Постижение того,
как идет процесс отчуждения, стало бы делом редукции и возвращения прошлого и
будущего к присутствию, то есть их репрезентацией. И, по-видимому, это стало бы
делом узнавания всякой инаковости вообще, которая сведена воедино в присутствие
внутри "Я мыслю" и присвоена затем идентичностью Эго. Это была бы проблема
понимания "другости", которое мышление идентичного присваивает как свое
собственное, направляя затем "другое" к "тому же самому". "Другой" в познании
становится достоянием Эго, что и обеспечивает чудо имманентности.
Интенциональность всегда есть "направленность на", но, за счет тематизации
бытия, то есть в аспекте присутствия, она возвращается к себе в той же мере, в
которой она избегает себя.
В мышлении, рассматриваемом в качестве видения, познание и интенциональность,
способность к пониманию означает сведение "другого" [Аutrе] к "тому же самому",
означает синхронию в перспективе эгологически сосредоточенного бытия. "Знаю"
выражает единство трансцендентальной апперцепции cogito или кантовского "Я
мыслю", эгологию присутствия, утверждаемую от Декарта до Гуссерля, и даже вплоть
до Хайдеггера, у которого в параграфе 9 "Бытия и времени" "бытие-к" [a-etre]
Dasein выступает началом Jemelnlgkeit и, следовательно, Эго.
Не является ли "видение друг друга", присущее людям,- то есть, точнее сказать,
язык - возвратом, в свою очередь, к видению как таковому и, следовательно, к
тому самому эгологическому значению интенциональности, эгологизму любого
синтеза, всегдашнему собиранию всей "инаковости" в присутствие и синхронию
репрезентации? Язык зачастую так и понимается.
Разумеется, в речи, познании и видении мы обращаемся к знакам и с помощью
вербальных знаков сообщаемся с Другим,- что зачастую и нарушает чистоту
эгологического собирания, означенного в тематизированном присутствии. И,
конечно, проблема остается в качестве проблемы такой коммуникации. Почему мы
вообще объясняемся с другим? Потому что нам есть что сказать. Но почему это
что-то нам известное, или представленное высказывается? Ведь как раз обращение к
знакам не обязательно предполагает такого рода коммуникацию. Она может найти
свое оправдание лишь в необходимости для Эго - в одиночестве его синтезирующей
апперцепции - обнаружения знаков, данных ему самому, прежде всякого говорения,
обращенного к
144 Э. Левинас
кому-то еще. В этой эгологической работе собирания различного внутри присутствия
или внутри репрезентации оказывается возможным, помимо присутствия
непосредственного, поиск присутствия того, что уже является прошлым или что еще
не наступило, с тем, чтобы вызвать их к жизни, предвосхитить и именовать с
помощью знаков. Поэтому можно писать даже для себя самого. Следовательно, то
обстоятельство, что невозможно мыслить вне языка, без обращения к вербальным
знакам, не может свидетельствовать о каком-то прорыве в эгологическом порядке
присутствия. Это может лишь означать необходимость внутреннего дискурса.
Конечное мышление расколото, расщеплено для того, чтобы вопрошать и отвечать
самому себе и, при этом, оно утрачивает основную нить. Мысль обращается к себе
самой, мыслит себя самое, прерывая непрерывность синтеза апперцепции, но
по-прежнему исходит из привычного "Я мыслю" или к нему возвращается. В этом
собирании возможным оказывается даже переход от одного понятия к другому, явно
исключающему первое, но, как раз в силу этой его противоположности, рано или
поздно возникающему вновь. Диалектика, разрывающая Эго на разные части,
заканчивается синтезом и системой, благодаря чему никаких разрывов более не
наблюдается. Диалектика - это не диалог с Другим; в крайнем случае, она остается
всего лишь "диалогом души с самой собой, который осуществляется путем вопросов и
ответов". Платон, таким образом, совершенно верно определил сущность мышления.
Согласно традиционному пониманию дискурса, которое отсылает к платоновской
дефиниции, разум, в процессе выговаривания собственной мысли, остается самим
собой, единственным и уникальным, одним и тем же в собственном присутствии,
синхронным, несмотря на его челночное движение взад и вперед, внутри которого
Эго должно было бы повернуться против себя самого.
Единство и присутствие утверждаются в эмпирической реальности межчеловеческого
общения. Для каждого из собеседников общение обычно заключается в проникновении
в мысль другого и в удержании ее. Это "совпадение" и означает Разумность и
интериорность. В этом случае мыслящие субъекты пребывают до поры смутными,
непроясненными множественными точками, эмпирическими антагонистами, в коих
однажды вспыхивает прозрение, когда они видят один другого, говорят друг с
другом и, наконец, "совпадают". Результатом обмена идеями станет присутствие и
репрезентация знания в едином выражении или именовании. В принципе, оно вполне
уместилось бы в
145 Диахрония и репрезентация
границах индивидуального сознания, в том "cogifo", которое одновременно
выступает и универсальным Разумом, и эгологической интериорностью.
