Он увидел, как объект вышел из телефонной будки и направился к бару. Интересно, прикинул он, можно ли наблюдать за холлом из бара. Скорее всего, нет, потому что объект вернулся через насколько минут со стаканом в руках, сел напротив Тюрина и погрузился в газету.
Но у объекта даже не оказалось времени выпить свое пиво.
С шипением раскрылась дверь лифта, и оттуда вышел Нат Дикштейн.
Тюрин настолько изумился, что сделал ошибку, на несколько секунд вперившись в Дикштейна взглядом. Дикштейн поймал его взгляд и вежливо поклонился. Тюрин выдавил неопределенную улыбку и посмотрел на часы. Ему пришло в голову — скорее в виде надежды, чем уверенности — что взгляд на Дикштейна был столь ужасающей ошибкой, что может послужить доказательством полной непричастности Тюрина к агентурной слежке.
Но на размышления времени совсем не оставалось. Двигаясь стремительно и, как показалось Тюрину, с подчеркнутой упругостью, Дикштейн, миновав стойку, бросил на неё ключ от номера и вышел на улицу. Следивший за ним израильтянин, Мейер, бросил газету и последовал в том же направлении.
Подойдя к лифту, Тюрин нажал кнопку первого этажа. В микрофон он бросил: «Это Двадцатый. Я засек Пирата». Ответа не поступило: стены здания препятствовали прохождению радиоволн. Он вышел из лифта на первом этаже и побежал по пожарной лестнице, подхватив плащ на той площадке, где оставил его. Оказавшись на воздухе, он попробовал снова связаться: «Это Двадцатый. Я засек Пирата».
«Отлично, Двадцатый. Тринадцатый тоже его видит».
Тюрин заметил объект, пересекающего Кромвел-роуд.
— Я следую за Мейером, — сообщил он в передатчик. «Пятый и Двадцатый, оба слушайте меня. Прекратите слежку. Вы поняли. Пятый?, «Да» «Двадцатый?»
— Понятно, — сказал Тюрин. Остановившись на углу, он проводил глазами Дикштейна и Мейера, исчезавших по направлению к Челси.
«Двадцатый, возвращайтесь в отель и выясните номер его комнаты. Снимите номер по соседству. Как только это будет сделано, звоните мне по телефону».
— Ясно, — повернувшись, Тюрин направился к гостинице, прикидывая, как выведать у портье номер Дикштейна. Но ключ от комнаты Дикштейна по-прежнему лежал на конторке, и Тюрину осталось только запомнить номер.
Подошел портье.
— Чем могу служить?
— Мне нужен номер, — сказал Тюрин.
Он поцеловал её с жадностью человека, который весь день маялся жаждой. Он наслаждался запахом её кожи и нежной мягкостью её губ. Лаская её лицо, он повторял: «Вот, вот, вот то, что мне было нужно». Они смотрели друг на друга в глаза, и истина, объединявшая их, была подобно наготе. Он думал: я могу сделать все, что хочу. Эта мысль настойчиво, подобно заклинанию, пульсировала у него в мозгу, он повторял её как волшебную формулу. Он снова с жадностью прикоснулся к её телу. Он стоял лицом к ней в маленькой сине-желтой кухоньке, глядя ей в глаза, пока ласкал укромные места её тела. Губы её полуоткрылись, и он почувствовал на своем лице жаркое дуновение её дыхания: он сделал глубокий вдох, словно хотел дышать одним с ней воздухом. Он подумал: если я могу сделать все, что хочу, то же может сделать и она: и, словно прочитав его мысли, она расстегнула ему рубашку и приникла к его груди, защемив зубами сосок и втянув его к себе. Внезапное резкое наслаждение от её губ и языка так остро пронзило его, что он застонал. Мягко прижимая к себе её голову, он слегка раскачивался взад и вперед, чтобы усилить наслаждение. Он думал: все, что хочу. Оказавшись сзади нее, он поднял её юбку до талии, приковавшись взглядом к белым трусикам, обтягивавшим изгиб её бедер и контрастировавших со смуглой кожей длинных ног. Правой рукой он гладил её лицо: скользнув по плечу, она ощутила тяжесть её грудей: его левая рука, скользнув по бедру, проникла в трусики и между ног, и все было так хорошо, так прекрасно, что он хотел, чтобы у него было четыре руки ласкать её, шесть рук. Вдруг ему захотелось увидеть её лицо, и он, схватив её за плечи, развернул к себе со словами:
