Может ли он из аэропорта позвонить в израильское консульство в Риме и оставить послание для Ната Дикштейна? Просто передать, что, мол, Хассан все мне рассказал и мы с ним направляемся к тебе. Она дала ему деньги для телефонного звонка, которых было значительно больше, чем требовалось, но они сыграли роль своеобразной взятки. Он записал текст и обещал все сделать.
Она вернулась к Кортоне. Плохие новости, сказала она. Один из арабов сидит в экономическом салоне. Он, должно быть, следит за ними.
Выругавшись, Кортоне сказал, чтобы она не беспокоилась, попозже об этом человеке позаботятся.
«О, Господи, что же я делаю?» — подумала Сузи.
Из большого дома на вершине холма Дикштейн зигзагообразной тропой, вырубленной в скалах, спустился на пляж. Уворачиваясь от брызг прибоя, он прыгнул в кокпит дожидавшейся его моторной лодки и кивнул человеку за штурвалом.
Взревел двигатель, и катер, разрезая волны, двинулся в открытое море. Солнце почти село. Догорали его последние лучи, и скоро в разрывах облаков, нависающих на горизонте, будут видны звезды. Дикштейн погрузился в глубокое раздумье, припоминая все, что он ещё не сделал, предосторожности, которые ему предстояло предпринять, и прорехи, которые надо успеть закрыть. Он снова и снова продумывал свой план, словно человек, который выучил наизусть важную речь, но хочет, чтобы она звучала ещё лучше.
Над головой навис высокий борт «Штромберга», и рулевой повел маленькое суденышко вдоль него до того места, где, почти касаясь воды, висела веревочная лестница. Дикштейн вскарабкался по ней на палубу.
Шкипер пожал ему руку и представился. Как и вся команда на борту, он служил в израильском военно-морском флоте.
Они двинулись по палубе.
— Есть проблемы, капитан? — спросил Дикштейн.
— Судно далеко не лучшее, — ответил он. — Оно медленное, старое и неуклюжее. Но мы постарались привести его в подобающее состояние.
В сумерках Дикштейн успел заметить, что сейчас «Штромберг» выглядит куда лучше, чем его близнец «Копарелли», когда последний швартовался в Антверпене. Палуба и надстройки были выдраены, все лишнее убрано по местам, и теперь он куда больше напоминал корабль.
Они поднялись на мостик, где осмотрели радиорубку, а потом спустились в кают-компанию, где команда кончала обедать. Не в пример офицерам, все её члены были агентами Моссада, большая часть которых не имела опыта морских плаваний. Кое с кем из них Дикштейну доводилось работать раньше. Все они были, как он заметил, лет на десять моложе его: крепко сбитые ясноглазые ребята, одетые в разнообразные джинсы и свитера ручной вязки; команда была надежная, веселая и хорошо подготовленная.
Взяв чашку кофе, Дикштейн присел за одним из столиков. Он был значительно старше всех их по званию, но в израильской армии, и тем более Моссаде, чинопочитание не в чести. Четверо за столиком кивнули ему и поздоровались. Иш, мрачноватый уроженец Палестины, крупный и мускулистый, заметил:
— Погода меняется.
— Да брось ты. Я собираюсь загореть в этом круизе, — отозвался стройный, со светлыми пепельными волосами уроженец Нью-Йорка по фамилии Фейнберг, с обманчиво красивым лицом и ресницами такой длины, что ему завидовали женщины.
Называть дело, в котором они участвовали, «круизом», стало привычной шуткой. В кратком разговоре, состоявшемся сегодня днем, Дикштейн сказал, что «Копарелли» будет почти пуст, когда они захватят его.
— Вскоре после того, как он минет Гибралтар, — объяснил он, — сломается двигатель. Поломка будет такого масштаба, что в море отремонтировать её не удастся. Капитан телеграфирует владельцу о происшествии — а владельцами являемся мы. По счастливой случайности неподалеку будет другое наше судно, «Джил Гамильтон», которое сейчас болтается в заливе. Оно подойдет к «Копарелли» и снимет с него всю команду за исключением инженера. Затем после того, как дойдет до ближайшего порта и спустит команду на берег, оплатив ей проезд до дома, оно исчезнет со сцены.
