- Всегда лучше действовать напрямик, - заметил Холмс.
- Согласен. Но поймите, каково это - говорить такие вещи
о своей жене, о женщине, которой долг твой велит оказывать
помощь и покровительство! Что мне предпринять? Неужели
отправиться в полицию и все им выложить? Ведь и дети нуждаются
в защите! Что же это с ней такое, мистер Холмс? Безумие? Или
это у нее в крови? Сталкивались ли вы с подобными случаями?
Ради всего святого, подайте совет. Я просто голову потерял.
- Вполне вас понимаю, мистер Фергюсон. А теперь сядьте,
возьмите себя в руки и ясно отвечайте на мои вопросы. Могу вас
заверить, что я далек от того, чтобы терять голову, и очень
надеюсь, что мы найдем способ разрешить ваши трудности. Прежде
всего скажите, какие меры вы приняли? Ваша жена все еще имеет
доступ к детям?
- Между нами произошла ужасная сцена. Поймите, жена моя
человек добрый, сердечный - на свете не сыщешь более любящей,
преданной жены. Для нее было тяжким ударом, когда я раскрыл ее
страшную, невероятную тайну. Она даже ничего не пожелала
сказать. Ни слова не ответила мне на мои упреки - только
глядит, и в глазах дикое отчаяние. Потом бросилась к себе в
комнату и заперлась. И с тех пop отказывается меня видеть. У
нее есть горничная по имени Долорес, служила у нее еще до
нашего брака, скорее подруга, чем служанка. Она и носит жене
еду.
- Значит, ребенку не грозит опасность?
- Миссис Мэйсон, кормилица, поклялась, что не оставит его
без надзора ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Я больше
тревожусь за Джека, я вам писал, что на него дважды было
совершено настоящее нападение.
- Однако никаких увечий не нанесено?
- Нет. Но ударила она его очень сильно. Поступок вдвойне
жестокий, ведь мальчик - жалкий, несчастный калека. -
Обострившиеся черты лица Фергюсона как будто стали мягче, едва
он заговорил о старшем сыне. - Казалось бы, несчастье этого
ребенка должно смягчить сердце любого: Джек в детстве упал и
повредил себе позвоночник. Но сердце у мальчика просто золотое.
Холмс взял письмо Фергюсона и стал его перечитывать.
- Кроме тех, кого вы назвали, кто еще живет с вами в
доме?
- Две служанки, они у нас недавно. В доме еще ночует
конюх Майкл. Остальные - это жена, я, старший мой сын Джек,
потом малыш, горничная Долорес и кормилица миссис Мэйсон.
Больше никого.
- Насколько я понял, вы мало знали вашу жену до свадьбы?
- Мы были знакомы всего несколько недель.
- А Долорес давно у нее служит?
- Несколько лет.
- Значит, характер вашей жены лучше известен горничной,
чем вам?
- Да, пожалуй.
Холмс что-то записал в свою книжку.
- Полагаю, в Лемберли я смогу оказаться более полезным,
чем здесь. Дело это, безусловно, требует расследования на
месте. Если жена ваша не покидает своей комнаты, наше
присутствие в доме не причинит ей никакого беспокойства и
неудобств. Разумеется, мы остановимся в гостинице.
Фергюсон издал вздох облегчения.
- Именно на это я и надеялся, мистер Холмс. С вокзала
Виктория в два часа отходит очень удобный поезд - если это вас
устраивает.
- Вполне. Сейчас в делах у нас затишье. Я могу целиком
посвятить себя вашей проблеме. Уотсон, конечно, поедет тоже. Но
прежде всего я хотел бы уточнить некоторые факты. Итак,
несчастная ваша супруга нападала на обоих мальчиков - и на
своего собственного ребенка и на вашего старшего сынишку?
- Да.
- Но по-разному. Вашего сына она только избила.
- Да, один раз палкой, другой раз била прямо руками.
- Она вам объяснила свое поведение в отношении пасынка?
- Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла:
"Ненавижу, ненавижу..."
- Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом,
если можно так выразиться. А как она по натуре - ревнивая?
- Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная,
как и любовь.
- Но мальчик - ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет, и
если физически он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его
умственное развитие, - разве он не дал вам никаких объяснений?
- Нет. Сказал, что это без всякой причины.
- А какие отношения у них были прежде?
- Они всегда друг друга недолюбливали.
- Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
- Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально
живет моей жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит
каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время
он сосредоточенно молчал.
- Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй
женитьбы - постоянно вместе, все делили?
- Мы почти не разлучались.
- Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято
хранит память матери?
- Да, он ее не забыл.
- Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще
один вопрос касательно побоев. Нападение на младенца и на
старшего мальчика произошло в один и тот же день?
- В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она
обратила свою ярость на обоих. Второй раз пострадал только
Джек, со стороны миссис Мэйсон никаких жалоб относительно
малыша не поступало.
- Это несколько осложняет дело.
- Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
- Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную
гипотезу и выжидаешь, пока полное знание положения вещей не
разобьет ее вдребезги. Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и
говорить, но слабости присущи человеку. Боюсь, ваш старый
приятель Уотсон внушил вам преувеличенное представление о моих
научных методах. Пока я могу вам только сказать, что ваша
проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы
будем на вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив
наши чемоданы в гостинице "Шахматная Доска" в Лемберли, мы
пробирались через суссекский глинозем по длинной, извилистой
дороге, приведшей нас в конце концов к старинной ферме,
владению Фергюсона, - широкому, расползшемуся во все стороны
дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми
пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского
горбыля и покрытой пятнами лишайника, поднимались старые,
тюдоровские трубы. Ступени крыльца покривились, на старинных
плитках, которыми оно было вымощено, красовалось изображение
человека и сыра - "герб" первого строителя дома2. Внутри под
потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во многих местах
осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую развалину
пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату,
помещавшуюся в центре дома. Здесь в огромном старомодном камине
с железной решеткой, на которой стояла дата "1670", полыхали
толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь
различных эпох и мест. Стены, до половины обшитые дубовой
панелью, относились, вероятно, к временам фермера-иомена,
построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по верхнему краю
панели висело собрание со вкусом подобранных современных
акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб,
расположилась отличная коллекция южноамериканской утвари и
оружия - ее, несомненно, привезла с собой перуанка, что сидела
сейчас запершись наверху, в своей спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332