кроме того, он
отличался совершенным невежеством: о литературе, искусстве,
театре он не имел никакого понятия и презирал их, как мог
презирать их немецкий солдат его поры. воспитанный в казарме
или н'а конюшне. Он привез с собою многочисленную немецкую
свиту -- камергеров, секретарей, слуг, арапов, взятых в плен во
время войн с турками; он даже поселил рядом с собою вывезенных
им из Ганновера обеих старых и безобразных своих фавориток --
фрау фон Кильманнсегге. ставшую в Англии графиней Дарлингтон, и
графиню фон Шуленбург, превратившуюся в герцогиню Кендал. В.
Теккерей, тщательно изучавший мемуары этой эпохи и воссоздавший
ее в своей книге "Четыре Георга", приводит немало
анекдотических сведений и придворных сплетен о нравах
Сент-Джемского дворца; Георг I и обе его старые любовницы
показались ему фатально похожими на знаменитого героя "Оперы
нищих" (1728) Джона Гея -- капитана Макхита и обеих его подруг
-- Полли и Люси, а свое общее впечатление от знакомства с
историческими источниками этой поры Теккерей выразил следующим
образом: "Не подлежит сомнению, что король, избранный
англичанами, прибывший с ним из Ган-новера штат придворных и
устроившие ему торжественную встречу английские вельможи, ко
многим из которых этот хитрый старый циник повернулся спиной,
представляли в совокупности весьма забавную сатирическую
картину".
За сто лет до Теккерея эту картину набросал Честерфилд,
наблюдавший ее в юности собственными глазами и увидевший многое
из того, что стало явным лишь последующим поколениям его
соотечественников. Так, злая и откровенная характеристика
Георга I, оставленная в рукописи Честерфилдом, отличается еще
большей сатирической меткостью, чем колоритный портрет короля,
изображенный пером Теккерея. Честерфилд писал: "Георг I был
честным, тупым немецким дворянином; он и не хотел, и не мог
играть роль короля, которая заключается в том, чтобы блистать и
угнетать. Он был ленив и бездеятелен во всем, вплоть до
удовольствий, которые поэтому сводились к самой грубой
чувственности... Даже его любовница, герцогиня Кендал, с
которой он проводил большую часть времени и которая имела на
него большое влияние, была сущей дурой. Его взгляды и
пристрастия были ограничены узкими пределами курфюршества:
Англия была для него слишком велика". Не менее выразителен был
начертанный Честерфилдом портрет Георга II, в свите которого
находился он сам, в то время как этот король, во многом
походивший на своего отца, был еще принцем Уэльским. "Я, --
вспоминал Честерфилд, -- бывал с ним, как мог быть и с любым
другим англичанином, попеременно то в хороших, то в плохих
отношениях". После одной из таких размолвок, осложненной тем,
что она совпала с неудачей первой речи (Maiden speech)
Честерфилда, произнесенной им в палате общин. -- слишком
пылкой, откровенной и смелой для несовершеннолетнего
парламентария, -- Стенхоп уехал в Париж и оставался там около
двух лет. Возможно, что одной из причин столь продолжительной
отлучки его из Англии были крайне усилившиеся к этому времени
стычки между королем и наследным принцем и явное нежелание
Стенхопа принимать непосредственное участие в становившихся
слишком опасными придворных распрях и интригах.
Пребывание в Париже открыло новый период в жизни
Честерфилда и оставило в ней глубокие, никогда не изгладившиеся
следы. Получивший полуфранцузское воспитание и владевший
французским языком как своим родным. Стенхоп мог теперь на
собственном опыте сделать сопоставление двух соседних культур,
-- английской и французской, в то время бывших гораздо более
отчужденными друг от друга, чем в последующие десятилетия.
Правда, он был еще молод и неопытен, но многое врезалось ему в
память и явилось поводом для многолетних размышлений и
сопоставлений: отечественной грубости нравов и распущенности
аристократических и даже придворных кругов в его глазах
противостоял утонченный лоск и своеобразный аристократизм манер
во французских салонах, культ чтения, философские запросы даже
дамского общества при типичной стесненности политической жизни
и архаичности большинства государственных установлении. Однако
внимательные наблюдатели Франции в период регентства могли уже
видеть здесь зарождение тех сил, которые в течение всего
столетия расшатывали традиционные устои, медленно, но
непрерывно готовили падение старого порядка и создавали основы
нового просветительского мировоззрения.
