А если его удастся предупредить, он сможет избежать как той, так и другой ловушки.
К тому же, может быть, ей удастся избавиться от Хассана ещё до того, как она доберется до Ната.
Какой выбор? Ждать, делая вид, что ничего не случилось, надеясь услышать телефонный звонок, который так никогда и не раздастся… Она понимала, что в какой-то мере ею руководило желание увидеть Дикштейна. Заставляло её думать подобным образом и предположение, что во время захвата судна он может погибнуть, и ей предоставляется единственная возможность спасти его. Но, кроме того, были и другие веские причины: ничего не делая, она может разрушить планы Хассана, но оставались русские со своим замыслом.
Наконец она приняла решение. Она будет делать вид, что работает на Хассана, и это поможет ей найти Натаниеля.
Как ни странно, она была счастлива. Ее приперли к стенке, но она чувствовала внутреннюю свободу: она покорилась отцу, но в глубине души не сомневалась, что одержит над ним верх: как бы там ни было, но она предана только Натаниелю.
Но она была очень-очень испугана.
Она вылезла из ванны, вытерлась, оделась и спустилась вниз, дабы обрадовать мужчин хорошими вестями.

В четыре часа утра 16 ноября 1968 года «Копарелли» подошел к Флиссенгену на побережье Нидерландов и взял на, борт лоцмана, который должен был провести судно по каналу Вестешельде до Антверпена. Через четыре часа у самого входа в гавань «Копарелли» принял на борт другого лоцмана, чтобы дойти до пирса. Из основной гавани сообщающимися водными путями судно добралось до пирсов Катенджик, где и пришвартовалось.
Нат Дикштейн наблюдал за его маневрами.
Глядя, как оно медленно разворачивается, и прочитав название «Копарелли» на борту, он подумал о бочках с урановой рудой, которые скоро заполнят её брюхо, и его охватило более чем странное чувство, подобное тому, когда он смотрел на обнаженное тело Сузи… да, это было нечто, смахивающее на страсть.
Он перевел взгляд от 42-го причала к рельсам железнодорожных путей, которые подходили почти к краю причала. На путях уже стоял состав из одиннадцати вагонов и локомотива. В каждом из десяти вагонов было по пятьдесят одной 200-литровой бочке с запаянными крышками и надписью «Запломбировано» на боку; в одиннадцатом вагоне было только пятьдесят бочек. Он был так близок к ним, к этому урану, сделав несколько шагов, он мог прикоснуться к содержимому вагонов, что однажды и сделал, ещё утром, когда подумал: а не проще просто высадить вертолетный десант израильских коммандос и просто уволочь это добро?
По расписанию «Копарелли» должен был обернуться без промедления. Портовые власти не сомневались, что с урановой рудой надо обращаться с предельной тщательностью, но, с другой стороны, они не хотели, чтобы она находилась на территории порта хоть минуту дольше положенного. Так что портовый кран стоял в полной готовности начать загрузку трюмов.
Тем не менее, предстояло завершить некоторые формальности перед началом погрузки.
Первый, кто на глазах Дикштейна поднялся по трапу, был официальный представитель судоходной компании. Он должен был оформить компенсацию за услуги лоцмана и получить у капитана судовую роль для портовой полиции.
Вторым человеком на борту был Иосиф Коэн. Его появление ознаменовалось привычным обрядом: он преподнес капитану бутылку виски и сел пропустить стаканчик с ним и представителем компании. К тому же он принес пачку билетов, дающих право на посещение ночного клуба и одноразовую выпивку в нем, которые вручил капитану и офицерам судна. Ему предстояло узнать имя старшего механика. Дикштейн предположил, что он может заглянуть с этой целью в судовую роль, дабы каждому офицеру поименно вручить по билету в ночной клуб.
Как бы он там ни действовал, его старания увенчались успехом: спустившись по трапу и направляясь по набережной в свой офис, он, проходя мимо Дикштейна, пробормотал, не замедляя шага: «Механика зовут Сарн».
Лишь к полудню кран приступил к работе, и докеры стали устанавливать бочки в трех трюмах «Копарелли». Каждая бочка перегружалась в отдельности, а в трюме её предстояло раскрепить деревянными клиньями. Как и предполагалось, до вечера погрузку завершить не удалось.
Вечером Дикштейн направился в лучший ночной клуб города. За стойкой рядом с телефоном сидела потрясающая женщина примерно тридцати лет, с густыми черными волосами и тонким аристократическим лицом, на котором застыло легкое выражение брезгливости. На ней было элегантное черное платье, которое предоставляло взгляду почти всю длину её совершенных ног и большую часть высокой округлой груди. Дикштейн еле заметно кивнул ей, но не обмолвился ни словом.
Сев в углу, он заказал себе стакан пива, оставаясь в надежде; что моряки все же появятся. Конечно же, они придут. Когда моряк отказался от дармовой выпивки?
Именно так.
Клуб начал заполняться. Женщина в черном платье уже получила пару приглашений, но каждый раз отказывала обоим мужчинам, давая им понять, что она не искательница приключений. В девять часов Дикштейн вышел в холл и позвонил Коэну. До этого, как было условлено, Коэн под каким-то предлогом позвонит капитану. И теперь он сообщил Дикштейну то, что ему удалось узнать: все, кроме двух офицеров, решили воспользоваться предложенными билетами. Исключение составили сам капитан, который был занят бумажной волокитой, и радист — новенький, которого взяли на борт в Кардиффе, когда Ларс поломал себе ногу; у него небольшой насморк.
Затем Дикштейн набрал номер телефона клуба, в котором сам находился. Он хотел бы поговорить с мистером Сарном, который, насколько он предполагает, должен находиться где-то около стойки. Дожидаясь ответа, он слышал, как бармен выкрикнул имя Сарна, и оно доносилось до него с двух сторон: одно прямо из помещения бара, а другое, пройдя несколько миль по телефонной линии, из трубки. Наконец он услышал в ней голос:
— Да? Алло? Это Сарн. Кто здесь? Алло?
Повесив трубку, Дикштейн незамедлительно вернулся в бар, не спуская глаз с того места, где стоял телефонный аппарат на стойке. Женщина в черном платье говорила с высоким загорелым блондином лет тридцати с небольшим, которого Дикштейн видел днем на пристани. Значит, это и есть Сарн.
Женщина улыбнулась своему собеседнику. Она одарила его очаровательной улыбкой, которая не может не воздействовать на любого мужчину: она была теплой и многообещающей, демонстрирующей ровные белоснежные зубы, и сопровождалась влажным мерцанием полузакрытых глаз, полных неприкрытой страсти — даже в голову не могло придти, что этот взгляд тысячу раз отрепетирован перед зеркалом.
Дикштейн наблюдал за происходящим, и сам очарованный этой игрой. Он имел очень смутное представление, как срабатывают такие штуки, как мужчины подцепляют женщин, а женщины — мужчин, и он ещё меньше понимал, каким образом женщина может подцепить мужчину, в то же время создавая у него впечатление, что это он выбирает её.
Похоже было, что и Сарн не лишен обаятельности. Он ответил ей такой же улыбкой, в которой было что-то мальчишеское, после чего помолодел лет на десять. Он что-то сказал ей, на что она опять улыбнулась. Он замялся, как мужчина, который хочет ещё что-то сказать, но не может придумать тему для разговора;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93