Дикштейн предложил ей руку, чувствуя себя старомодным кавалером, но хотел ощущать её рядом. Она унаследовала то же гипнотическое физическое обаяние, присущее её матери: в ней было нечто, заставлявшее мужчин испытывать наслаждение обладать ею. наслаждение. в котором было не столько физическое влечение, сколько жадность — это прекрасное создание принадлежит мне. и я его никому не отдам. Дикштейн был достаточно взрослым человеком, чтобы понимать, насколько обманчиво может быть такое чувство, и он понимал, что Эйла Эшфорд не могла бы дать ему счастья. Но в дочери, казалось, было то, чего не хватало её матери — от неё исходило тепло. Печально, что он больше не увидит Сузи. Может, со временем…
Ну-ну. Вряд ли.
Когда они подошли к зданию вокзала, он спросил:
— Вы когда-нибудь бываете в Лондоне?
— Конечно, — сказала она. — И буду там завтра.
— Зачем?
— Чтобы пообедать с вами.
Когда мать Сузи умерла, отец стал для неё всем в жизни и прекрасно соответствовал этой роли.
Ей минуло одиннадцать лет: достаточно взрослая, чтобы знать о существовании смерти, но слишком молода, чтобы она слишком подействовала на нее. Папа был спокоен и мягок с ней, давая ей успокоение. Он отлично понимал, когда её надо оставить в покое и дать выплакаться, а, когда надеть на неё лучшее платье и отправиться с ней на ленч. Не испытывая никакого смущения, он поведал ей о менструациях и весело покупал с ней новые лифчики. Он определил ей новую роль в жизни: она стала подлинной хозяйкой дома, давая указания уборщице, собирая белье для стирки и заказывая запасы шерри на воскресенье. К четырнадцати годам в её ведение перешли и все семейные финансы. Она заботилась об отце куда лучше Эйлы. Она выбрасывала поношенные рубашки и заменяла их точно такими же, и отец даже ничего не замечал. Она поняла, что может жить, чувствовать себя в безопасности и быть любимой даже без матери.
Он хотел, чтобы она оставалась в Оксфорде, где получила сначала среднее образование, потом бы университетское, после чего она могла стать преподавателем. Что означало — ей всю жизнь придется заботиться о нем. Она заявила, что недостаточно сообразительна для такой карьеры, испытывая смутное чувство, что просто ищет себе оправдание — и нашла работу, которая позволяла ей надолго отлучаться из дома, в силу чего она обхаживала отца только время от времени.
Возвращаясь домой из рейсов, она думала, что жизнь её катится по наезженной колее и вряд ли удастся когда-нибудь сойти с нее.
Только что кончилось любовное приключение, которое, как и вся её жизнь, стало утомлять привычностью и рутинностью. Джулиану было под сорок, он преподавал философию, специализируясь на досократовской Греции, был умен, всецело предан ей и совершенно беспомощен. На все случаи жизни у него были лекарства — каннабис, чтобы заниматься любовью, амфетамин для работы и «Могадон» на ночь. Разведен, детей не было. На первых порах она сочла его интересным: очаровательным и сексуальным. Когда они оказывались в постели, он предпочитал, чтобы она оказывалась сверху. Он таскал её по любительским театрикам в Лондоне и взбалмошным студенческим вечеринкам. Но все быстро сошло на нет: она поняла, что и сексом он не очень интересуется, что и таскает её с собой, поскольку хорошо смотрится рядом с ней, и что ему нравится её общество лишь потому, что она откровенно восторгается его интеллектом. Как-то она поймала себя на том, что гладит его рубашки, пока он готовится к лекциям; все пошло по проторенной колее.
Она уже сожалела о порыве, который заставил её назначить встречу с Натом Дикштейном. Он в полной мере отвечал её представлению об этом типе людей: человек старшего поколения, он, конечно же, нуждается в заботе и понимании. И, что хуже всего, он был когда-то влюблен в её мать. На первый взгляд, он, как и все прочие, напоминал её отца.
Но чем-то он и отличался, сказала она себе. Он был земледельцем, а не академиком — и меньше всего она могла себе представить, что у неё возможна встреча с таким человеком. Он отправился в Палестину, вместо того чтобы просиживать в кофейнях Оксфорда, болтая, как хорошо было бы это сделать. Он поднял холодильник одной рукой. За все то время, что они провели вместе, он не раз удивил её тем. что его слова и поступки не отвечали её ожиданиям.
Может быть, Нат Дикштейн и сможет нарушить принятый порядок вещей, подумала она.
А может быть, я снова обманываю сама себя.
