Подумаем о том, как часто мы
оставляли их, отправляясь в долгое странствие, как часто, живя в одном
месте, не виделись с ними, - и мы поймем, что больше вре мени было упу-
щено при их жизни. (9) А стерпишь ли ты таких, кто пренебрегал друзьями,
а теперь горше всех рыдает, кто не любит их, пока не утратит? Они потому
и скорбят так безудержно, что боятся, как бы кто не усомнился в их люб-
ви, и ищут поздних доказательств своего чувства. (10) Если у нас есть
еще друзья, то мы плохо к ним относимся и нс ценим их, коль скоро они не
могут утешить нас, заменив одного погребенного; если же он был
единственным нашим другом, то не фортуна перед нами виновата, а мы сами:
она отняла у нас одного, а мы ни одного не добыли. (11) И потом, кто не
мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил. Если с ко-
го снимут единственную тунику, а он примется оплакивать себя, вместо то-
го чтобы позаботиться о том, как бы избежать холода и чем-нибудь прик-
рыть тело, - разве ты не счел бы такого глупцом? Ты схоронил, кого лю-
бил; ищи, кого полюбить! Лучше добыть нового друга, чем плакать. (12)
То, что я хочу прибавить, избито, я знаю, но все же не откажусь повто-
рить только из-за того, что так говорят все. Если скорби не прекратит
разум, ей положит конец время; однако для разумного человека утомление
скорбью - позорнейшее лекарство от скорби. Так что уж лучше сам оставь
скорбь, раньше чем она тебя оставит, и поскорей перестань делать то, че-
го при всем желании не сможешь делать долго. (13) Предки установили для
женщин один год скорби - не затем, чтобы они скорбели так долго, но что-
бы не скорбели дольше; для мужчин нет законного срока, ибо всякий срок
для них постыден. Впрочем, можешь ли ты назвать мне хоть одну бабу из
тех, которых только что оттащили от костра, оторвали от трупа, которая
лила бы слезы целый месяц? Ничто не становится ненавистно так быстро,
как горе; недавнее находит утешителя и некоторых привлекает к себе, зас-
тарелое вызывает насмешки. И не зря: ведь оно или притворно, или глупо.
(14) И это пишу тебе я - я, так безудержно плакавший по дорогом мне Ан-
нее Серене2, что меня (вот уж чего я не хотел!) можно привести в пример
как человека, побежденного горем. Теперь я осуждаю себя за это и пони-
маю, что было главной причиной такого горя: я никогда не думал, что он
может умереть раньше меня. Только одно было у меня перед глазами: он
младше меня, и младше намного, - как будто судьба соблюдает черед! (15)
Нам надо постоянно думать о том, что смертны и мы, и любимые нами. И мне
следовало тогда сказать себе: "Мой Серен младше, - но при чем тут это?
Он должен умереть позже меня, но может и раньше". Я этого не сделал^ и
удар фортуны застиг меня врасплох. Теперь я думаю так: все смертны, и
для смерти нет закона. Что может случиться всякий день, может случиться
и сегодня. Так будем, мой Луцилий, помнить о том, что скоро сами отпра-
вимся туда, куда отправились оплаканные нами. И быть может, - если прав-
дивы разговоры мудрецов и нас ждет некое общее для всех место, - те, ко-
го мним мы исчезнувшими, только ушли вперед. Будь здоров.
