Внезапно
ключ к загадке оказался у меня в руках.
Я обнаружил, что если взять каждое третье слово, то вместе
они составят то самое письмо, которое довело старика Тревора до
такого отчаяния.
Письмо оказалось коротким, выразительным, и теперь, когда
я прочел его моему другу, в нем явстенно прозвучала угроза:
"Дело закончено. Хадсон рассказал все. Берегитесь".
Виктор Тревор дрожащими руками закрыл лицо.
- Наверное, вы правы, - заметил он. - Но это еще хуже
смерти - это бесчестье! А при чем же тут "глава предприятия"
"фазаньи курочки"?
- К содержанию записки они ничего не прибавляют, но если
у нас с вами не окажется иных средств, чтобы раскрыть
отправителя, они могут иметь большое значение. Смотрите, что он
пишет: "Дело... закончено...", - и так далее. После того как
он расположил шифр, ему нужно было заполнить пустые места
любыми двумя словами. Естественно, он брал первое попавшееся.
Можете быть уверены, что он охотник или занимается разведением
домашней птицы. Вы что-нибудь знаете об этом Бедозе?
- Когда вы заговорили о нем, я вспомнил, что мой
несчастный отец каждую осень получал от него приглашение
поохотиться в его заповедниках, - ответил мой друг.
- В таком случае не подлежит сомнению, что записка от
Бедоза, - сказал я. - Остается выяснить, как моряку Хадсону
удавалось держать в страхе состоятельных и почтенных людей.
- Увы, Холмс! Боюсь, что их всех связывало преступление и
позор! - воскликнул мой друг. - Но от вас у меня секретов
нет. Вот исповедь, написанная моим отцом, когда он узнал, что
над ним нависла опасность. Как мне доктор и говорил, я нашел ее
в японском шкафчике. Прочтите вы - у меня для этого недостанет
ни душевных сил, ни смелости.
Вот эта исповедь, Уотсон. Сейчас я вам ее прочитаю, так же
как в ту ночь, в старом кабинете, прочел ему. Видите? Она
написана на обороте документа, озаглавленного: "Некоторые
подробности рейса "Глории Скотт", отплывшей из Фалмута 8
октября 1855 года и разбившейся 6 ноября под 15+20' северной
широты и 25+14' западной долготы". Написана исповедь в форме
письма и заключает в себе следующее:
"Мой дорогой, любимый сын! Угроза бесчестья омрачила
последние годы моей жизни. Со всей откровенностью могу сказать,
что не страх перед законом, не утрата положения, которое я
здесь себе создал, не мое падение в глазах всех, кто знал меня,
надрывает мне душу. Мне не дает покоя мысль, что ты меня так
любишь, а тебе придется краснеть за меня. Между тем до сих пор
я мог льстить себя надеждой, что тебе не за что презирать меня.
Но если удар, которого я ждал каждую минуту, все-таки
разразится, то я хочу, чтобы ты все узнал непосредственно от
меня и мог судить, насколько я виноват. Если же все будет
хорошо, если милосердный Господь этому не попустит, я заклинаю
тебя всем святым, памятью твоей дорогой матери и нашей взаимной
привязанностью: когда это письмо попадет к тебе в руки, брось
его в огонь и никогда не вспоминай о нем. Если же ты
когда-нибудь прочтешь эти строки, то это будет значить, что я
разоблачен и меня уже нет в этом доме или, вернее всего (ты же
знаешь: сердце у меня плохое), что я мертв. И в том и в другом
случае запрет снимается. Все, о чем я здесь пишу, я пишу тебе с
полной откровенностью, так как надеюсь на твою
снисходительность.
Моя фамилия, милый мальчик, не Тревор. Раньше меня звали
Джеймс Армитедж. Теперь ты понимаешь, как меня потрясло
открытие, сделанное твоим другом, - мне показалось, что он
разгадал мою тайну. Под фамилией Армитедж я поступил в
лондонский банк и под той же фамилией я был осужден за
нарушение законов страны и приговорен к ссылке. Не думай обо
мне дурно, мой мальчик. Это был так называемый долг чести:
чтобы уплатить его, я воспользовался чужими деньгами, будучи
уверен, что верну, прежде чем их хватятся. Но злой рок
преследовал меня.
Деньги, на которые я рассчитывал, я не получил, а
внезапная ревизия обнаружила у меня недостачу. На это могли бы
посмотреть сквозь пальцы, но тридцать лет тому назад законы
соблюдались строже, чем теперь. И вот, когда мне было всего
двадцать три года, я, в кандалах, как уголовный преступник,
вместе с тридцатью семью другими осужденными, очутился на
палубе "Глории Скотт", отправляющейся в Австралию.
Это со мной случилось в пятьдесят пятом году, когда
Крымская война была в разгаре и суда, предназначенные для
переправки осужденных, в большинстве случаев играли роль
транспортных судов в Черном море. Вот почему правительство было
вынуждено воспользоваться для отправки в ссылку заключенных
маленькими и не очень подходящими для этой цели судами. "Глория
Скотт" возила чай из Китая. Это было старомодное,
неповоротливое судно, новые клипера легко обгоняли ее.
