койке
старшего писаря, остановился и начал:
-- Что касается меня лично, господин старший писарь, то
когда я услышал, что вы говорите об этих формах, я вспомнил о
фонарщике Затке. Он служил на газовой станции на Летне, в
обязанности его входило зажигать и тушить фонари. Просвещенный
был человек, он ходил по разным ночным кабачкам на Летне: ведь
от зажигания до гашения фонарей времени хватает. Утром на
газовой станции он вел точь-в-точь такие же разговоры, как,
например, вы вчера, только говорил он так: "Эти кости для
играния, потому что на них вижу ребра и грани я". Я это
собственными ушами слышал, когда один пьяный полицейский по
ошибке привел меня за несоблюдение чистоты на улице вместо
полицейского комиссариата на газовую станцию.
В конце концов,-- добавил Швейк тихо,-- Затка этот кончил
очень плохо. Вступил он в конгрегацию святой Марии, ходил с
небесными козами на проповеди патера Емельки к святому Игнатию
на Карлову площадь и, когда к святому Игнатию приехали
миссионеры, забыл погасить все газовые фонари в своем районе,
так что там беспрерывно три дня и три ночи горел газ на улицах.
Беда,-- продолжал Швейк,-- когда человек вдруг примется
философствовать, -- это всегда пахнет белой горячкой. Несколько
лет тому назад к нам из Семьдесят пятого полка перевели майора
Блюгера. Тот, бывало, раз в месяц соберет нас, выстроит в каре
и начнет вместе с нами философствовать: "Что такое офицерское
звание?" Он ничего, кроме сливянки, не пил. "Каждый офицер,
солдаты,-- разъяснял он нам на казарменном дворе,-- сам по себе
является совершеннейшим существом, которое наделено умом в сто
раз большим, чем вы все вместе взятые. Вы не можете представить
себе ничего более совершенного, чем офицер, даже если будете
размышлять над этим всю жизнь. Каждый офицер есть существо
необходимое, в то время как вы, рядовые, случайный элемент,
ваше существование допустимо, но не обязательно. Если бы дело
дошло до войны и вы пали бы за государя императора --
прекрасно. От этого немногое бы изменилось, но если бы первым
пал ваш офицер, тогда бы вы почувствовали, в какой степени вы
от него зависите и сколь велика ваша потеря. Офицер должен
существовать, и вы своим существованием обязаны только господам
офицерам; вы от них происходите, вы без них не обойдетесь, вы
без начальства и пернуть не можете. Офицер для вас, солдаты,
закон нравственности -- все равно, понимаете вы это или нет,--
а так как каждый закон должен иметь своего законодателя, то
таким для вас, солдаты, является только офицер, которому вы
себя чувствуете -- и должны чувствовать -- обязанными во всем,
и каждое без исключения его приказание должно вами исполняться,
независимо от того, нравится это вам или нет".
А однажды, после того как майор Блюгер закончил свою речь,
он стал обходить каре и спрашивать одного за другим:
"Что ты чувствуешь, когда хватишь лишнего?"
Ну, ему отвечали как-то нескладно: дескать, или еще
никогда до этого не доходило, или всякий раз, как хватишь
лишнего, начинает тошнить, а один даже сразу почувствовал, что
останется без отпуска. Майор Блюгер тут же приказал отвести
всех в сторону, чтобы они после обеда на дворе поупражнялись в
вольной гимнастике в наказание за то, что не умеют выразить то,
что они чувствуют. Ожидая своей очереди, я вспомнил, о чем он
распространялся в последний раз, и когда майор подошел ко мне,
я совершенно спокойно ему ответил:
"Осмелюсь доложить, господин майор, когда я хвачу лишнее,
то всегда чувствую внутри какое-то беслокойство, страх и
угрызение совести. А когда я вовремя возвращаюсь из отпуска в
казармы, мною овладевает блаженный покой и лезет внутреннее
удовлетворение".
Все кругом расхохотались, а майор Блюгер заорал:
"По тебе, балда, клопы только лезут, когда ты дрыхнешь на
койке! Он еще острит, сукин сын!"-- и вкатил мне такие шпангли
-- мое почтение!
-- На военной службе иначе нельзя,-- сказал старший
писарь, лениво потягиваясь на своей койке,-- это уж так исстари
ведется: как ни ответь, как ни сделай -- всегда над тобой тучи
и в тебя мечут гром и молнии. Без этого нет дисциплины!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196