Язык всегда может быть представлен как дискурс в границах этого "внутреннего";
ему всегда может быть предписана функция собирания разнородного, отличного в
единство присутствия посредством Эго, благодаря интенциональному "Я мыслю". Даже
если Другой входит в этот вышеобозначенный язык - что, конечно же, возможно,-
обращение к эгологической работе репрезентации не прерывается посредством такого
вхождения. Она не может быть прервана, даже когда присутствие гарантировано
исследованиями историка или футуролога и фактически вершится в памяти или в
воображении, по ту сторону ре-презентации, или когда в культуре письмо собирает
прошлое и будущее в настоящее книги - в нечто, заключенное в переплет, - или в
настоящее библиотеки, где это настоящее выстроено на книжных полках. Это и есть
собирание истории в некую присутствующую вещь, собирание бытия сущего в сущее
[I'etre de I'etant dans un etant]! Это и есть ключевой момент ре-презентации и
видения как сущности мышления! И это справедливо, несмотря на то время, которое
может занять само чтение книги, где то же собирание, та же структура настоящего
обращены к длительности. И это будет справедливо, несмотря на прошлое, которое
никогда не станет настоящим, никогда не будет пред-ставлено кем-либо, -
незапамятное, древнее и безвластное прошлое - и несмотря на будущее, которого
никто не может предвосхитить. Такое прошлое и такое будущее начинают обозначать
время, исходя из метафоры потока, рождающееся из толкования текста без
первоначального хронологического отсыла к знакомым, все еще пространственным
образам "сюда" и "отсюда".
Может быть, именно так время осознает свою извечную тайну? Она была осознана
отчасти в той феноменологии времени, гениальный образец которой мы находим у
Гуссерля, где интенциональность ре-тенции и про-тенции должны были, с одной
стороны, свести время сознания, понятого как сознание времени, к ре-презентации
живого настоящего - то есть пока все еще ре-презентации присутствия: "бытие
сущего", которое оно обозначает, - но где, с другой стороны, "удержание"
ре-тенции отличается от "дления" про-тенции лишь благодаря схватыванию времени,
уже данного и пред-данного в его истинном установлении, то есть как времени,
несущегося подобно потоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
как идет процесс отчуждения, стало бы делом редукции и возвращения прошлого и
будущего к присутствию, то есть их репрезентацией. И, по-видимому, это стало бы
делом узнавания всякой инаковости вообще, которая сведена воедино в присутствие
внутри "Я мыслю" и присвоена затем идентичностью Эго. Это была бы проблема
понимания "другости", которое мышление идентичного присваивает как свое
собственное, направляя затем "другое" к "тому же самому". "Другой" в познании
становится достоянием Эго, что и обеспечивает чудо имманентности.
Интенциональность всегда есть "направленность на", но, за счет тематизации
бытия, то есть в аспекте присутствия, она возвращается к себе в той же мере, в
которой она избегает себя.
В мышлении, рассматриваемом в качестве видения, познание и интенциональность,
способность к пониманию означает сведение "другого" [Аutrе] к "тому же самому",
означает синхронию в перспективе эгологически сосредоточенного бытия. "Знаю"
выражает единство трансцендентальной апперцепции cogito или кантовского "Я
мыслю", эгологию присутствия, утверждаемую от Декарта до Гуссерля, и даже вплоть
до Хайдеггера, у которого в параграфе 9 "Бытия и времени" "бытие-к" [a-etre]
Dasein выступает началом Jemelnlgkeit и, следовательно, Эго.
Не является ли "видение друг друга", присущее людям,- то есть, точнее сказать,
язык - возвратом, в свою очередь, к видению как таковому и, следовательно, к
тому самому эгологическому значению интенциональности, эгологизму любого
синтеза, всегдашнему собиранию всей "инаковости" в присутствие и синхронию
репрезентации? Язык зачастую так и понимается.
Разумеется, в речи, познании и видении мы обращаемся к знакам и с помощью
вербальных знаков сообщаемся с Другим,- что зачастую и нарушает чистоту
эгологического собирания, означенного в тематизированном присутствии. И,
конечно, проблема остается в качестве проблемы такой коммуникации. Почему мы
вообще объясняемся с другим? Потому что нам есть что сказать. Но почему это
что-то нам известное, или представленное высказывается? Ведь как раз обращение к
знакам не обязательно предполагает такого рода коммуникацию. Она может найти
свое оправдание лишь в необходимости для Эго - в одиночестве его синтезирующей
апперцепции - обнаружения знаков, данных ему самому, прежде всякого говорения,
обращенного к
144 Э. Левинас
кому-то еще. В этой эгологической работе собирания различного внутри присутствия
или внутри репрезентации оказывается возможным, помимо присутствия
непосредственного, поиск присутствия того, что уже является прошлым или что еще
не наступило, с тем, чтобы вызвать их к жизни, предвосхитить и именовать с
помощью знаков. Поэтому можно писать даже для себя самого. Следовательно, то
обстоятельство, что невозможно мыслить вне языка, без обращения к вербальным
знакам, не может свидетельствовать о каком-то прорыве в эгологическом порядке
присутствия. Это может лишь означать необходимость внутреннего дискурса.
