После «Молнии» Борис Викторович начнет грустить: захочется нового дела, которым занималось бы не более десяти-пятнадцати человек в мире. Он станет размышлять над математической моделью кровообращения в организме человека, но, узнав, что над этим работает больше пятнадцати человек в мире и сделали они уже немало, охладеет и к этой теме. В 70-х годах, разглядывая с ребятами из своего отдела иконы в музее Андрея Рублева, он отметит странное построение великим мастером перспективы и начнет думать об этом. В 1980 году выйдет его книга «Пространственные построения в живописи.
Очерк основных методов». Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам – не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой «Системы перспективы в изобразительном искусстве». До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...
Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда «семерку» усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное – реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той «липы», которую он послал Королеву.
– Как вам это удалось? – спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.
– Это надо чувствовать печенками! – засмеялся Бэвэ – так звали Бориса Викторовича его «ребята». – А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..
Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих «Записках» утверждал, что «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) «Луна» делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны – это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.
– А Землю она, часом, не «поймает»? А то начнет фотографировать Землю, – допытывался Сергей Павлович.
– Не должна, – туманно успокаивал его Борис Викторович.
Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, – ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.
25 сентября, как всегда вечером, Королев улетел на космодром, а рано утром был уже в МИКе и уже успел кого-то отчитать...
Подобные всплески собственной гневливости глубоко огорчали Сергея Павловича. Он ведь понимал, что так вот срываться на мальчишку-инженера, причем мальчишку славного, преданного делу, нельзя, недостойно. Ну, что теперь, извиняться идти? Тоже как-то глупо. Ницше говорил, что, раскаиваясь, прибавляешь к совершенной глупости новую...
Многие из тех, кто писал о Королеве, справедливо отмечали, что в принципе он был человеком добрым и, несмотря на свои «взрывы», никаких серьезных «увечий» людям не причинял. Это правда. Но ведь и у доброго человека может быть плохой характер. «Однако его любили!» – утверждает множество людей. Правильно. Бальзак писал: «В нас нет ненависти к суровости, когда она оправдана сильным характером, чистотой нравов и когда она искусно перемешана с добротой». И, несмотря на то, что Королев был человеком добрым, несмотря на то, что очень многие и очень разные люди действительно любили его, несмотря на все то, за что его любили, может быть, надо набраться смелости и признаться: у Королева был тяжелый, трудный, плохой характер.
Он был очень нежен с Ниной – самым близким для него человеком – и все-таки не раз заставлял Нину плакать, сам при этом мучаясь, быть может, больше ее. Истоки его частого раздражения на работе порождены, мне кажется, самой административно-командной системой, в которой он жил и воспитывался. Никто тогда не руководил добродушно. Добродушный руководитель – заведомо слабый руководитель.
Королев кричал на своих людей, потому что Устинов кричал на него, а Хрущев кричал на Устинова. Руководить – это значит быть недовольным – вот стиль его времени. И ужасно не то, что он кричал, а то, что те, на кого он кричал, считали это нормальным. Они бы растерялись и не поняли его, веди он себя по-другому, чувствовали бы себя не в своей тарелке, а некоторые административные мазохисты просто обиделись бы на него!
Огромная, космическая – в прямом и переносном смысле этого слова – работа Королева в последнее время, тот многомесячный хор славословий, который постоянно теперь ее окружал, заставили Сергея Павловича по-новому взглянуть на все свое Дело и на свое место в этом Деле. В эти дни он и написал Нине Ивановне большое исповедальное письмо, редкое среди многих его писем.
«...Дела наши здесь идут с необычным (даже для нас!) напряжением и обилием всяких трудностей, – писал Сергей Павлович. – Это все, в общем, закономерно, т.к. наша ближайшая задача весьма трудна и сложна даже просто по своему замыслу. Очень отрадно видеть, что такой большой коллектив самоотверженно трудится буквально без отдыха, все забыв и думая только о том, чтобы выполнить задание. Я очень, очень рад, что вокруг выросли эти люди, ведущие наше дело вперед.