Водоизмещение ее равнялось пятистам тоннам. Кроме тридцати
восьми заключенных, на борту ее находилось двадцать шесть
человек, составлявших судовую команду, восемнадцать солдат,
капитан, три помощника капитана доктор, священник и четверо
караульных. Словом когда мы отошли от Фалмута, на борту "Глории
Скотт" находилось около ста человек. Перегородки между камерами
были не из дуба, как полагалось на кораблях для заключенных, -
они были тонкими и непрочными. Еще когда нас привели на
набережную, один человек обратил на себя мое внимание, и теперь
он оказался рядом со мной на корме "Глории". Это был молодой
человек с гладким, лишенным растительности лицом, с длинным,
тонким носом и тяжелыми челюстями. Держался он независимо,
походка у него была важная, благодаря огромному росту он
возвышался над всеми. Я не видел, чтобы кто-нибудь доставал ему
до плеча. Я убежден, что росту он был не менее шести с
половиной футов. Среди печальных и усталых лиц энергичное лицо
этого человека, выражавшее непреклонную решимость, выделялось
особенно резко. Для меня это был как бы маячный огонь во время
шторма. Я обрадовался, узнав, что он мой сосед; когда же
глубокой ночью, я услышал чей-то шепот, а затем обнаружил, что
он ухитрился проделать отверстие в разделявшей нас перегородке,
то это меня еще больше обрадовало.
- Эй, приятель! - прошептал он. - Как тебя зовут и за
что ты здесь?
Я ответил ему и, в свою очередь, поинтересовался, с кем я
разговариваю.
- Я Джек Прендергаст, - ответил он. - Клянусь Богом, ты
слышал обо мне еще до нашего знакомства!
Тут я вспомнил его нашумевшее дело, - я узнал о нем
незадолго до моего ареста. Это был человек из хорошей семьи,
очень способный, но с неискоренимыми пороками. Благодаря
сложной системе обмана он сумел выудить у лондонских купцов
огромную сумму денег.
- Ах, так вы помните мое дело? - с гордостью спросил он.
- Отлично помню.
- В таком случае вам, быть может, запомнилась и одна
особенность этого дела?
- Какая именно?
- У меня было почти четверть миллиона, верно?
- Говорят.
- И этих денег так и не нашли, правильно?
- Не нашли.
- Ну, а как вы думаете, где они? - спросил он.
- Не знаю, - ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332
ключ к загадке оказался у меня в руках.
Я обнаружил, что если взять каждое третье слово, то вместе
они составят то самое письмо, которое довело старика Тревора до
такого отчаяния.
Письмо оказалось коротким, выразительным, и теперь, когда
я прочел его моему другу, в нем явстенно прозвучала угроза:
"Дело закончено. Хадсон рассказал все. Берегитесь".
Виктор Тревор дрожащими руками закрыл лицо.
- Наверное, вы правы, - заметил он. - Но это еще хуже
смерти - это бесчестье! А при чем же тут "глава предприятия"
"фазаньи курочки"?
- К содержанию записки они ничего не прибавляют, но если
у нас с вами не окажется иных средств, чтобы раскрыть
отправителя, они могут иметь большое значение. Смотрите, что он
пишет: "Дело... закончено...", - и так далее. После того как
он расположил шифр, ему нужно было заполнить пустые места
любыми двумя словами. Естественно, он брал первое попавшееся.
Можете быть уверены, что он охотник или занимается разведением
домашней птицы. Вы что-нибудь знаете об этом Бедозе?
- Когда вы заговорили о нем, я вспомнил, что мой
несчастный отец каждую осень получал от него приглашение
поохотиться в его заповедниках, - ответил мой друг.
- В таком случае не подлежит сомнению, что записка от
Бедоза, - сказал я. - Остается выяснить, как моряку Хадсону
удавалось держать в страхе состоятельных и почтенных людей.
- Увы, Холмс! Боюсь, что их всех связывало преступление и
позор! - воскликнул мой друг. - Но от вас у меня секретов
нет. Вот исповедь, написанная моим отцом, когда он узнал, что
над ним нависла опасность. Как мне доктор и говорил, я нашел ее
в японском шкафчике. Прочтите вы - у меня для этого недостанет
ни душевных сил, ни смелости.
Вот эта исповедь, Уотсон. Сейчас я вам ее прочитаю, так же
как в ту ночь, в старом кабинете, прочел ему. Видите? Она
написана на обороте документа, озаглавленного: "Некоторые
подробности рейса "Глории Скотт", отплывшей из Фалмута 8
октября 1855 года и разбившейся 6 ноября под 15+20' северной
широты и 25+14' западной долготы". Написана исповедь в форме
письма и заключает в себе следующее:
"Мой дорогой, любимый сын! Угроза бесчестья омрачила
последние годы моей жизни. Со всей откровенностью могу сказать,
что не страх перед законом, не утрата положения, которое я
здесь себе создал, не мое падение в глазах всех, кто знал меня,
надрывает мне душу. Мне не дает покоя мысль, что ты меня так
любишь, а тебе придется краснеть за меня. Между тем до сих пор
я мог льстить себя надеждой, что тебе не за что презирать меня.