Конечное мышление расколото, расщеплено для того, чтобы вопрошать и отвечать
самому себе и, при этом, оно утрачивает основную нить. Мысль обращается к себе
самой, мыслит себя самое, прерывая непрерывность синтеза апперцепции, но
по-прежнему исходит из привычного "Я мыслю" или к нему возвращается. В этом
собирании возможным оказывается даже переход от одного понятия к другому, явно
исключающему первое, но, как раз в силу этой его противоположности, рано или
поздно возникающему вновь. Диалектика, разрывающая Эго на разные части,
заканчивается синтезом и системой, благодаря чему никаких разрывов более не
наблюдается. Диалектика - это не диалог с Другим; в крайнем случае, она остается
всего лишь "диалогом души с самой собой, который осуществляется путем вопросов и
ответов". Платон, таким образом, совершенно верно определил сущность мышления.
Согласно традиционному пониманию дискурса, которое отсылает к платоновской
дефиниции, разум, в процессе выговаривания собственной мысли, остается самим
собой, единственным и уникальным, одним и тем же в собственном присутствии,
синхронным, несмотря на его челночное движение взад и вперед, внутри которого
Эго должно было бы повернуться против себя самого.
Единство и присутствие утверждаются в эмпирической реальности межчеловеческого
общения. Для каждого из собеседников общение обычно заключается в проникновении
в мысль другого и в удержании ее. Это "совпадение" и означает Разумность и
интериорность. В этом случае мыслящие субъекты пребывают до поры смутными,
непроясненными множественными точками, эмпирическими антагонистами, в коих
однажды вспыхивает прозрение, когда они видят один другого, говорят друг с
другом и, наконец, "совпадают". Результатом обмена идеями станет присутствие и
репрезентация знания в едином выражении или именовании. В принципе, оно вполне
уместилось бы в
145 Диахрония и репрезентация
границах индивидуального сознания, в том "cogifo", которое одновременно
выступает и универсальным Разумом, и эгологической интериорностью.
Язык всегда может быть представлен как дискурс в границах этого "внутреннего";
ему всегда может быть предписана функция собирания разнородного, отличного в
единство присутствия посредством Эго, благодаря интенциональному "Я мыслю". Даже
если Другой входит в этот вышеобозначенный язык - что, конечно же, возможно,-
обращение к эгологической работе репрезентации не прерывается посредством такого
вхождения. Она не может быть прервана, даже когда присутствие гарантировано
исследованиями историка или футуролога и фактически вершится в памяти или в
воображении, по ту сторону ре-презентации, или когда в культуре письмо собирает
прошлое и будущее в настоящее книги - в нечто, заключенное в переплет, - или в
настоящее библиотеки, где это настоящее выстроено на книжных полках. Это и есть
собирание истории в некую присутствующую вещь, собирание бытия сущего в сущее
[I'etre de I'etant dans un etant]! Это и есть ключевой момент ре-презентации и
видения как сущности мышления! И это справедливо, несмотря на то время, которое
может занять само чтение книги, где то же собирание, та же структура настоящего
обращены к длительности. И это будет справедливо, несмотря на прошлое, которое
никогда не станет настоящим, никогда не будет пред-ставлено кем-либо, -
незапамятное, древнее и безвластное прошлое - и несмотря на будущее, которого
никто не может предвосхитить. Такое прошлое и такое будущее начинают обозначать
время, исходя из метафоры потока, рождающееся из толкования текста без
первоначального хронологического отсыла к знакомым, все еще пространственным
образам "сюда" и "отсюда".
Может быть, именно так время осознает свою извечную тайну? Она была осознана
отчасти в той феноменологии времени, гениальный образец которой мы находим у
Гуссерля, где интенциональность ре-тенции и про-тенции должны были, с одной
стороны, свести время сознания, понятого как сознание времени, к ре-презентации
живого настоящего - то есть пока все еще ре-презентации присутствия: "бытие
сущего", которое оно обозначает, - но где, с другой стороны, "удержание"
ре-тенции отличается от "дления" про-тенции лишь благодаря схватыванию времени,
уже данного и пред-данного в его истинном установлении, то есть как времени,
несущегося подобно потоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103