Конечно, Стенхоп-Честерфилд не сразу стал одним из видных
посредников между интеллектуальными мирами Англии и Франции,
однако уже при первом посещении французской столицы он свел
знакомства о французскими философами и писателями и его дружба
с некоторыми из них продолжалась долгие годы, "Если вы хотите,
чтобы я вам чистосердечно сказал, что я думаю о Франции, --
писал Стенхоп своему наставнику Жуно в письме из Парижа после
первого приезда туда, -- необходимо, чтобы вы позволили
говорить мне как англичанину. Тогда я скажу вам, что, за
исключением Версаля, здесь нет более ничего красивого и
хорошего, чего бы мы не имели у себя в Англии. Не буду
упоминать вам о моих чувствах к французам, потому что меня
часто принимают здесь за соотечественника и не один француз
высказывал мне самый большой комплимент, говоря: вы совсем
такой, как и мы. Признаюсь, что я держу себя вызывающе, болтаю
много, громко и тоном мэтра, что, когда я хожу, я пою и
приплясываю и что я, наконец, трачу большие деньги на пудру,
плюмажи, белые перчатки и т. д.". Таким, несколько развязным
молодым франтом, -- если в нарисованном им автопортрете ради
хвастовства не слишком сгущены краски, -- молодой Стен-хоп
появился в парижских гостиных. Он принят был в модном салоне
г-жи Тансен (Tencin, 1682 -- 1749) на улице Сент-Оноре, где по
вторникам собиралась несколько пестрая толпа тогдашних
знаменитостей. Г-жа Тансен была приятельницей Монтескье и
Фонтенеля, она принимала у себя аббата Прево, Мариво и многих
других. Однажды Монтескье привел к г-же Тансен аббата Октавиана
де Гуаско, приятеля и биографа Антиоха Кантемира, бывшего тогда
русским послом в Париже. Знакомство Стенхопа-Честерфилда с
Монтескье перешло в тесную дружбу: именно Честерфилд принимал у
себя приехавшего в Англию в 1729 году Монтескье и помог
будущему автору "Духа законов" ближе познакомиться с
английскими учреждениями и парламентской системой.
Несколько писем, которыми Честерфилд обменялся с г-жой
Тансен в начале 1740-х годов, свидетельствуют, что его
знакомство с ней и со старыми друзьями еще не было забыто: "Мне
очень хотелось, чтобы вы присутствовали здесь в то время, когда
было получено ваше письмо, -- писала она Честерфилду из Парижа
(22 октября 1742 года). -- Оно было доставлено сюда г-ном де
Монтескье, в тот самый кружок, который вы знаете. . Письмо было
прочитано, и не один раз. .. -- Этот милорд смеется над нами,
когда он пишет на нашем языке лучше, чем мы сами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
отличался совершенным невежеством: о литературе, искусстве,
театре он не имел никакого понятия и презирал их, как мог
презирать их немецкий солдат его поры. воспитанный в казарме
или н'а конюшне. Он привез с собою многочисленную немецкую
свиту -- камергеров, секретарей, слуг, арапов, взятых в плен во
время войн с турками; он даже поселил рядом с собою вывезенных
им из Ганновера обеих старых и безобразных своих фавориток --
фрау фон Кильманнсегге. ставшую в Англии графиней Дарлингтон, и
графиню фон Шуленбург, превратившуюся в герцогиню Кендал. В.
Теккерей, тщательно изучавший мемуары этой эпохи и воссоздавший
ее в своей книге "Четыре Георга", приводит немало
анекдотических сведений и придворных сплетен о нравах
Сент-Джемского дворца; Георг I и обе его старые любовницы
показались ему фатально похожими на знаменитого героя "Оперы
нищих" (1728) Джона Гея -- капитана Макхита и обеих его подруг
-- Полли и Люси, а свое общее впечатление от знакомства с
историческими источниками этой поры Теккерей выразил следующим
образом: "Не подлежит сомнению, что король, избранный
англичанами, прибывший с ним из Ган-новера штат придворных и
устроившие ему торжественную встречу английские вельможи, ко
многим из которых этот хитрый старый циник повернулся спиной,
представляли в совокупности весьма забавную сатирическую
картину".
За сто лет до Теккерея эту картину набросал Честерфилд,
наблюдавший ее в юности собственными глазами и увидевший многое
из того, что стало явным лишь последующим поколениям его
соотечественников. Так, злая и откровенная характеристика
Георга I, оставленная в рукописи Честерфилдом, отличается еще
большей сатирической меткостью, чем колоритный портрет короля,
изображенный пером Теккерея. Честерфилд писал: "Георг I был
честным, тупым немецким дворянином; он и не хотел, и не мог
играть роль короля, которая заключается в том, чтобы блистать и
угнетать. Он был ленив и бездеятелен во всем, вплоть до
удовольствий, которые поэтому сводились к самой грубой
чувственности... Даже его любовница, герцогиня Кендал, с
которой он проводил большую часть времени и которая имела на
него большое влияние, была сущей дурой. Его взгляды и
пристрастия были ограничены узкими пределами курфюршества:
Англия была для него слишком велика". Не менее выразителен был
начертанный Честерфилдом портрет Георга II, в свите которого
находился он сам, в то время как этот король, во многом
походивший на своего отца, был еще принцем Уэльским. "Я, --
вспоминал Честерфилд, -- бывал с ним, как мог быть и с любым
другим англичанином, попеременно то в хороших, то в плохих
отношениях". После одной из таких размолвок, осложненной тем,
что она совпала с неудачей первой речи (Maiden speech)
Честерфилда, произнесенной им в палате общин. -- слишком
пылкой, откровенной и смелой для несовершеннолетнего
парламентария, -- Стенхоп уехал в Париж и оставался там около
двух лет. Возможно, что одной из причин столь продолжительной
отлучки его из Англии были крайне усилившиеся к этому времени
стычки между королем и наследным принцем и явное нежелание
Стенхопа принимать непосредственное участие в становившихся
слишком опасными придворных распрях и интригах.