Но если удар, которого я ждал каждую минуту, все-таки
разразится, то я хочу, чтобы ты все узнал непосредственно от
меня и мог судить, насколько я виноват. Если же все будет
хорошо, если милосердный Господь этому не попустит, я заклинаю
тебя всем святым, памятью твоей дорогой матери и нашей взаимной
привязанностью: когда это письмо попадет к тебе в руки, брось
его в огонь и никогда не вспоминай о нем. Если же ты
когда-нибудь прочтешь эти строки, то это будет значить, что я
разоблачен и меня уже нет в этом доме или, вернее всего (ты же
знаешь: сердце у меня плохое), что я мертв. И в том и в другом
случае запрет снимается. Все, о чем я здесь пишу, я пишу тебе с
полной откровенностью, так как надеюсь на твою
снисходительность.
Моя фамилия, милый мальчик, не Тревор. Раньше меня звали
Джеймс Армитедж. Теперь ты понимаешь, как меня потрясло
открытие, сделанное твоим другом, - мне показалось, что он
разгадал мою тайну. Под фамилией Армитедж я поступил в
лондонский банк и под той же фамилией я был осужден за
нарушение законов страны и приговорен к ссылке. Не думай обо
мне дурно, мой мальчик. Это был так называемый долг чести:
чтобы уплатить его, я воспользовался чужими деньгами, будучи
уверен, что верну, прежде чем их хватятся. Но злой рок
преследовал меня.
Деньги, на которые я рассчитывал, я не получил, а
внезапная ревизия обнаружила у меня недостачу. На это могли бы
посмотреть сквозь пальцы, но тридцать лет тому назад законы
соблюдались строже, чем теперь. И вот, когда мне было всего
двадцать три года, я, в кандалах, как уголовный преступник,
вместе с тридцатью семью другими осужденными, очутился на
палубе "Глории Скотт", отправляющейся в Австралию.
Это со мной случилось в пятьдесят пятом году, когда
Крымская война была в разгаре и суда, предназначенные для
переправки осужденных, в большинстве случаев играли роль
транспортных судов в Черном море. Вот почему правительство было
вынуждено воспользоваться для отправки в ссылку заключенных
маленькими и не очень подходящими для этой цели судами. "Глория
Скотт" возила чай из Китая. Это было старомодное,
неповоротливое судно, новые клипера легко обгоняли ее.
Водоизмещение ее равнялось пятистам тоннам. Кроме тридцати
восьми заключенных, на борту ее находилось двадцать шесть
человек, составлявших судовую команду, восемнадцать солдат,
капитан, три помощника капитана доктор, священник и четверо
караульных. Словом когда мы отошли от Фалмута, на борту "Глории
Скотт" находилось около ста человек. Перегородки между камерами
были не из дуба, как полагалось на кораблях для заключенных, -
они были тонкими и непрочными. Еще когда нас привели на
набережную, один человек обратил на себя мое внимание, и теперь
он оказался рядом со мной на корме "Глории". Это был молодой
человек с гладким, лишенным растительности лицом, с длинным,
тонким носом и тяжелыми челюстями. Держался он независимо,
походка у него была важная, благодаря огромному росту он
возвышался над всеми. Я не видел, чтобы кто-нибудь доставал ему
до плеча. Я убежден, что росту он был не менее шести с
половиной футов. Среди печальных и усталых лиц энергичное лицо
этого человека, выражавшее непреклонную решимость, выделялось
особенно резко. Для меня это был как бы маячный огонь во время
шторма. Я обрадовался, узнав, что он мой сосед; когда же
глубокой ночью, я услышал чей-то шепот, а затем обнаружил, что
он ухитрился проделать отверстие в разделявшей нас перегородке,
то это меня еще больше обрадовало.
- Эй, приятель! - прошептал он. - Как тебя зовут и за
что ты здесь?
Я ответил ему и, в свою очередь, поинтересовался, с кем я
разговариваю.
- Я Джек Прендергаст, - ответил он. - Клянусь Богом, ты
слышал обо мне еще до нашего знакомства!
Тут я вспомнил его нашумевшее дело, - я узнал о нем
незадолго до моего ареста. Это был человек из хорошей семьи,
очень способный, но с неискоренимыми пороками. Благодаря
сложной системе обмана он сумел выудить у лондонских купцов
огромную сумму денег.
- Ах, так вы помните мое дело? - с гордостью спросил он.
- Отлично помню.
- В таком случае вам, быть может, запомнилась и одна
особенность этого дела?
- Какая именно?
- У меня было почти четверть миллиона, верно?
- Говорят.
- И этих денег так и не нашли, правильно?
- Не нашли.
- Ну, а как вы думаете, где они? - спросил он.
- Не знаю, - ответил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332