Если мы обратим внимание на историю мысли, как предлагает Делез, то легко
обнаружим, что время всегда ведет понятие истины к кризису. И конечно же, отнюдь
не в том смысле, что истины изменяются в зависимости от эпохи. Чистая сила
времени ведет это понятие к кризису, истине угрожает сама форма времени.
Со времен античности этот кризис намечается в знаменитом аристотелевском
парадоксе "возможного будущего". Если истинно, что морской бой может завтра
произойти, то нам необходимо будет согласовать друг с другом истин -
215 "Сцена письма" и "метаморфоза истины"
ность двух последующих заключений. Либо невозможное приходит из возможного (ибо
если бой действительно имеет место, то не существует больше возможности, которая
может не исполниться), либо прошлое не с необходимостью истинно (ибо бой мог бы
и не произойти). Лейбниц предложил решение парадокса. Он утверждал, что бой
равным образом возможен и невозможен, но все это не может быть истинно в одном и
том же мире: он происходит в одном мире и не происходит в другом, отличном от
него мире, но оба эти мира являются лишь возможными мирами, но не
"со-возможными" друг другу. Отсюда и ответ: не со-возможное происходит из
возможного; прошлое может быть истинно не будучи истинным по необходимости.
Лабиринты Х.-Л. Борхеса являются откликом на проблемы Лейбница. Лабиринт времени
представляет из себя линию, которая разветвляется и, пребывая в разветвленном
состоянии, движется сквозь не со-возможность моментов настоящего, поворачиваясь
к отсутствующей необходимости истинных моментов прошлого. В романе Цюй Пэна из
новеллы Борхеса "Сад расходящихся тропок" его герой не останавливается на выборе
одного из возможных вариантов, отметая при этом все остальные, а выбирает их все
разом. Понятие "развилки во времени" творит различные будущие времена, которые
"множатся и ветвятся":
"Скажем, Фан владеет тайной; к нему стучится неизвестный; Фан решает его
убить... Фан может убить названного гостя; гость может убить Фана; оба могут
уцелеть, оба могут погибнуть, и так далее... Иногда тропки этого лабиринта
пересекаются: вы, например, явились ко мне, но в каком-то из возможных вариантов
прошлого вы - мой враг, а в ином - друг".
Повествование приобретает новый статус. Оно перестает быть истинным, утрачивает
претензию на истинность, становясь фальсификацией. И это вовсе не означает, что
"у каждого своя правда и истина", а ее содержания многообразны. Здесь просто -
власть лжи, подменяющая форму истины, поскольку устанавливает одновременность не
со-возможных моментов присутствия или со-сушествование истинных моментов
прошлого, истинность которых не дана с необходимостью. В одном мире два героя
знают друг друга, в другом - они уже не узнают друг друга; в одном - один герой
знает другого, в другом - другой герой знаком с первым и так далее. Однако в
противоположность Лейбницу все миры Борхеса принадлежат одному и
216 Е. Найман
тому же универсуму, определяя модификации одной и той же истории.
Власть лжи становится главным принципом образного построения, изменяющим его
координаты: невозможное приходит из возможного, а прошлое вовсе даже не
обязательно является истинным. Никакая форма истины не контролирует время;
власть лжи становится адекватным выражением времени. Структура становится
"серией", а наррация утрачивает свои однородный и идентичный характер.
Истинный рассказ развивается органически, в соответствии с законными связями в
пространстве и хронологическими отношениями во времени. Разнообразие мест и
моментов, в которые попадает герой, вовсе не ставит под сомнение эти связи и
отношения. Они, скорее, таким образом определяют свои элементы, что рассказ
указывает на такие свидетельства, которые связывают их с истиной. Повествование
везде соотносится с системой суждения. Фальсифицированное повествование
освобождает от этой системы. Сами элементы постоянно изменяются вместе с теми
временными отношениями, внутрь которых они входят. Повествование модифицируется
не в соответствии с субъективными вариациями, а является следствием
разъединенных мест и де-хронологизированных моментов. Форма истины объединяет и
стремится идентифицировать характер, зафиксировать его цельность; власть лжи
неотделима от неуничтожимой множественности. Как подчеркивает Делез, "Я -
другой" подменяет Ego = Ego.
Власть лжи существует только в перспективе серий властей, переходящих друг в
друга и указывающих друг на друга. Свидетель, герой будет участвовать в той же
самой власти лжи, уровни которой он будет воплощать на каждой стадии
повествования. Обманщик будет неотделим от цепочки других обманщиков, в которые
ему и предстоит перейти. Не существует универсального обманщика, поскольку за
ним всегда существует другой.
"Реверсия платонизма" приводит к падению как истинного мира, так и мира
представления. Но что же остается в тот момент, когда рушатся эти идеалы? Ответ
Ж. Делеза: остаются тела, силы и ничего кроме сил, более не соотносимых
каким-либо центром. Становление не имеет центра, силы утрачивают всякие
динамические центры, вокруг которых они организуют свое пространство. Движение
согласовано с истиной, находится в согласии с ней только, когда оно представляет
инварианты, точки тяготения движущегося тела, привилегированные позиции, через
которые оно проходит, фиксированные точки, по отношению к которым оно
217 "Сцена письма" и "метаморфоза истины"
движется. Только в этом случае движение сохраняет свои центры. Движение получает
свою независимость в тот момент, когда движущиеся тела и само движение
утрачивает свои инварианты. Движение отходит от требований истины, а время
перестает сводиться к движению. Децентрированное движение становится ложным и
освобожденное время превращается во власть лжи, которая и вступает в свои
полномочия в этом ложном движении.
Пытаясь объяснить изменения взгляда на интерпретацию центра, Делез обращается к
опыту живописи XVII века. Век барокко ознаменовал собой кризис классического
идеала истины. Попытки реставрации центра шли путем глубокого изменения и
эволюции наук и искусств. Центр становится чисто оптическим; точка превращается
в точку зрения. Однако этот "перспективизм" не был обусловлен разнообразием
внешних точек зрения на какой-либо неизменно пребывающий объект. В этом случае
идеал истины нашел бы свое законное убежище и получил бы солидную защиту. Как
раз-таки здесь - все наоборот. Точка зрения (позиция зрителя) остается
постоянной, но всегда внутренней по отношению к различным объектам, которые с
этого момента представляются в качестве метаморфозы одной и той же вещи в
процессе становления. Проективная геометрия перемещала наш глаз на вершину
конуса и предоставляла нам столь же изменчивые "проекции", как круг, эллипс,
гипербола, точка, прямая линия, объект как таковой. Объект становится лишь
связью своих собственных проекций, собранием или сериями своих собственных
метаморфоз. Перспективы и проекции - за пределами истины и явления. Существует
лишь определенная точка зрения, которая является принадлежностью вещи в том
смысле, что вещь, постоянно трансформируясь в процессе становления, является
идентичной данной точке зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103