Нат Дикштейн позвонил в израильское посольство из будки таксофона на вокзале Паддингтон. Когда там ответили, он попросил офис коммерческих кредитов. Такого отдела в посольстве не существовало: это было кодовое название центра, где принимали послания для Моссада. Ему ответил молодой человек с явным ивритским акцентом. Он обрадовал Дикштейна, потому что ему было приятно знать о существовании молодых людей, для которых иврит являлся родным языком. Он знал, что разговор автоматически записывается, и поэтому сразу же перешел к делу: «Спешно — для Билла. Сделка в опасности из-за присутствия противной стороны. Генри». Он повесил трубку, не дожидаясь подтверждения приема.
Со станции он направился в свою гостиницу, думая о Сузи Эшфорд. Завтра вечером он будет встречать её на Паддингтонском вокзале. Ночь она сможет провести у подружки. Дикштейн плохо представлял себе, с чего начинать — он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь приглашал женщину пообедать просто ради удовольствия общения с нею.
Что делают в таких случаях? Предполагается, что вы посадите женщину в свою машину, на вас будет смокинг, и вы преподнесете ей коробочку шоколадных конфет, перевязанных широкой ленточкой. Дикштейну предстояло встретить Сузи на вокзале, но у него не было ни машины, ни смокинга. Куда он поведет ее? Он не знал ни одного шикарного ресторана в Израиле, не говоря уж об Англии.
Прогуливаясь по Тайд-парку, он невольно улыбался. Забавная ситуация для мужчины сорока трех лет. Она поняла, что он не искушен в житейских хитростях, но это её не очень волновало, потому что она сама напросилась на обед с ним. В таком случае она должна знать и ресторан и что в них заказывать. Вот уж не вопрос жизни и смерти. Как бы там ни было, но он будет рад встрече.
В делах теперь наступила определенная заминка. Выяснив, что его раскололи, он ничего не мог делать, пока не переговорит с Пьером Бортом и пока Борг не решит, уносить ему ноги или нет. Этим же вечером он пошел на французский фильм «Мужчина и женщина». Простая и очаровательная любовная история шла в сопровождении трогательной музыкальной мелодии. Он ушел, не досмотрев фильм и до половины, потому что эта история вызвала у него желание заплакать, и весь вечер мелодия звучала у него в голове.
Утром он зашел в телефонную будку рядом с гостиницей на улице и снова позвонил в посольство. Когда ему дали центр связи, он сказал:
— Это Генри. Есть ответ для меня?
— Соглашайтесь на девяносто три тысячи и завтра договаривайтесь.
Ответ, понял Дикштейн.
— Повестка дня будет в информационной службе аэропорта, — быстро сообщил он.
Пьер Борг прилетает завтра в девять тридцать.
Темнело, день клонился к вечеру, и четверо мужчин продолжали сидеть в машине, храня молчание и наблюдая с терпением, свойственным только шпионам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Ну-ну. Вряд ли.
Когда они подошли к зданию вокзала, он спросил:
— Вы когда-нибудь бываете в Лондоне?
— Конечно, — сказала она. — И буду там завтра.
— Зачем?
— Чтобы пообедать с вами.
Когда мать Сузи умерла, отец стал для неё всем в жизни и прекрасно соответствовал этой роли.
Ей минуло одиннадцать лет: достаточно взрослая, чтобы знать о существовании смерти, но слишком молода, чтобы она слишком подействовала на нее. Папа был спокоен и мягок с ней, давая ей успокоение. Он отлично понимал, когда её надо оставить в покое и дать выплакаться, а, когда надеть на неё лучшее платье и отправиться с ней на ленч. Не испытывая никакого смущения, он поведал ей о менструациях и весело покупал с ней новые лифчики. Он определил ей новую роль в жизни: она стала подлинной хозяйкой дома, давая указания уборщице, собирая белье для стирки и заказывая запасы шерри на воскресенье. К четырнадцати годам в её ведение перешли и все семейные финансы. Она заботилась об отце куда лучше Эйлы. Она выбрасывала поношенные рубашки и заменяла их точно такими же, и отец даже ничего не замечал. Она поняла, что может жить, чувствовать себя в безопасности и быть любимой даже без матери.
Он хотел, чтобы она оставалась в Оксфорде, где получила сначала среднее образование, потом бы университетское, после чего она могла стать преподавателем. Что означало — ей всю жизнь придется заботиться о нем. Она заявила, что недостаточно сообразительна для такой карьеры, испытывая смутное чувство, что просто ищет себе оправдание — и нашла работу, которая позволяла ей надолго отлучаться из дома, в силу чего она обхаживала отца только время от времени.
Возвращаясь домой из рейсов, она думала, что жизнь её катится по наезженной колее и вряд ли удастся когда-нибудь сойти с нее.
