Так поступают особенно те, у кого больше возможностей, а больше
возможностей у тех, кто богаче. Их сыновья, начав ходить к учителям с
самого раннего возраста, позже всех перестают учиться. После того как. они
перестают ходить к учителям, государство в свою очередь заставляет их
изучать законы и жить сообразно с предписаниями этих законов, чтобы не
действовать произвольно и наудачу. Подобно тому как учители грамоты сперва
намечают грифелем буквы и лишь тогда дают писчую дощечку детям, еще не
искусным в письме, заставляя их обводить эти буквы, точно так же и
государство, начертав законы - изобретение славных древних законодателей, -
сообразно им заставляет и повелевать, и повиноваться. А преступающего
законы государство наказывает, и название этому наказанию и у вас, и во
многих других местах - исправление, потому что возмездие исправляет. И при
таком-то и частном, и общественном попечении о добродетели ты все же
удивляешься, Сократ, и недоумеваешь, можно ли ей обучить! Не этому надо
удивляться, а скорее уж тому, если бы оказалось, что ей нельзя обучить.
Почему же многие сыновья доблестных отцов все-таки выходят плохими? Узнай в
свою очередь и это. Ничего здесь нет удивительного, коли я верно сейчас
говорил, что в этом деле - в добродетели - не должно быть невежд или же
иначе не быть государству; если в самом деле так оно и есть, как я говорю,
- а оно уж, наверное, обстоит не иначе, - то поразмысли об этом, взяв для
примера другое какое угодно занятие или науку. Допустим, государство не
могло бы существовать, если бы все мы - каждый, насколько может, - не были
бы флейтистами; и допустим, что любого, кто нехорошо играет, всякий стал бы
учить и бранить от своего лица и от лица народа; и положим, что в этом деле
никто не стал бы завидовать другим (подобно тому как теперь никто не
завидует справедливости других, их послушанию законам) и не делал бы
секрета из своего мастерства, как поступают обычно теперь различные мастера
(ведь нам, я думаю, полезна взаимная справедливость и добродетель, вот
почему всякий усердно толкует другому о справедливом и законном и дает
наставления),- так вот, если бы и в игре на флейте у нас была полная
готовность усердно и без зависти учить друг друга, думаешь ли ты, Сократ,
что и тогда сыновья хороших флейтистов становились бы хорошими флейтистами
скорее, чем сыновья плохих? Думаю, что нет: кто от природы оказался бы
очень способен к игре на флейте, тот бы с летами и прославился, чей бы он
ни был сын, а кто не способен - остался бы в безвестности: часто от
хорошего флейтиста происходил бы плохой, а от плохого - хороший, однако все
они были бы сносными флейтистами по сравнению с неучами, с теми, кто ничего
не смыслит в игре на флейте. Примени это и здесь: если какой-нибудь человек
представляется тебе самым несправедливым среди тех, кто воспитан меж людьми
в повиновении законам, он все-таки справедлив и даже мастер в вопросах
законности, если судить о нем по сравнению с людьми, у которых нет ни
воспитания, ни судилищ, ни законов, ни особой необходимости во всяком деле
заботиться о добродетели - например с какими-нибудь дикарями вроде тех, что
в прошлом году поэт Ферекрат вывел на Ленеях Наверно, очутившись среди
таких людей, и ты, подобно человеконенавистникам в его хоре, рад был бы
встретить хоть Еврибата или Фринонда и рыдал бы, тоскуя по испорченности
здешних жителей. Ты избалован, Сократ, потому что здесь все учат
добродетели кто во что горазд, и ты никем не доволен: точно так же если бы
ты стал искать учителя эллинского языка, то, верно, не нашлось бы ни
одного; я думаю, что если бы ты стал искать, кто бы у нас мог обучить
сыновей ремесленников тому самому ремеслу, которое они переняли от своего
отца в той мере, в какой владели им отец и его товарищи по ремеслу, -
словом, искать того, кто мог бы их еще поучить, - я думаю, нелегко было бы
отыскать им учителя; зато, будь они вовсе не сведущи, это было бы очень
легко. То же самое, когда дело касается добродетели и всего прочего. Но
если кто хоть немного лучше нас умеет вести людей вперед по пути
добродетели, нужно и тем быть довольным. Думаю, что и я из таких и что
более прочих людей могу быть полезен другим и помочь им стать достойными
людьми; этим я заслуживаю взимаемой мною платы и даже еще большей по
усмотрению моих учеников. Поэтому оплату я взимаю вот каким образом: кто у
меня обучается, тот, если хочет, платит, сколько я назначу; если же он не
согласен, пусть пойдет в храм, заверит там клятвенно, сколько, по его
мнению, стоят мои уроки, и столько мне и внесет.
Итак, Сократ, сказал он, я изложил тебе и миф, и доказательство того, что
можно научить добродетели; таково же мнение и афинян, и нет ничего
удивительного, если у хороших отцов бывают негодные сыновья, а у негодных -
хорошие: вот, например, сыновья Поликлета, сверстники Парала и нашего
Ксантиппа, ничего не стоят по сравнению со своим отцом; то же самое и
сыновья некоторых других мастеров. Но не надо а их в этом винить - они еще
не безнадежны, ведь они молоды.
Произнеся напоказ нам такую длинную речь, Протагор замолк, а я, уже давно
им завороженный, все смотрел на него, словно он сейчас еще что-то скажет, и
боялся это пропустить. Когда же я заметил, что он в самом деле кончил, я
кое-как насилу очнулся и, взглянув на Гиппократа, сказал:
Как мне благодарить тебя, сын Аполлодора, что ты уговорил меня даже прийти
сюда? Нет для меня ничего дороже возможности услышать то, " что я услышал
от Протагора. Прежде я считал, что хорошие люди становятся хорошими не от
человеческого попечения. А теперь я убедился в обратном. Разве только одна
мелочь мешает мне, но ясно, что Протагор и ее без труда разъяснит, после
того как разъяснил уже столь многое. Правда, если кто начнет беседу об этом
же самом предмете с кем-нибудь из тех, кто умеет говорить перед народом,
он, пожалуй, услышит речи, достойные Перикла или любого другого из мастеров
красноречия, но стоит ему обратиться к ним с вопросом, они, словно книги,
бывают не в состоянии вслух ни ответить, ни сами спросить; а когда
кто-нибудь переспросит хоть какую-то мелочь из того, что они сказали, они
отзываются, словно медные сосуды, которые, если по ним ударить, издают
долгий протяжный звук, пока кто-нибудь не ухватится за них руками. Вот так
и бывает с ораторами: даже когда их спрашивают о мелочах, они растягивают
свою речь, как долгий пробег. А вот Протагор хоть и умеет, само собой ясно,
говорить длинные и прекрасные речи, однако умеет и кратко отвечать на
вопросы, а задавая вопросы сам, выжидать и выслушивать ответ; это дано лишь
немногим.
Сейчас, Протагор, мне недостает одной мелочи, но я получу все, если только
ты мне ответишь вот что: ты говоришь, что добродетели можно учить, а уж
кому-кому, а тебе-то я верю. Но одному я удивлялся с во время твоей речи, и
вот это пустое местечко в моей душе ты и заполни. Ты ведь говорил, что деве
послал людям справедливость и стыд, и потом много раз упоминались в твоей
речи справедливость, рассудительность, благочестие и прочее в том же роде
так, словно это вообще нечто единое, то есть одна добродетель. Так вот это
самое ты мне и растолкуй в точных выражениях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256