Мне
хотелось бы знать немного больше обо всем этом самому и
хотелось бы, чтобы знал ты. Но самое важное и необходимое --
это знать себя и людей; наука эта требует пристального внимания
и большого опыта; выработай в себе первое, и да придет к тебе
второе! Прощай.
Р. S. Только что получил твои письма от 27 февраля и 2
марта н. ст. Постараюсь, чтобы печать для тебя была сделана
возможно скорее. Рад, что ты работаешь в канцелярии лорда
Албемарла; по крайней мере ты обучишься механическим приемам,
как-то складывать письма, регистрировать их и надписывать
адреса; ты ведь не должен думать, что постиг уже все tin tin221
корреспонденции, да в твоем возрасте такие вещи и не пристало
знать. Во всяком случае приучись хранить втайне содержание
писем, которые читаешь или пишешь, чтобы впоследствии тебе
доверили все "секретное", "совершенно секретное", "особо
важное" и т. п. Жаль, что работа в канцелярии мешает твоим
занятиям верховой ездой, надеюсь, это случается только изредка.
Однако оно ни в коем случае не должно мешать твоим занятиям с
учителем танцев. Сейчас из всех учителей, какие только есть или
могут быть, он -- для тебя самый полезный и нужный.
LXVIII
Лондон, 18 марта ст. ст. 1751 г.
Милый друг,
В прошлом письме я писал тебе, что внес в палату лордов
проект закона об исправлении и реформировании существующего, т.
е. Юлианского календаря и о принятии Григорианского. Сейчас я
расскажу тебе об этом подробнее, и, естественно, у тебя
возникнут кое-какие мысли, которые могут оказаться полезными и
которых, боюсь, до сих пор у тебя еще не возникало. Известно
было, что Юлианский календарь неверен и что к солнечному году
прибавилось еще одиннадцать дней. Папа Григорий XIII исправил
эту ошибку, реформированный им календарь был тут же принят
всеми католическими государствами Европы, а потом и всеми
протестантскими, за исключением России, Швеции и Англии. На мой
взгляд, для Англии не очень-то было почетно пребывать в столь
грубом и всеми признанном заблуждении... Неудобство это
ощущалось также всеми теми, кому приходилось вести переписку с
заграницей как политического, так и коммерческого характера.
Поэтому я решил попытаться реформировать календарь; я
посовещался с лучшими юристами и самыми выдающимися
астрономами, и мы состряпали проект соответственного закона. Но
тут-то и начались трудности: мне предстояло предложить этот
проект, который, естественно, должен был содержать в себе
юридические формулировки и астрономические исчисления, а как
то, так и другое мне в равной степени недоступно. Тем не менее
совершенно необходимо было убедить палату лордов, что я
разбираюсь в этих предметах, и заставить их поверить, что и они
кое-что в них понимают, чего на самом деле не было. Надо
сказать, что, выслушивая мои астрономические расчеты, они
понимали их не лучше, чем кельтскую или славянскую речь:
поэтому я решил прибегнуть к более действенным средствам,
нежели простое изложение сути дела, и поставил себе целью не
осведомлять их о чем-то, а просто им понравиться. И вот я
принялся рассказывать историю календарей, начиная с Египетского
и кончая Григорианским, стараясь время от времени развлечь их
каким-нибудь занимательным анекдотом. Вместе с тем я обращал
особенное внимание на выбор слов, на законченность и
благозвучность периодов, на дикцию, на сопутствующие словам
движения. Я достиг успеха, и этим путем люди неизменно его
достигают: слушатели мои были уверены, что я сообщаю им весьма
полезные сведения именно потому, что моя речь нравилась им, и
многие сказали даже, что теперь им все стало ясно, тогда как,
видит бог, я даже не пытался что-либо объяснить. Вслед за мной
говорил один из самых крупных математиков и астрономов Европы
лорд Мэклсфилд, принимавший самое деятельное участие в
составлении проекта закона; речь его была проникнута
неимоверной ученостью, отличалась всей ясностью, какую только
можно было внести в столь запутанный вопрос, но так как в
отношении выбора слов, звучания периодов и манеры говорить ему
было далеко до меня, предпочтение было единодушно, хоть и
несправедливо отдано мне.
Так оно всегда и будет; всякое многочисленное сборище, из
каких бы людей оно ни состояло, есть не что иное, как толпа. А
когда ты имеешь дело с толпой, ни разум, ни здравый смысл сами
по себе никогда ни к чему не приводят: надо обращаться
исключительно к страстям этих людей, к их ощущениям, чувствам и
к тому, чем они, очевидно, интересуются. Когда все эти люди
собираются вместе, у них нет способности к пониманию, но у них
есть глаза и уши, которым следует польстить, которые надо
увлечь, а сделать это можно только с помощью красноречия,
мелодичных периодов, изящных жестов и всего, многообразия
средств ораторского искусства.