Письмо LXIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Вчера ты был с нами. Ты вправе посетовать, что только вчера, но я
потому и написал "с нами" - ведь со мною ты постоянно. Ко мне зашли
друзья, из-за них сильнее пошел дым - не такой, что валит обычно из ку-
хонь наших кутил, пугая караульных, а не слишком густой и только подаю-
щий знак, что пришли гости. (2) Речь шла у нас о многих вещах, но, как
бывает на пиру, мы ни об одной не говорили исчерпывающе, а перескакивали
с предмета на предмет. Потом читали книгу Квинта Секстия-отца, великого,
поверь мне, человека и, хоть он это и отрицает, стоика. (3) О боги вели-
кие, сколько в нем силы, сколько мужества! Такое найдешь не у всякого
философа. Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени, а все остальное в
них бескровно. Они наставляют, спорят, мудрствуют - только не укрепляют
нас мужеством, которого у них самих нет. А прочтешь Секстия - скажешь:
"Он жив, силен, свободен, он стал больше чем человеком, от него я ухожу
с великой верой". (4) Признаюсь тебе, в каком я бываю расположенье духа,
когда прочту его: мне хочется бросить вызов любому случаю, хочется воск-
ликнуть: "Что же ты медлишь, фортуна? Нападай! Ты видишь, я готов". Му-
жеством я уподобляюсь тому, кто ищет, где бы испытать себя, кто хочет
показать свою доблесть, кто
Страстно молит, чтоб вдруг повстречался средь смирных животных
С пенною пастью вепрь иль чтоб лев с горы появился.1
(5) Мне хочется, чтобы было над чем взять верх, на чем закалить тер-
пеливость. Ведь у Секстия замечательно еще и то, что он и показывает ве-
личье блаженной жизни, и не лишает надежды на нее. Ты узнаешь, что она
хоть и высоко, но для желающего достижима. (6) Тут так же, как с самой
добродетелью: ты ей дивишься - и все же надеешься. А у меня всегда много
времени отнимает само созерцание мудрости: я гляжу на нее с изумлением,
словно на вселенную, которую подчас вижу как будто впервые.
(7) Да, я преклоняюсь перед всем, что создала мудрость, и перед сами-
ми создателями; мне отрадно видеть в ней наследие многих, накопленное и
добытое их трудом для меня. Но будем и мы поступать, как честные отцы
семейства: умножим полученное, чтобы это наследье обогащенным перешло от
меня к потомкам. Много дела есть и теперь, и останется всегда, и даже
тот, кто родится через сто тысяч лет, не лишен будет возможности что-ни-
будь прибавить к завещанному. (8) Но пусть даже все открыто древними -
всегда будет ново и применение открытого другими, и его познание и упо-
рядоченье. Представь, что нам достались в наследство лекарства, чтобы
лечить глаза; мне уже нет нужды искать новых, следует только приспосо-
бить каждое к своей болезни и применить в срок. Вот это облегчает су-
хость глаз, это прогоняет опухоли с век, это предотвращает внезапные
воспаления и слезотеченье, это делает зрение острее. Нужно только расте-
реть их и выбрать время, и еще найти меру для каждого. Лекарства для ду-
ши найдены древними, но наше дело отыскать, как их применять и когда.
(9) Жившие раньше нас сделали много, но не все; и все же нужно взирать
на них благоговейно и чтить, как богов. Почему бы мне для поощрения души
не завести у себя их статуи, не праздновать дни их рождения? Почему бы
мне, почета ради, не призывать их в свидетели клятвы? Ведь если я обязан
чтить своих наставников, то не меньше должен чтить и наставников челове-
чества, в которых изначальный источник великого блага. (10) Разве, уви-
дев консула или претора, я не воздам им того почета, какой положен их
почетной должности? Не сойду с коня, не обнажу голову, не уступлю доро-
ги? Так что же, неужто я не приму в сердце с величайшим почтением и обо-
их Марков Катонов, и Лелия Мудрого, и Сократа с Платоном, и Зенона с
Клеанфом? Ведь я перед ними преклоняюсь, их великие имена возвышают и
меня самого. Будь здоров.
Письмо LXV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Вчерашний день разделил я с болезнью: первую его половину она от-
няла у меня, вторую мне уступила. Сначала я попытал свою душу чтением.
