Миф удерживает
сущность в мире явлений; мифический феномен не является репрезентацией, а есть
подлинное присутствие. Демон дождя присутствует в каждой капле, падающей после
заклинания, подобно тому, как душа присутствует в каждой части тела. В этом
случае каждое "воплощение" демона становится инкарнацией'4 и каждая сущность
определяется не столько с точки зрения своих "свойств", а скорее с точки зрения
физиогномических характеристик. В случае детского или примитивного анимизма
ребенок или человек, принадлежащий примитивной культуре, не могут воспринимать
объекты, которые мы пытаемся, как говорит Конт, объяснить с помощью интенций или
форм сознания, поскольку сознание, так же как и объект, является принадлежностью
конституирующего мышления; вещи воспринимаются как инкарнация того, что они
выражают, и человеческие смыслы накладываются на них, буквально присутствуя в их
значении. Скользящая тень и скрипящие ветви дерева, обладая определенными
значениями, представляют опасность для тех, кто является источником этих
значении75. Если мифологическое сознание еще не обладает понятием вещи или
понятием объективной истины, то как в этом случае оно может подвергнуть
критической проверки то, о чем оно думает и что переживает? Где оно может найти
точку опоры для того, чтобы остановиться и начать осознавать себя в качестве
чистого сознания? Каким образом это сознание начнет воспринимать реальный мир,
не принимая в расчет свои собственные фантазии? Шизофреник чувствует, что ветка,
находящаяся за окном, начинает приближаться и в конце концов вонзается в его
голову. Однако при этом он постоянно осознает то, что ветка находится "где-то
там" и существует независимо от него76. Выглянув в окно, больной будет
воспринимать ее, несмотря на свои патологические ощущения. Ветка в значении,
идентифицируемом в эксплицитном восприятии, никогда не "находится" в голове
больного как нечто материальное. Однако
82 М. Мерло-Понпи
в представлении больного голова - не объект, который может видеть каждый и
который он сам способен увидеть в зеркало. Голова выступает в качестве
конечности, наделенной способностью слышать и видеть. Больной чувствует голову в
верхней части своего тела; она - условие, которое, за счет зрения и слуха,
соединяет его со всеми объектами. Подобным образом ветка, данная в ощущениях,
есть только лишь оболочка или фантом. Взгляд сосредоточен на реальной ветке как
твердой и колющей сущности, нашедшей свое воплощение в этих фантазиях; она
выдвигается из окна, оставляя там только свою безжизненную оболочку. Поскольку
больной придерживается только тех данных, которые не опровергают его
переживаний, он не находится в конфликте с эксплицитным восприятием, а поэтому
обращение к нему не способно вывести его из этого состояния. "Слышите ли вы то,
что слышу я?" - спрашивает больная психиатра и с чувством обреченности приходит
к заключению: "Только я одна слышу эти голоса"77. Нормальный человек защищен от
галлюцинации не своими критическими способностями, а структурой своего
пространства. Объекты расположены перед ним и затрагивают его, как сказал
Мальбранш об Адаме, в той степени, в которой они сохраняют дистанцию по
отношению к нему. Причина галлюцинаций и мифов заключена в сужении
непосредственно переживаемого пространства. Укорененность вещей в нашем теле,
непосредственная близость объекта, единство человека и мира, то есть то, к чему
вновь пытается обратиться философское сознание,- в действительности не исчезает,
но подавляется повседневным восприятием или объективным мышлением. На самом
деле, если я рефлексирую по поводу осознанных позиций и направлений в мифе,
сновидении и непосредственном восприятии, если я полагаю и устанавливаю их в
соответствии с методами объективного мышления, я вновь обнаруживаю в них
отношения геометрического пространства. Однако нельзя, основываясь на этом,
утверждать, что указанные отношения могут быть обнаружены там заранее, поскольку
изначальная рефлексия на это не указывает. Мы поймем значение мифологического и
психопатологического пространства только тогда, когда возродим их в собственном
переживании, в собственном актуальном восприятии, в таких взаимоотношениях
субъекта и мира, которые не принимаются в расчет аналитической рефлексией.
Необходимо осознать, что "экспрессивные переживания" лежат в основании "актов,
наполняющих чувственным содержанием" теоретическое и устанавливающее мышление;
они - экспрессивные значения, предшествую-
83 Пространство
щие знакам, и выступают, в конечном счете, в качестве символической
"беременности" формы содержанием, лежащей в основании любого подведения
содержания под форму 78.