Если, очутившись в палате общин, ты вообразишь, что для
того, чтобы в чем-то убедить собравшихся там людей, достаточно
говорить просто и неприкрашенно, взывая к доводам разума, ты
жестоко ошибешься. Как оратора тебя будут судить только по
качеству твоего красноречия, а отнюдь не по предмету, о котором
ты будешь говорить. Предмет свой все люди знают более или менее
одинаково, однако немногие могут выразить свою мысль красиво.
Сам я рано убедился, насколько важно красноречие и какой оно
обладает силой, и с этого времени неизменно к нему прибегал. Я
решил, что даже в повседневном разговоре каждое слово мое
должно быть самым выразительным, самым изящным из всех
возможных, которыми располагает язык. Благодаря этому
красноречие вошло у меня в привычку, и в такой степени, что мне
было бы сейчас довольно трудно говорить неотесанно и грубо. Мне
хочется, чтобы ты усвоил эту всем известную истину, которой ты,
по-видимому, все еще не проникся, что сделать свою речь
красивой -- должно быть сейчас твоей единственной целью.
Единственно, чего тебе надо добиться сейчас, -- это уметь
придать своим словам блеск, а отнюдь не вес. Вес без блеска --
это свинец. Лучше изящно говорить сущие пустяки самой
легкомысленной женщине, чем рубить с плеча здравые истины
самому серьезному мужчине; лучше ловким движением подхватить
оброненный веер, чем неуклюже сунуть кому-то тысячу фунтов, и
лучше любезно отказать кому-нибудь в его просьбе, чем неучтиво
эту просьбу удовлетворить. Какое бы дело ты ни затевал,
обходительность твоя решает все: только будучи человеком
обходительным, ты можешь понравиться, а следовательно, и
возвыситься. Как бы хорошо ты ни знал греческий язык, он
никогда не поможет тебе из секретаря стать посланником, а из
посланника -- послом, но если у тебя привлекательная
наружность, если ты умеешь расположить к себе людей, -- тебе
это, может быть, и удастся. Марсель может оказаться для тебя
гораздо полезнее Аристотеля. Право же, мне гораздо больше
хочется, чтобы ты обладал стилем и ораторским искусством лорда
Болингброка в речах твоих и писаниях, нежели всеми знаниями,
которые может дать Академия наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
хотелось бы знать немного больше обо всем этом самому и
хотелось бы, чтобы знал ты. Но самое важное и необходимое --
это знать себя и людей; наука эта требует пристального внимания
и большого опыта; выработай в себе первое, и да придет к тебе
второе! Прощай.
Р. S. Только что получил твои письма от 27 февраля и 2
марта н. ст. Постараюсь, чтобы печать для тебя была сделана
возможно скорее. Рад, что ты работаешь в канцелярии лорда
Албемарла; по крайней мере ты обучишься механическим приемам,
как-то складывать письма, регистрировать их и надписывать
адреса; ты ведь не должен думать, что постиг уже все tin tin221
корреспонденции, да в твоем возрасте такие вещи и не пристало
знать. Во всяком случае приучись хранить втайне содержание
писем, которые читаешь или пишешь, чтобы впоследствии тебе
доверили все "секретное", "совершенно секретное", "особо
важное" и т. п. Жаль, что работа в канцелярии мешает твоим
занятиям верховой ездой, надеюсь, это случается только изредка.
Однако оно ни в коем случае не должно мешать твоим занятиям с
учителем танцев. Сейчас из всех учителей, какие только есть или
могут быть, он -- для тебя самый полезный и нужный.
LXVIII
Лондон, 18 марта ст. ст. 1751 г.
Милый друг,
В прошлом письме я писал тебе, что внес в палату лордов
проект закона об исправлении и реформировании существующего, т.
е. Юлианского календаря и о принятии Григорианского. Сейчас я
расскажу тебе об этом подробнее, и, естественно, у тебя
возникнут кое-какие мысли, которые могут оказаться полезными и
которых, боюсь, до сих пор у тебя еще не возникало. Известно
было, что Юлианский календарь неверен и что к солнечному году
прибавилось еще одиннадцать дней. Папа Григорий XIII исправил
эту ошибку, реформированный им календарь был тут же принят
всеми католическими государствами Европы, а потом и всеми
протестантскими, за исключением России, Швеции и Англии. На мой
взгляд, для Англии не очень-то было почетно пребывать в столь
грубом и всеми признанном заблуждении... Неудобство это
ощущалось также всеми теми, кому приходилось вести переписку с
заграницей как политического, так и коммерческого характера.