Им был предоставлен целый день, чтобы обдумать инструктаж, и Дикштейн предполагал услышать вопросы. И наконец Леви Аббас, невысокий ширококостный парень — «сложен как танк и столь же обаятелен», как говорил Фейнберг, спросил:
— Вы не рассказали нам, каким образом «Копарелли» поломается именно в тот момент, когда это будет нужно.
— Ах, да, — Дикштейн отпил глоток кофе, — Вы знаете Дитера Коха из военно-морской разведки? Знал его Фейнберг.
— Он главный механик на «Копарелли». Аббас кивнул.
— Значит, мы сможем отремонтировать «Копарелли». Он будет в курсе, что там поломалось.
— Верно.
Аббас продолжил:
— Мы закрасим название «Копарелли» и напишем сверху «Штромберг», открыв кингстоны, пустим старину «Штромберга» ко дну, а на «Копарелли», которое теперь будет иметь другое название, двинем с грузом в Хайфу. Но почему бы просто не перевалить груз с одного на другое судно прямо в море. У нас же есть краны.
— Такова была и моя первоначальная идея, — сказал Дикштейн. — Но оказалось, что она слишком рискованная. Я не могу гарантировать, что операция пройдет гладко, особенно при плохой погоде.
— Если она продержится, можем все равно попробовать.
— Да, но, поскольку у нас имеются суда-близнецы, проще переименовать одно из них, чем переваливать груз.
— Тем более, — мрачно добавил Иш, — что хорошая погода и не продержится.
Четвертым за столом сидел Поруш, с прической ежиком и грудью, как бочка зля, женатый на сестре Аббаса.
— Если предполагается, — спросил он, — что все пройдет так легко, так что тут на борту делает наша отборная команда?
— Последние полгода, — объяснил Дикштейн, — я мотался по всему миру, организовывая эту операцию. Пару раз я натыкался на публику с другой стороны — чисто случайно. Не думаю, что они знают наши замыслы… но в таком случае нам придется им доказать, что мы на самом деле крутые ребята.
С листом бумаги в руке вошел один из офицеров и обратился к Дикштейну.
— Сообщение из Тель-Авива, сэр. «Копарелли» только что прошел Гибралтар.
— Ясно, — сказал Дикштейн, вставая. — Мы отходим утром.

Сузи Эшфорд и Ал Кортоне, пересев в Риме на другой рейс, прибыли на Сицилию рано утром. Двое из братьев Кортоне уже были в аэропорту, встречая его. Между ними состоялся долгий спор; в нем не было озлобленности, но все же он был громок и возбужден. Сузи не могла следить за тирадами на местном диалекте, но суть уловила: братья хотели сопровождать Кортоне, а он настаивал, что должен отправиться один, поскольку на нем лежит долг чести.
Похоже, спор остался за Кортоне. Они покинули аэропорт, разместившись вдвоем в большом белом «Фиате». Сузи сидела за рулем. Кортоне показывал ей направление по прибрежной дороге. В сотый раз она прокрутила в воображении сцену встречи с Натаниелем: она видит его худую угловатую фигуру, он поднимает глаза; он узнает её, и его лицо озаряется радостной улыбкой; она кидается к нему; они обнимаются; он с такой силой прижимает её к себе, что у неё болят кости: она говорит: «Ох, как я люблю тебя», — и целует его в щеку, в нос, в губы… Но её не покидало чувство вины и испуга, и в воображении куда чаще вставала другая сцена, когда он смотрел на неё с каменным лицом и говорил: «Интересно, какого черты ты тут делаешь?»
Это напоминало ей историю времен детства, когда она плохо вела себя на Рождество, а мать разгневалась и сказала Сузи, что Санта-Клаус положит ей в сапожок, приготовленный для подарков, камни вместо печений и игрушек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93