Дает ли это оправдание психологизму? Поскольку количество разнообразных
пространств совпадает с количеством различных пространственных переживаний,
возможна ли изоляция каждого отдельного типа субъективности и в конечном счете
каждого отдельного сознания в рамках нашей собственной индивидуальной жизни,
если мы не предполагаем заранее, что в детском, болезненном или примитивном
переживании уже присутствуют формы взрослого, нормального или цивилизованного
переживания? Не подменили ли мы рационалистическое cogito, открывающее во мне
универсальное, конституирующее сознание, психологическим cogito, сохраняющим
свою невыразимость в рамках жизненного опыта? Разве мы не определяли
субъективность как идентичность каждой личности в данном опыте? Может быть, в
этом случае исследование естественного пространства и врожденного опыта в целом,
предшествующего своей объективации, и стремление детально рассмотреть значение
самого переживания оканчиваются, говоря языком феноменологии, вместе с
отрицанием бытия и значения? Может быть, это просто видимость и мнение, скрытые
под маской феномена? Не связан ли источник подобного знания со стремлением
оправдать замкнутость сумасшедшего в своем безумии, и не возвратит ли нас
последнее слово этой мудрости к муке бездействия и одиночеству субъективности?
Эти сомнения необходимо рассеять. Мифологическое сознание, сознание сновидения,
состояние безумия и непосредственное восприятие не замкнуты герметично внутри
себя. Они не являются маленькими островками опыта, отрезанными друг от друга,
которые невозможно покинуть. Мы отказываемся рассматривать геометрическое
пространство как имманентное мифологическому пространству и вообще отказываемся
подчинить целостность опыта абсолютному сознанию, которое определяло бы его
место в общей структуре истины, поскольку, если единство опыта понимать подобным
образом, то это не будет способствовать его разностороннему пониманию. Именно
мифологическое сознание действительно открыто горизонту всех возможных
объективаций. Примитивный человек живет не только своими мифами; он существует
на фоне воспринимаемой и хорошо артикулированной окружающей среды, что позволяет
вести активную повседневную жизнь, заниматься рыболовством и охотой,
поддерживать отношения с цивилизован-
84 М. Мерло-Понти
ными людьми. Тем не менее, даже растворяясь в повседневной жизни, миф сохраняет
значение, идентифицируемое примитивным человеком, поскольку миф формирует
целостность мира, в которой каждый элемент находится в значимых отношениях с
остальными элементами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
сущность в мире явлений; мифический феномен не является репрезентацией, а есть
подлинное присутствие. Демон дождя присутствует в каждой капле, падающей после
заклинания, подобно тому, как душа присутствует в каждой части тела. В этом
случае каждое "воплощение" демона становится инкарнацией'4 и каждая сущность
определяется не столько с точки зрения своих "свойств", а скорее с точки зрения
физиогномических характеристик. В случае детского или примитивного анимизма
ребенок или человек, принадлежащий примитивной культуре, не могут воспринимать
объекты, которые мы пытаемся, как говорит Конт, объяснить с помощью интенций или
форм сознания, поскольку сознание, так же как и объект, является принадлежностью
конституирующего мышления; вещи воспринимаются как инкарнация того, что они
выражают, и человеческие смыслы накладываются на них, буквально присутствуя в их
значении. Скользящая тень и скрипящие ветви дерева, обладая определенными
значениями, представляют опасность для тех, кто является источником этих
значении75. Если мифологическое сознание еще не обладает понятием вещи или
понятием объективной истины, то как в этом случае оно может подвергнуть
критической проверки то, о чем оно думает и что переживает? Где оно может найти
точку опоры для того, чтобы остановиться и начать осознавать себя в качестве
чистого сознания? Каким образом это сознание начнет воспринимать реальный мир,
не принимая в расчет свои собственные фантазии? Шизофреник чувствует, что ветка,
находящаяся за окном, начинает приближаться и в конце концов вонзается в его
голову. Однако при этом он постоянно осознает то, что ветка находится "где-то
там" и существует независимо от него76. Выглянув в окно, больной будет
воспринимать ее, несмотря на свои патологические ощущения. Ветка в значении,
идентифицируемом в эксплицитном восприятии, никогда не "находится" в голове
больного как нечто материальное. Однако
82 М. Мерло-Понпи
в представлении больного голова - не объект, который может видеть каждый и
который он сам способен увидеть в зеркало. Голова выступает в качестве
конечности, наделенной способностью слышать и видеть. Больной чувствует голову в
верхней части своего тела; она - условие, которое, за счет зрения и слуха,
соединяет его со всеми объектами. Подобным образом ветка, данная в ощущениях,