Поэтому я решил попытаться реформировать календарь; я
посовещался с лучшими юристами и самыми выдающимися
астрономами, и мы состряпали проект соответственного закона. Но
тут-то и начались трудности: мне предстояло предложить этот
проект, который, естественно, должен был содержать в себе
юридические формулировки и астрономические исчисления, а как
то, так и другое мне в равной степени недоступно. Тем не менее
совершенно необходимо было убедить палату лордов, что я
разбираюсь в этих предметах, и заставить их поверить, что и они
кое-что в них понимают, чего на самом деле не было. Надо
сказать, что, выслушивая мои астрономические расчеты, они
понимали их не лучше, чем кельтскую или славянскую речь:
поэтому я решил прибегнуть к более действенным средствам,
нежели простое изложение сути дела, и поставил себе целью не
осведомлять их о чем-то, а просто им понравиться. И вот я
принялся рассказывать историю календарей, начиная с Египетского
и кончая Григорианским, стараясь время от времени развлечь их
каким-нибудь занимательным анекдотом. Вместе с тем я обращал
особенное внимание на выбор слов, на законченность и
благозвучность периодов, на дикцию, на сопутствующие словам
движения. Я достиг успеха, и этим путем люди неизменно его
достигают: слушатели мои были уверены, что я сообщаю им весьма
полезные сведения именно потому, что моя речь нравилась им, и
многие сказали даже, что теперь им все стало ясно, тогда как,
видит бог, я даже не пытался что-либо объяснить. Вслед за мной
говорил один из самых крупных математиков и астрономов Европы
лорд Мэклсфилд, принимавший самое деятельное участие в
составлении проекта закона; речь его была проникнута
неимоверной ученостью, отличалась всей ясностью, какую только
можно было внести в столь запутанный вопрос, но так как в
отношении выбора слов, звучания периодов и манеры говорить ему
было далеко до меня, предпочтение было единодушно, хоть и
несправедливо отдано мне.
Так оно всегда и будет; всякое многочисленное сборище, из
каких бы людей оно ни состояло, есть не что иное, как толпа. А
когда ты имеешь дело с толпой, ни разум, ни здравый смысл сами
по себе никогда ни к чему не приводят: надо обращаться
исключительно к страстям этих людей, к их ощущениям, чувствам и
к тому, чем они, очевидно, интересуются. Когда все эти люди
собираются вместе, у них нет способности к пониманию, но у них
есть глаза и уши, которым следует польстить, которые надо
увлечь, а сделать это можно только с помощью красноречия,
мелодичных периодов, изящных жестов и всего, многообразия
средств ораторского искусства.
Если, очутившись в палате общин, ты вообразишь, что для
того, чтобы в чем-то убедить собравшихся там людей, достаточно
говорить просто и неприкрашенно, взывая к доводам разума, ты
жестоко ошибешься. Как оратора тебя будут судить только по
качеству твоего красноречия, а отнюдь не по предмету, о котором
ты будешь говорить. Предмет свой все люди знают более или менее
одинаково, однако немногие могут выразить свою мысль красиво.
Сам я рано убедился, насколько важно красноречие и какой оно
обладает силой, и с этого времени неизменно к нему прибегал. Я
решил, что даже в повседневном разговоре каждое слово мое
должно быть самым выразительным, самым изящным из всех
возможных, которыми располагает язык. Благодаря этому
красноречие вошло у меня в привычку, и в такой степени, что мне
было бы сейчас довольно трудно говорить неотесанно и грубо. Мне
хочется, чтобы ты усвоил эту всем известную истину, которой ты,
по-видимому, все еще не проникся, что сделать свою речь
красивой -- должно быть сейчас твоей единственной целью.
Единственно, чего тебе надо добиться сейчас, -- это уметь
придать своим словам блеск, а отнюдь не вес. Вес без блеска --
это свинец. Лучше изящно говорить сущие пустяки самой
легкомысленной женщине, чем рубить с плеча здравые истины
самому серьезному мужчине; лучше ловким движением подхватить
оброненный веер, чем неуклюже сунуть кому-то тысячу фунтов, и
лучше любезно отказать кому-нибудь в его просьбе, чем неучтиво
эту просьбу удовлетворить. Какое бы дело ты ни затевал,
обходительность твоя решает все: только будучи человеком
обходительным, ты можешь понравиться, а следовательно, и
возвыситься. Как бы хорошо ты ни знал греческий язык, он
никогда не поможет тебе из секретаря стать посланником, а из
посланника -- послом, но если у тебя привлекательная
наружность, если ты умеешь расположить к себе людей, -- тебе
это, может быть, и удастся. Марсель может оказаться для тебя
гораздо полезнее Аристотеля. Право же, мне гораздо больше
хочется, чтобы ты обладал стилем и ораторским искусством лорда
Болингброка в речах твоих и писаниях, нежели всеми знаниями,
которые может дать Академия наук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98