Пребывание в Париже открыло новый период в жизни
Честерфилда и оставило в ней глубокие, никогда не изгладившиеся
следы. Получивший полуфранцузское воспитание и владевший
французским языком как своим родным. Стенхоп мог теперь на
собственном опыте сделать сопоставление двух соседних культур,
-- английской и французской, в то время бывших гораздо более
отчужденными друг от друга, чем в последующие десятилетия.
Правда, он был еще молод и неопытен, но многое врезалось ему в
память и явилось поводом для многолетних размышлений и
сопоставлений: отечественной грубости нравов и распущенности
аристократических и даже придворных кругов в его глазах
противостоял утонченный лоск и своеобразный аристократизм манер
во французских салонах, культ чтения, философские запросы даже
дамского общества при типичной стесненности политической жизни
и архаичности большинства государственных установлении. Однако
внимательные наблюдатели Франции в период регентства могли уже
видеть здесь зарождение тех сил, которые в течение всего
столетия расшатывали традиционные устои, медленно, но
непрерывно готовили падение старого порядка и создавали основы
нового просветительского мировоззрения.
Конечно, Стенхоп-Честерфилд не сразу стал одним из видных
посредников между интеллектуальными мирами Англии и Франции,
однако уже при первом посещении французской столицы он свел
знакомства о французскими философами и писателями и его дружба
с некоторыми из них продолжалась долгие годы, "Если вы хотите,
чтобы я вам чистосердечно сказал, что я думаю о Франции, --
писал Стенхоп своему наставнику Жуно в письме из Парижа после
первого приезда туда, -- необходимо, чтобы вы позволили
говорить мне как англичанину. Тогда я скажу вам, что, за
исключением Версаля, здесь нет более ничего красивого и
хорошего, чего бы мы не имели у себя в Англии. Не буду
упоминать вам о моих чувствах к французам, потому что меня
часто принимают здесь за соотечественника и не один француз
высказывал мне самый большой комплимент, говоря: вы совсем
такой, как и мы. Признаюсь, что я держу себя вызывающе, болтаю
много, громко и тоном мэтра, что, когда я хожу, я пою и
приплясываю и что я, наконец, трачу большие деньги на пудру,
плюмажи, белые перчатки и т. д.". Таким, несколько развязным
молодым франтом, -- если в нарисованном им автопортрете ради
хвастовства не слишком сгущены краски, -- молодой Стен-хоп
появился в парижских гостиных. Он принят был в модном салоне
г-жи Тансен (Tencin, 1682 -- 1749) на улице Сент-Оноре, где по
вторникам собиралась несколько пестрая толпа тогдашних
знаменитостей. Г-жа Тансен была приятельницей Монтескье и
Фонтенеля, она принимала у себя аббата Прево, Мариво и многих
других. Однажды Монтескье привел к г-же Тансен аббата Октавиана
де Гуаско, приятеля и биографа Антиоха Кантемира, бывшего тогда
русским послом в Париже. Знакомство Стенхопа-Честерфилда с
Монтескье перешло в тесную дружбу: именно Честерфилд принимал у
себя приехавшего в Англию в 1729 году Монтескье и помог
будущему автору "Духа законов" ближе познакомиться с
английскими учреждениями и парламентской системой.
Несколько писем, которыми Честерфилд обменялся с г-жой
Тансен в начале 1740-х годов, свидетельствуют, что его
знакомство с ней и со старыми друзьями еще не было забыто: "Мне
очень хотелось, чтобы вы присутствовали здесь в то время, когда
было получено ваше письмо, -- писала она Честерфилду из Парижа
(22 октября 1742 года). -- Оно было доставлено сюда г-ном де
Монтескье, в тот самый кружок, который вы знаете. . Письмо было
прочитано, и не один раз. .. -- Этот милорд смеется над нами,
когда он пишет на нашем языке лучше, чем мы сами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98