есть только лишь оболочка или фантом. Взгляд сосредоточен на реальной ветке как
твердой и колющей сущности, нашедшей свое воплощение в этих фантазиях; она
выдвигается из окна, оставляя там только свою безжизненную оболочку. Поскольку
больной придерживается только тех данных, которые не опровергают его
переживаний, он не находится в конфликте с эксплицитным восприятием, а поэтому
обращение к нему не способно вывести его из этого состояния. "Слышите ли вы то,
что слышу я?" - спрашивает больная психиатра и с чувством обреченности приходит
к заключению: "Только я одна слышу эти голоса"77. Нормальный человек защищен от
галлюцинации не своими критическими способностями, а структурой своего
пространства. Объекты расположены перед ним и затрагивают его, как сказал
Мальбранш об Адаме, в той степени, в которой они сохраняют дистанцию по
отношению к нему. Причина галлюцинаций и мифов заключена в сужении
непосредственно переживаемого пространства. Укорененность вещей в нашем теле,
непосредственная близость объекта, единство человека и мира, то есть то, к чему
вновь пытается обратиться философское сознание,- в действительности не исчезает,
но подавляется повседневным восприятием или объективным мышлением. На самом
деле, если я рефлексирую по поводу осознанных позиций и направлений в мифе,
сновидении и непосредственном восприятии, если я полагаю и устанавливаю их в
соответствии с методами объективного мышления, я вновь обнаруживаю в них
отношения геометрического пространства. Однако нельзя, основываясь на этом,
утверждать, что указанные отношения могут быть обнаружены там заранее, поскольку
изначальная рефлексия на это не указывает. Мы поймем значение мифологического и
психопатологического пространства только тогда, когда возродим их в собственном
переживании, в собственном актуальном восприятии, в таких взаимоотношениях
субъекта и мира, которые не принимаются в расчет аналитической рефлексией.
Необходимо осознать, что "экспрессивные переживания" лежат в основании "актов,
наполняющих чувственным содержанием" теоретическое и устанавливающее мышление;
они - экспрессивные значения, предшествую-
83 Пространство
щие знакам, и выступают, в конечном счете, в качестве символической
"беременности" формы содержанием, лежащей в основании любого подведения
содержания под форму 78.
Дает ли это оправдание психологизму? Поскольку количество разнообразных
пространств совпадает с количеством различных пространственных переживаний,
возможна ли изоляция каждого отдельного типа субъективности и в конечном счете
каждого отдельного сознания в рамках нашей собственной индивидуальной жизни,
если мы не предполагаем заранее, что в детском, болезненном или примитивном
переживании уже присутствуют формы взрослого, нормального или цивилизованного
переживания? Не подменили ли мы рационалистическое cogito, открывающее во мне
универсальное, конституирующее сознание, психологическим cogito, сохраняющим
свою невыразимость в рамках жизненного опыта? Разве мы не определяли
субъективность как идентичность каждой личности в данном опыте? Может быть, в
этом случае исследование естественного пространства и врожденного опыта в целом,
предшествующего своей объективации, и стремление детально рассмотреть значение
самого переживания оканчиваются, говоря языком феноменологии, вместе с
отрицанием бытия и значения? Может быть, это просто видимость и мнение, скрытые
под маской феномена? Не связан ли источник подобного знания со стремлением
оправдать замкнутость сумасшедшего в своем безумии, и не возвратит ли нас
последнее слово этой мудрости к муке бездействия и одиночеству субъективности?
Эти сомнения необходимо рассеять. Мифологическое сознание, сознание сновидения,
состояние безумия и непосредственное восприятие не замкнуты герметично внутри
себя. Они не являются маленькими островками опыта, отрезанными друг от друга,
которые невозможно покинуть. Мы отказываемся рассматривать геометрическое
пространство как имманентное мифологическому пространству и вообще отказываемся
подчинить целостность опыта абсолютному сознанию, которое определяло бы его
место в общей структуре истины, поскольку, если единство опыта понимать подобным
образом, то это не будет способствовать его разностороннему пониманию. Именно
мифологическое сознание действительно открыто горизонту всех возможных
объективаций. Примитивный человек живет не только своими мифами; он существует
на фоне воспринимаемой и хорошо артикулированной окружающей среды, что позволяет
вести активную повседневную жизнь, заниматься рыболовством и охотой,
поддерживать отношения с цивилизован-
84 М. Мерло-Понти
ными людьми. Тем не менее, даже растворяясь в повседневной жизни, миф сохраняет
значение, идентифицируемое примитивным человеком, поскольку миф формирует
целостность мира, в которой каждый элемент находится в значимых отношениях с
остальными элементами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103