Я поблагодарила ее за внимание. Отец говорил, что она ничем не
страдает, кроме запора и недостатка физических упражнений, однако она
являлась на прием не реже двух раз в месяц и еще ни пенни не заплатила с
начала года. Отец был сильный, волевой человек, но собирать долги у
больных не умел.
Он записывал визит в книгу и поднял на меня глаза.
- Я беру вашего слона, юная леди.
- Это окончательно, сэр?
- Да. Может, я и не прав, но твердо убежден. А что, не надо было?
- Думаю, что не надо, сэр. Мат в четыре хода.
- Да ну? - Отец подошел к шахматному столику. - Покажи как.
- Может, просто разыграем? Я могу и ошибаться.
- Грр! Ты меня в могилу сведешь. - Отец вернулся к своему столу. -
Прочти вот это, тебе будет интересно. Пришло с утренней почтой - от
мистера Клеменса.
- Ой!
Из того письма мне особенно запомнился один абзац:
"Согласен с вами и с Бардом, сэр, - их надо вешать. Возможно,
повешение законников и не излечит всех бед нашей страны, зато это будет
весело, а вреда никакого. Я уже где-то говорил, что конгресс -
единственный преступный класс в нашем обществе. И нельзя считать
совпадением то, что девяносто семь процентов конгрессменов - юристы".
Мистер Клеменс писал еще, что его лекционное агентство назначило ему
Канзас-Сити на будущую зиму.
"Помню, четыре года назад мы с Вами на неделю разминулись в Чикаго.
Не сможете ли Вы приехать в Канзас-Сити десятого января будущего года?"
- Ой, отец! Поедем?
- А как же школа?
- Вы же знаете, я наверстала все, что пропустила, когда ездили в
Чикаго. И знаете, что я в классе первая среди девочек... а была бы и во
всем классе первая, если бы не ваш совет не слишком выделяться. Может, вы
правда не заметили, что я прошла почти все предметы и могла бы закончить
школу...
- Вместе с Томом на той неделе. Заметил. Мы это еще обсудим. Господь
не захочет - и чирей не вскочит. Достала ты то, за чем ездила в Батлер?
- Достала, но не в Батлере.
- Как так?
- Я это сделала, отец. Я больше не девственница.
Он вскинул брови.
- Тебе удалось меня удивить.
- Правда, отец? (Мне не хотелось, чтобы он на меня сердился... и он,
по-моему, задолго до этого решил, что сердиться не станет.)
- Правда. Я-то думал, ты это сделала еще на рождественских каникулах.
И полгода ждал, когда же ты удостоишь меня своим доверием.
- Сэр, мне бы и в голову не пришло скрыть это от вас. Я на вас
полагаюсь.
- Благодарствую. Ммм... надо бы осмотреть тебя после дефлорации.
Позвать маму?
- Разве ей нужно об этом знать?
- Впоследствии да. Но ей не обязательно осматривать тебя, если ты
этого не хочешь...
- Еще бы я хотела!
- В таком случае я направлю тебя к доктору Чедвику.
- Ну зачем мне идти к доктору Чедвику? Это естественный процесс, и у
меня ничего не болит - зачем это нужно?