«Я хочу смотреть на тебя». Ее глаза были полны слез, но он понимал, что они говорили не о печали, а о переполнявшем её чувстве радости. И снова они уставились в глаза друг другу, но на этот раз между ними была не только искренность, а бурный наплыв чувств, который захлестывал их подобно половодью, кружа в своих водоворотах. Он благоговейно опустился перед ней на колени, прижавшись головой к её бедрам и чувствуя сквозь ткань исходящий от неё жар тела. Обеими руками, скользнув ей под юбку, он нащупал резинку трусиков и опустил их, придерживая ступни её ног, когда она избавлялась от них. Он поднялся с пола. Теперь они снова оказались в том положении, когда он поцеловал её, едва войдя в помещение. И не меняя его, они приникли друг к другу, начав заниматься любовью. Он смотрел ей прямо в лицо. На нем было умиротворенное выражение, и глаза её были полузакрыты. Двигаясь медленно и неторопливо, он хотел, чтобы это длилось вечно, но тело его не могло больше томиться ожиданием. Он проникал в неё все глубже, и движения его все убыстрялись. Почувствовав, что теряет равновесие, Нат ухватился за неё обеими руками, на дюйм оторвал от пола и, не меняя положения их сплетенных тел. сделал два шага к стене, прижав её спиной. Она опустила ему рубашку до талии и впилась ногтями в твердые мускулы его спины. Ягодицы её лежали на его ладонях, и он приподнял их. Вскинув ноги, она обхватила его бедра, скрестила лодыжки у него за спиной, и, не веря самому себе, он смог проникнуть в неё ещё глубже. Он был неутомим, и все её движения. Каждый взгляд её наполняли его могучей радостью жизни. Он видел её сквозь пелену страсти, застилавшую ему взор. В глазах её появилось паническое выражение, она до предела распахнула их, страсть хлынула из него через край, и он чувствовал, что оно вот-вот подступает, самое прекрасное, что должно случиться, и он хотел сказать ей об этом и прошептал лишь: «Сузи, оно приближается», и она ответила ему: «О, и у меня тоже!» и, вцепившись ногтями ему в спину, она оставила на ней длинную царапину, которая пронзила его как электрическим током, и когда он взорвался страстью, то почувствовал, как, словно от землетрясения, содрогнулось и её тело, и он по-прежнему смотрел на нее, видя, как распахнулись её губы, как у неё перехватило дыхание, и. когда пик наслаждения захлестнул их обоих, она закричала.

— Мы следили за израильтянами, а израильтяне следили за Дикштейном. Оставалось только Дикштейну начать следить за нами, и так мы весь день бегали бы по кругу, — сказал Ростов. Он быстро шел по коридору гостиницы. Тюрин, едва не переходя на бег, торопливо перебирал короткими толстоватыми ножками, стараясь держаться рядом с ним.
— Честно говоря, — признался Тюрин, — я все старался понять, почему вы приказали снять наблюдение, как только мы засекли его?
— Ясно, как божий день, — раздраженно бросил Ростов: но тут же напомнил себе, насколько ценна преданность Тюрина, и решил все ему объяснить. — Большую часть последних нескольких недель Дикштейн был под постоянным наблюдением. Каждый раз он тут же засекал нас и отрывался. Для того, кто столь долго, как Дикштейн, играет в эти игры, какая-то слежка является неизменным элементом его деятельности. Но столь же ясно — чем настойчивее за ним следят, тем больше шансов, что он может отказаться от своих замыслов и передать их кому-то другому — и мы не узнаем, кому именно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93