Она выдержала. Тогда я решился приказать ей - а верней позволить -
что-нибудь потяжелее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154
оставляли их, отправляясь в долгое странствие, как часто, живя в одном
месте, не виделись с ними, - и мы поймем, что больше вре мени было упу-
щено при их жизни. (9) А стерпишь ли ты таких, кто пренебрегал друзьями,
а теперь горше всех рыдает, кто не любит их, пока не утратит? Они потому
и скорбят так безудержно, что боятся, как бы кто не усомнился в их люб-
ви, и ищут поздних доказательств своего чувства. (10) Если у нас есть
еще друзья, то мы плохо к ним относимся и нс ценим их, коль скоро они не
могут утешить нас, заменив одного погребенного; если же он был
единственным нашим другом, то не фортуна перед нами виновата, а мы сами:
она отняла у нас одного, а мы ни одного не добыли. (11) И потом, кто не
мог любить больше, чем одного, тот и одного не слишком любил. Если с ко-
го снимут единственную тунику, а он примется оплакивать себя, вместо то-
го чтобы позаботиться о том, как бы избежать холода и чем-нибудь прик-
рыть тело, - разве ты не счел бы такого глупцом? Ты схоронил, кого лю-
бил; ищи, кого полюбить! Лучше добыть нового друга, чем плакать. (12)
То, что я хочу прибавить, избито, я знаю, но все же не откажусь повто-
рить только из-за того, что так говорят все. Если скорби не прекратит
разум, ей положит конец время; однако для разумного человека утомление
скорбью - позорнейшее лекарство от скорби. Так что уж лучше сам оставь
скорбь, раньше чем она тебя оставит, и поскорей перестань делать то, че-
го при всем желании не сможешь делать долго. (13) Предки установили для
женщин один год скорби - не затем, чтобы они скорбели так долго, но что-
бы не скорбели дольше; для мужчин нет законного срока, ибо всякий срок
для них постыден. Впрочем, можешь ли ты назвать мне хоть одну бабу из
тех, которых только что оттащили от костра, оторвали от трупа, которая
лила бы слезы целый месяц? Ничто не становится ненавистно так быстро,
как горе; недавнее находит утешителя и некоторых привлекает к себе, зас-
тарелое вызывает насмешки. И не зря: ведь оно или притворно, или глупо.
(14) И это пишу тебе я - я, так безудержно плакавший по дорогом мне Ан-
нее Серене2, что меня (вот уж чего я не хотел!) можно привести в пример
как человека, побежденного горем. Теперь я осуждаю себя за это и пони-
маю, что было главной причиной такого горя: я никогда не думал, что он
может умереть раньше меня. Только одно было у меня перед глазами: он
младше меня, и младше намного, - как будто судьба соблюдает черед! (15)
Нам надо постоянно думать о том, что смертны и мы, и любимые нами. И мне
следовало тогда сказать себе: "Мой Серен младше, - но при чем тут это?
Он должен умереть позже меня, но может и раньше". Я этого не сделал^ и
удар фортуны застиг меня врасплох. Теперь я думаю так: все смертны, и
для смерти нет закона. Что может случиться всякий день, может случиться
и сегодня. Так будем, мой Луцилий, помнить о том, что скоро сами отпра-
вимся туда, куда отправились оплаканные нами. И быть может, - если прав-
дивы разговоры мудрецов и нас ждет некое общее для всех место, - те, ко-
го мним мы исчезнувшими, только ушли вперед. Будь здоров.