Только что кончилось любовное приключение, которое, как и вся её жизнь, стало утомлять привычностью и рутинностью. Джулиану было под сорок, он преподавал философию, специализируясь на досократовской Греции, был умен, всецело предан ей и совершенно беспомощен. На все случаи жизни у него были лекарства — каннабис, чтобы заниматься любовью, амфетамин для работы и «Могадон» на ночь. Разведен, детей не было. На первых порах она сочла его интересным: очаровательным и сексуальным. Когда они оказывались в постели, он предпочитал, чтобы она оказывалась сверху. Он таскал её по любительским театрикам в Лондоне и взбалмошным студенческим вечеринкам. Но все быстро сошло на нет: она поняла, что и сексом он не очень интересуется, что и таскает её с собой, поскольку хорошо смотрится рядом с ней, и что ему нравится её общество лишь потому, что она откровенно восторгается его интеллектом. Как-то она поймала себя на том, что гладит его рубашки, пока он готовится к лекциям; все пошло по проторенной колее.
Она уже сожалела о порыве, который заставил её назначить встречу с Натом Дикштейном. Он в полной мере отвечал её представлению об этом типе людей: человек старшего поколения, он, конечно же, нуждается в заботе и понимании. И, что хуже всего, он был когда-то влюблен в её мать. На первый взгляд, он, как и все прочие, напоминал её отца.
Но чем-то он и отличался, сказала она себе. Он был земледельцем, а не академиком — и меньше всего она могла себе представить, что у неё возможна встреча с таким человеком. Он отправился в Палестину, вместо того чтобы просиживать в кофейнях Оксфорда, болтая, как хорошо было бы это сделать. Он поднял холодильник одной рукой. За все то время, что они провели вместе, он не раз удивил её тем. что его слова и поступки не отвечали её ожиданиям.
Может быть, Нат Дикштейн и сможет нарушить принятый порядок вещей, подумала она.
А может быть, я снова обманываю сама себя.
Нат Дикштейн позвонил в израильское посольство из будки таксофона на вокзале Паддингтон. Когда там ответили, он попросил офис коммерческих кредитов. Такого отдела в посольстве не существовало: это было кодовое название центра, где принимали послания для Моссада. Ему ответил молодой человек с явным ивритским акцентом. Он обрадовал Дикштейна, потому что ему было приятно знать о существовании молодых людей, для которых иврит являлся родным языком. Он знал, что разговор автоматически записывается, и поэтому сразу же перешел к делу: «Спешно — для Билла. Сделка в опасности из-за присутствия противной стороны. Генри». Он повесил трубку, не дожидаясь подтверждения приема.
Со станции он направился в свою гостиницу, думая о Сузи Эшфорд. Завтра вечером он будет встречать её на Паддингтонском вокзале. Ночь она сможет провести у подружки. Дикштейн плохо представлял себе, с чего начинать — он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь приглашал женщину пообедать просто ради удовольствия общения с нею.
Что делают в таких случаях? Предполагается, что вы посадите женщину в свою машину, на вас будет смокинг, и вы преподнесете ей коробочку шоколадных конфет, перевязанных широкой ленточкой. Дикштейну предстояло встретить Сузи на вокзале, но у него не было ни машины, ни смокинга. Куда он поведет ее? Он не знал ни одного шикарного ресторана в Израиле, не говоря уж об Англии.
Прогуливаясь по Тайд-парку, он невольно улыбался. Забавная ситуация для мужчины сорока трех лет. Она поняла, что он не искушен в житейских хитростях, но это её не очень волновало, потому что она сама напросилась на обед с ним. В таком случае она должна знать и ресторан и что в них заказывать. Вот уж не вопрос жизни и смерти. Как бы там ни было, но он будет рад встрече.
В делах теперь наступила определенная заминка. Выяснив, что его раскололи, он ничего не мог делать, пока не переговорит с Пьером Бортом и пока Борг не решит, уносить ему ноги или нет. Этим же вечером он пошел на французский фильм «Мужчина и женщина». Простая и очаровательная любовная история шла в сопровождении трогательной музыкальной мелодии. Он ушел, не досмотрев фильм и до половины, потому что эта история вызвала у него желание заплакать, и весь вечер мелодия звучала у него в голове.
Утром он зашел в телефонную будку рядом с гостиницей на улице и снова позвонил в посольство. Когда ему дали центр связи, он сказал:
— Это Генри. Есть ответ для меня?
— Соглашайтесь на девяносто три тысячи и завтра договаривайтесь.
Ответ, понял Дикштейн.
— Повестка дня будет в информационной службе аэропорта, — быстро сообщил он.
Пьер Борг прилетает завтра в девять тридцать.
Темнело, день клонился к вечеру, и четверо мужчин продолжали сидеть в машине, храня молчание и наблюдая с терпением, свойственным только шпионам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93