Мы вежливо поспорили. Отец сказал, что врачу неэтично лечить членов
своей семьи, особенно женщин. Я сказала, что знаю, но меня и не надо
лечить. И так далее и так далее.
В конце концов, удостоверясь в том, что мать отдыхает у себя наверху,
отец увел меня в амбулаторию, запер дверь и помог мне забраться на стол. Я
очутилась примерно в той же позе, что и с Чарльзом, только на сей раз не
снимала ничего, кроме панталон.
И вдруг почувствовала возбуждение.
Я старалась его подавить и надеялась, что отец не заметит. В свои
пятнадцать я уже сознавала, что у меня к отцу необычная, может быть,
нездоровая привязанность. А в двенадцать фантазировала, как нас с отцом
выбрасывает на необитаемый остров.
Но табу было слишком крепким - я это знала из Библии, из классической
литературы, из мифологии. И хорошо помнила, как отец перестал сажать меня
к себе на колени - точно отрезал, когда у меня начались месячные.
Отец натянул резиновые перчатки. Он начал это делать с тех пор, как
побывал в Чикаго - а ездил он туда не для того, чтобы показать Морин
посвященную Колумбу Всемирную выставку, а чтобы послушать в Эванстоне, где
помещался Северо-Западный университет, курс лекций по теории Пастера.
Отец всегда был сторонником воды и мыла, но под этим не было научной
основы. Его наставник, доктор Филипс, начавший практиковать в 1850-м году,
так комментировал слухи, доходившие до Франции: "Чего ж от них еще и
ждать, от лягушатников".
Когда же отец вернулся из Эванстона, ничто больше не казалось ему
достаточно чистым. Он стал пользоваться резиновыми перчатками и йодом, а
инструменты кипятил или обжигал, особенно тщательно, когда имел дело со
столбняком.
Эти холодные липкие перчатки меня охладили... и я все-таки со
смущением убедилась, что внизу вся мокрая.
Я не стала заострять на этом внимания, отец тоже. Вскоре он помог мне
слезть и отвернулся снять перчатки, пока я натягивала панталоны. Когда я
приняла приличный вид, он открыл дверь и проворчал:
- Нормальная, здоровая женщина. С деторождением не должно быть
никаких хлопот. Рекомендую несколько дней воздержаться от половых
сношений. Как я понял, ты пользовалась французским мешочком. Верно?
- Да, сэр.
- Хорошо. Если так и будешь ими пользоваться - каждый раз! - и
осмотрительно вести себя на людях, серьезных проблем у тебя не возникнет.
Хмм... как ты, не против еще разок прокатиться в двуколке?
- Нет, конечно - почему я должна быть против?
- Тем лучше. Мне передали, что последний ребенок Айгоу, Джонни Мэй,
заболел, и я обещал выбраться к ним сегодня. Ты не попросишь Фрэнка
запрячь Дэйзи?

Ехать нам было долго. Отец взял меня с собой, чтобы рассказать мне об
Айре Говарде и его фонде. Я слушала, не веря своим ушам... но ведь это
говорил отец, единственный надежный источник информации.
- Отец, я, кажется, поняла, - сказала я наконец. - Но чем же это
отличается от проституции, если отличается?

4. ЧЕРВОТОЧИНА В ЯБЛОКЕ
Отец пустил Дэйзи трусить, как ей вздумается.
- Что ж, это, пожалуй, тоже проституция, в широком смысле слова, хотя
здесь оплачивается не сожительство как таковое, а плод этого сожительства.
Фонд Говарда платит тебе не за то, что ты выходишь замуж за их
кандидата... и ему не за то, что он женится на тебе. Тебе вообще не станут
платить, только ему - за каждого рожденного тобой и зачатого им ребенка.
Я сочла эти условия унизительными. Пусть я не принадлежу к женщинам,
борющимся за право голосовать, но все-таки это нечестно. Кто-то там меня
осеменит, потом я буду стонать и вопить, как моя мать, когда рожает, а
деньги заплатят ему. Я вспылила.
- Ну, не знаю, отец, по мне - это все равно что быть шлюхой. А какая
у них такса? Сколько получит мой гипотетический муженек за мои родовые
муки и одного вонючего младенца?
- Твердой таксы нет.
- Как? Mon papa, разве так ведутся дела? Я по контракту ложусь и
раздвигаю ноги, а через девять месяцев моему мужу платят... пять долларов?
Или пять центов? Ничего себе сделка! Уж лучше я поеду в Канзас-Сити и буду
ходить на панель.
- Морин! Думай, что говоришь.
Я перевела дыхание и понизила голос на октаву, в чем недавно начала
практиковаться, пообещав себе никогда не визжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121