Письмо LXIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Вчера ты был с нами. Ты вправе посетовать, что только вчера, но я
потому и написал "с нами" - ведь со мною ты постоянно. Ко мне зашли
друзья, из-за них сильнее пошел дым - не такой, что валит обычно из ку-
хонь наших кутил, пугая караульных, а не слишком густой и только подаю-
щий знак, что пришли гости. (2) Речь шла у нас о многих вещах, но, как
бывает на пиру, мы ни об одной не говорили исчерпывающе, а перескакивали
с предмета на предмет. Потом читали книгу Квинта Секстия-отца, великого,
поверь мне, человека и, хоть он это и отрицает, стоика. (3) О боги вели-
кие, сколько в нем силы, сколько мужества! Такое найдешь не у всякого
философа. Сочинения иных ничем не блещут, кроме имени, а все остальное в
них бескровно. Они наставляют, спорят, мудрствуют - только не укрепляют
нас мужеством, которого у них самих нет. А прочтешь Секстия - скажешь:
"Он жив, силен, свободен, он стал больше чем человеком, от него я ухожу
с великой верой". (4) Признаюсь тебе, в каком я бываю расположенье духа,
когда прочту его: мне хочется бросить вызов любому случаю, хочется воск-
ликнуть: "Что же ты медлишь, фортуна? Нападай! Ты видишь, я готов". Му-
жеством я уподобляюсь тому, кто ищет, где бы испытать себя, кто хочет
показать свою доблесть, кто
Страстно молит, чтоб вдруг повстречался средь смирных животных
С пенною пастью вепрь иль чтоб лев с горы появился.1
(5) Мне хочется, чтобы было над чем взять верх, на чем закалить тер-
пеливость. Ведь у Секстия замечательно еще и то, что он и показывает ве-
личье блаженной жизни, и не лишает надежды на нее. Ты узнаешь, что она
хоть и высоко, но для желающего достижима. (6) Тут так же, как с самой
добродетелью: ты ей дивишься - и все же надеешься. А у меня всегда много
времени отнимает само созерцание мудрости: я гляжу на нее с изумлением,
словно на вселенную, которую подчас вижу как будто впервые.
(7) Да, я преклоняюсь перед всем, что создала мудрость, и перед сами-
ми создателями; мне отрадно видеть в ней наследие многих, накопленное и
добытое их трудом для меня. Но будем и мы поступать, как честные отцы
семейства: умножим полученное, чтобы это наследье обогащенным перешло от
меня к потомкам. Много дела есть и теперь, и останется всегда, и даже
тот, кто родится через сто тысяч лет, не лишен будет возможности что-ни-
будь прибавить к завещанному. (8) Но пусть даже все открыто древними -
всегда будет ново и применение открытого другими, и его познание и упо-
рядоченье. Представь, что нам достались в наследство лекарства, чтобы
лечить глаза; мне уже нет нужды искать новых, следует только приспосо-
бить каждое к своей болезни и применить в срок. Вот это облегчает су-
хость глаз, это прогоняет опухоли с век, это предотвращает внезапные
воспаления и слезотеченье, это делает зрение острее. Нужно только расте-
реть их и выбрать время, и еще найти меру для каждого. Лекарства для ду-
ши найдены древними, но наше дело отыскать, как их применять и когда.
(9) Жившие раньше нас сделали много, но не все; и все же нужно взирать
на них благоговейно и чтить, как богов. Почему бы мне для поощрения души
не завести у себя их статуи, не праздновать дни их рождения? Почему бы
мне, почета ради, не призывать их в свидетели клятвы? Ведь если я обязан
чтить своих наставников, то не меньше должен чтить и наставников челове-
чества, в которых изначальный источник великого блага. (10) Разве, уви-
дев консула или претора, я не воздам им того почета, какой положен их
почетной должности? Не сойду с коня, не обнажу голову, не уступлю доро-
ги? Так что же, неужто я не приму в сердце с величайшим почтением и обо-
их Марков Катонов, и Лелия Мудрого, и Сократа с Платоном, и Зенона с
Клеанфом? Ведь я перед ними преклоняюсь, их великие имена возвышают и
меня самого. Будь здоров.
Письмо LXV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Вчерашний день разделил я с болезнью: первую его половину она от-
няла у меня, вторую мне уступила. Сначала я попытал свою душу чтением.
Она выдержала. Тогда я решился приказать ей - а верней позволить -
что-нибудь потяжелее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154