Если второй раздел "Трансцендентального учения о способности суждения"
развивает, ноэматический аспект суждения существования, то первый раздел,
посвященный схематизму, имеет дело с поэтическим аспектом. Вследствие этого он
кажется малопонятным. Под руководством рефлексии в этом разделе постоянно
предвосхищаются "Аналогии опыта", которые раскрывают действие акта суждения,
направленного на предмет. Необходимо постоянно перечитывать первый раздел после
раздела, идущего вслед за ним, и, таким образом, возвращаться с помощью
рефлексивного движения, которое обнаруживает "в" Gemut (душе) то, что было
найдено "у" предметов. Предвосхищающий характер этого раздела объясняет
краткость изложения Канта при
173 Кант и Гуссерль
азработке схем. Тем не менее несколько сотен строчек (А 44 -147) раскрывают
субъективный аспект ноэматического анализа, занимающего значительную часть
следующего раздела.
Если продолжать анализ в том же ключе, то теория схематизма очень близко
подходит к тому бытию, которое Гуссерль называет самоконституированием или
конституированием Эго в темпоральном. Нам известно, что Кант сам был удивлен
этим "искусством, скрытым в глубинах человеческой души, подлинные формы
деятельной природы которого вряд ли когда-либо позволят нам обнаружить себя и
откроются нашему взору" (А 141). Никогда в большей степени Кант не был свободен
от своих эпистемологических предпочтений. Точно так же он никогда не был более
близок к открытию за конституированным временем (или, согласно
"Трансцендентальной эстетике", за временем как представлением) изначального
времени сознания. Время схематизма заключается в единстве восприимчивости и
спонтанности, многообразия и единства. Время - это моя способность к
упорядочиванию. Но в той же степени оно представляет для меня постоянную угрозу
исчезновения и разрушения. Время - это возможность непреложного рационального
порядка, но и источник иррационального в субъективной жизни. Оно обращено и к
чувственности, представляя собой ее чистый поток, и к интеллекту, когда
схематизм отмечает возможность структурирования времени в отношении
"последовательности", "наполнения" и "порядка" (А 145).
Если мы намереваемся дойти до следствий феноменологии Gemut, мы должны, как
неоднократно делал Кант, указать на то, что рассмотрение существования сознания
сводится к ноэтическому анализу операции, производимой актом суждения. Если
ноэматический анализ приходит к своей кульминации в "Постулатах эмпирического
мышления", которые устанавливают координацию между существованием вещей и их
восприимчивостью, ноэматический анализ достигает высшей точки в самообосновании
Я-существую. Однако эта тема представлена в Критике случайными фрагментами.
Фактически здесь феноменология сталкивается с самым значительным сопротивлением,
идущим из скрытых глубин кантианства. Целостная эпистемологическая концепция
объективности имеет тенденцию к тому, чтобы представить "Я-мыслю" функцией
объективности и навязать альтернативу, на которую мы ссылались выше. Либо я
"сознаю", что "Я-мыслю", но не "знаю" этого, либо я "знаю" Эго, но оно есть
феномен природы. Именно поэтому феноменологическая дескрипция у Канта только
намеревается открыть конкретного субъекта, который не
174 П. Рикер
занимает прочного места в его системе. Тем не менее там, где Кант, исследуя
схематизм, движется к изначальному времени, присутствующему в работе суждения,
он движется в направлении этого субъекта. Так же он приближается к этому
субъекту там, где определяет существование вещей как коррелятивное моему
собственному существованию. По этому поводу он замечает: "Я сознаю свое
существование как определенное во времени... Значит, определение моего
существования во времени возможно только благодаря существованию действительных
вещей, которые я воспринимаю как находящиеся вне меня" (В 275-276; см. также
примечание в предисловии второго издания В XXXIX).
Значительная трудность связана с тематизацией такого существования, которое не
является категориальным существованием или, иначе говоря, структурой
субъективности. Подобная проблема впервые появляется в  25 второго издания
(существование, которое не является феноменом). В примечании, добавленном здесь
Кантом (В 158), ставится задача схватывания существования в акте Я-мыслю,
обосновывающем подобное существование, а следовательно, ставится задача
дотемпорального созерцания самого себя, продуцирующего мое существование на
уровне психологических феноменов (В 155). Трудность здесь действительно
значительна, особенно если рассматривать Я-мыслю только как то, что
прослеживается в восприятии многообразия, предопределенного логически. Из всех
наиболее известных отрывков на ум приходит только критика "рациональной
психологии", где "Я-мыслю" рассматривается как эмпирическое высказывание,
включающее высказывание "Я-существую". Кант пытается решить возникшую проблему в
рамках своей эпистемологии, связывая существование с "необоснованным
эмпирическим созерцанием", которое предшествует любой организации опыта. Это
позволяет ему сказать: "Существование еще не есть категория" (В 423).
Не является ли экстракатегориальное существование той самой субъективностью, без
которой "Я-мыслю" не заслуживает названия первой личности? Не связано ли оно с
тем изначальным временем, которое "Аналитика" вычленяет из того представления
времени, которое имеет место в "Эстетике"? Иначе говоря, вероятно, это -
существование Gemut, души, которое не заключается в Я-мыслю как в принципе,
обуславливающем возможность категорий, и не содержится в самих феноменах, с
которыми имеет дело психология; оно в большей мере относится к душе, выявленной
в трансцендентальном переживании с помощью феноменологической редукции.
175 Кант и Гуссерль

[II] Критика как установление границ
Предшествующий анализ зависел от временных ограничений. Мы основывались на
допущении, что у Гуссерля реально используемый метод можно отличить от
философской интерпретации, которые он постоянно смешивал, особенно в своих
опубликованных работах. Мы использовали это различие для того, чтобы обнаружить
в Критике имплицитную феноменологию. Следовательно, сходство Канта и Гуссерля
достигалось ценой применения узаконенной, но ненадежной абстракции к общей
направленности их работ.
Однако Критика представляет собой нечто совершенно отличное от феноменологии, и
это связано не только с ее эпистемологическими предпочтениями, но и с ее
онтологическими намерениями. Именно в этом отношении Критика - нечто большее,
чем простое исследование "внутренней структуры" знания; она является также
исследованием границ познания. Укорененность знания о феноменах в мышлении о
бытии, которое само не может быть достоянием знания, задает Кантовской Критике
собственно онтологическое измерение. Разрушить напряжение между знанием и
мышлением - значит разрушить само кантианство.
Следовательно, может возникнуть недоумение, связанное с тем, что феноменология
Гуссерля, служившая нам в качестве руководства и оказавшая помощь в обнаружении
в кантианстве дескриптивной феноменологии, не должна, в свою очередь,
рассматриваться с точки зрения Кантовской онтологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103