Насколько я знаю свою мать (а я ее почти совсем не знаю), она свои
обещания держала не больше получаса.
Но они с отцом выработали себе систему компромиссов.
Мать возглавляла дом. Сферой отца были кабинет с амбулаторией, амбар,
службы и все связанные с ними работы. Все финансовые дела вел отец. Каждый
месяц он давал матери деньги на хозяйство, которые она тратила по своему
усмотрению, но отец требовал, чтобы она записывала расходы и вела книги,
которые он же ежемесячно и проверял.
Завтрак у нас был в семь, обед в полдень, ужин в шесть. Если отец
из-за больных не мог вовремя поспеть к столу, он предупреждал об этом мать
- по возможности заблаговременно. Но семья садилась за стол в назначенный
час.
Если отец присутствовал, он пододвигал матери стул, она благодарила
его, он садился, а следом - и все мы. Он читал молитву - утром, днем и
вечером. Если отца не было, мать усаживал брат Эдвард, а молитву читала
она. Или просила это сделать кого-нибудь из нас, для практики. Патом мы
приступали к еде, и дурное поведение за столом приравнивалось чуть ли не к
государственной измене. Зато ребенку не приходилось ерзать на стуле и
ждать, когда доедят старшие: он мог попросить разрешения и выйти из-за
стола. Возвращаться не разрешалось, даже если ушедший обнаруживал, что
совершил ужасную ошибку и забыл про десерт. Но мать в таких случаях
допускала послабление и позволяла торопыге доедать десерт на кухне, если
только он не приставал и не хныкал.
В тот день, когда старшая сестра Одри перешла в среднюю школу, отец
ввел дополнение в протокол. Он, как обычно, пододвинул матери стул, та
села и сказала: "Спасибо, доктор". Потом Эдвард, на два года старше Одри,
пододвинул стул сестре и усадил ее.
- Что надо сказать, Одри? - спросила мать.
- Я сказала, мама.
- Да, мама, она сказала.
- Я не слышала.
- Спасибо, Эдди.
- Пожалуйста, Од.
Тогда мы все тоже сели.
С тех пор, когда кто-то из нас, сестер, переходил в старшие классы,
подходящий по старшинству брат включался в церемонию.
По воскресеньям обед подавался в час, потому что все, кроме отца,
ходили в воскресную школу и все, включая отца, посещали утром церковь.
Отец никогда не появлялся на кухне. Мать никогда не заходила к нему в
кабинет - даже чтобы прибрать там. Уборкой занималась приходящая прислуга,
или кто-то из сестер, или я, когда подросла.
Неписаные, но никогда не нарушаемые правила позволяли родителям жить
в мире. Знакомые, должно быть, считали их идеальной парой, а про нас
говорили: "Какие хорошие у Джонсонов дети".
Я тоже считаю, что у нас была счастливая семья. Всем было хорошо - и
нам, девятерым детям, и нашим родителям. И не думайте, что такая строгая
дисциплина делала нашу жизнь тоскливой. Нам жилось очень весело - и дома,
и за его стенами.
Нам было чем себя занять. Должно было пройти много лет, прежде чем
американские дети разучились развлекаться без помощи дорогостоящей
электронной техники. У нас никакой техники не было, и мы не испытывали в
ней нужды. Тогда, около 1890-го года, мистер Эдисон уже открыл
электричество, а профессор Белл - изобрел телефон, но эти новомодные
чудеса не добрались еще до наших Фив в графстве Лайл, Миссури. А что до
электронных игрушек, то даже слова "электрон" еще никто и не слыхивал. Но
у братьев были санки и тележки, у нас, девочек, куклы и игрушечные швейные
машинки, и много было общих для всех настольных игр: домино, шашки,
шахматы, бирюльки, лото, "поросята в клевере", анаграммы.
На воздухе мы тоже играли в игры, которые не требовали, или почти не
требовали, снаряжения. У нас в ходу была разновидность бейсбола под
названием "скраб", в которой могли участвовать от трех до восемнадцати
игроков при добровольном содействии собак, кошек и одной козы.
В хозяйстве имелась и другая живность: лошади, количество которых в
иные годы доходило до четырех; гернсейская корова Клитемнестра; куры
(обычно красной род-айлендской породы); цесарки, утки (белая домашняя
порода), временами кролики, а раз завели свинью по кличке Смолка. Отец ее
продал, когда выяснилось, что мы не хотим есть свинью, которую сами
вырастили. Свиней нам держать было не обязательно: отец чаще получал
гонорары ветчиной или беконом, нежели деньгами.
Мы все ловили рыбу, а братья еще и охотились. Как только мальчик
вырастал достаточно большой, чтобы удержать ружье (это бывало лет в
десять, как мне помнится), отец начинал учить его стрелять, поначалу из
ружья двадцать второго калибра. Учил он братьев и охотиться, но я этого не
видела - девочки на охоту не допускались. Я и сама не стремилась туда и
наотрез отказывалась обдирать и потрошить Зайцев, обычную их добычу. Но
научиться стрелять мне хотелось, и я по неосторожности сболтнула об этом
при матери. Та вспылила, а отец спокойно сказал мне:
- Поговорим после.
И год спустя, когда все привыкли, что я иногда езжу с отцом к больным
за город, мы без ведома матери укладывали сзади в кабриолет под джутовые
мешки одностволку двадцать второго калибра. Я обучалась стрельбе, а
главное - тому, как себя не подстрелить, то есть правилам обращения с
огнестрельным оружием. Отец был терпеливым учителем, но требовал от
ученика старания. Спустя несколько недель он сказал:
- Ну, Морин, если ты запомнила то, чему я тебя научил, это может
продлить твои дни - надеюсь. Пистолетом в этом году заниматься не будем -
у тебя для него рука недостаточно сильна.
Нам, молодежи, принадлежала вся округа - играй где хочешь. Мы
собирали ежевику, дикие грецкие орехи, искали папайю и хурму. Мы выходили
на долгие прогулки и устраивали пикники. Когда мы подрастали и начинали
испытывать еще неизведанное восхитительное томление, то ухаживание, как
это тогда называлось, происходило тоже на природе.
В нашей семье всегда отмечались одиннадцать дней рождения, годовщина
свадьбы родителей, Рождество, Новый год, Валентинов день, день рождения
Вашингтона, Пасха, Четвертое Июля (двойной праздник: и День Независимости,
и мой день рождения). День отпущения десятого августа, где главным
событием была ярмарка графства - отец участвовал там в скачках ездовых
лошадей, предупреждая своих пациентов, чтобы на этой неделе не болели или
обращались к доктору Чедвику. Мы сидели на трибуне и орали до хрипоты,
хотя отец редко приходил победителем. Потом шли День Всех Святых и День
Благодарения, а там, смотришь, и опять Рождество.
Получается целый месяц праздников, каждый из которых отмечался с
шумным энтузиазмом. Были и просто будние вечера, когда мы рассаживались
вокруг обеденного стола, лущили орехи - отец с Эдвардом еле поспевали их
колоть, - а мать или Одри читали вслух приключения Кожаного Чулка,
"Айвенго" или Диккенса. А еще жарили кукурузу, или делали кукурузные
шарики, которые липли к чему попало, или варили тянучку, или собирались
вокруг пианино и пели под мамин аккомпанемент - это было лучше всего.
Несколько зим подряд мы каждый вечер состязались в правописании,
потому что этим всерьез увлеклась Одри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121