Все эти дни я как-то по-новому, с особенным вниманием присматриваюсь и к своей лично работе здесь. Конечно, я не работаю с гаечным ключом или электрическим пробником, но мне кажется, что (я) глубоко участвую во всех процессах и работах, здесь идущих. Все же опыт есть и глаз наметан, а голова неутомимо подсказывает новые мысли. За эти 10-12 лет «такой работы» крепко связались теория с практикой, расчет с конструкцией, замысел с исполнением. И, наверное, мне выпало великое человеческое счастье трудиться в этом большом и увлекательном деле – редкое для человека счастье!
Вот и лирики немного, – вероятно, русский человек без этого не может...»
Вопрос о формах собственного участия во всех работах всегда волновал Сергея Павловича. Что должен делать и чего не должен делать Главный конструктор? Он немало об этом размышлял. Однажды в разговоре с авиаконструктором Игорем Александровичем Эрлихом он так сказал о руководителе одного авиационного КБ:
– Это дело он сделать не сумеет. Он кустарь, у него в кабинете кульман стоит...
– Да он за кульманом и не работал никогда, – возразил Эрлих.
– А для чего поставил? У него идеология кустаря: сам придумаю, сам начерчу, сам сделаю...
Надо думать, что Королев и сам «выдавливал из себя по капле» такого кустаря – ведь было время, когда он сам придумывал, сам чертил и сам строил. Уже в конце жизни в единственном записанном на пленку интервью, которое он дал радиожурналисту Юрию Летунову, Королев так сформулировал свое кредо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360
Очерк основных методов». Текст дополнен обширным приложением, недоступным искусствоведам – не просто интегралы, тройные интегралы: он подтверждает свои открытия математически. В 1986 году Борис Викторович закончит работу над книгой «Системы перспективы в изобразительном искусстве». До него об этом писали Филиппе Брунелеско и Паоло Учелло в XV веке...
Но все это будет не скоро. А сейчас срочно нужна система ориентации для нового лунника. К весне 1958 года Раушенбах сделать, конечно, ее не успел, но и Королев его не дергал. Начались все эти неприятности с продольными колебаниями носителя, потом с третьей ступенью: тут уж Королеву было не до системы ориентации. А к маю 1959 года, когда «семерку» усмирили, у Раушенбаха все было готово. И самое удивительное – реальная система по габаритам и весам почти не отличалась от той «липы», которую он послал Королеву.
– Как вам это удалось? – спросила однажды Бориса Викторовича Евгения Альбац, биограф Раушенбаха.
– Это надо чувствовать печенками! – засмеялся Бэвэ – так звали Бориса Викторовича его «ребята». – А потом я же все время делал такой вид, будто я серьезный человек!..
Сумасшедший Николая Васильевича Гоголя в своих «Записках» утверждал, что «луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается». Это категорически неверно! (Да и что взять с сумасшедшего!) «Луна» делалась в Подлипках и делалась совсем не плохо. Академические институты вовремя поставили оговоренную аппаратуру, но, честно говоря, вся эта аппаратура мало волновала Сергея Павловича. Ну уточнит она что-нибудь из того, что получено в прежних полетах, ну и что? Станция запускалась для фотографирования обратной стороны Луны – это ее главная и самая важная работа. И сможет ли она выполнить ее, зависело, прежде всего от системы Раушенбаха.
– А Землю она, часом, не «поймает»? А то начнет фотографировать Землю, – допытывался Сергей Павлович.
– Не должна, – туманно успокаивал его Борис Викторович.
Королев лично читал все протоколы испытаний фототелеаппаратуры, дотошно расспрашивал о выдержках при съемке. В голосах своих собеседников не слышал он абсолютной уверенности, злился на них, но сам себя сдерживал, поскольку злиться было глупо, – ну кто, действительно, точно мог сказать, какая там за 400 тысяч километров от Земли освещенность, какую надо ставить выдержку.
25 сентября, как всегда вечером, Королев улетел на космодром, а рано утром был уже в МИКе и уже успел кого-то отчитать...
Подобные всплески собственной гневливости глубоко огорчали Сергея Павловича. Он ведь понимал, что так вот срываться на мальчишку-инженера, причем мальчишку славного, преданного делу, нельзя, недостойно. Ну, что теперь, извиняться идти? Тоже как-то глупо. Ницше говорил, что, раскаиваясь, прибавляешь к совершенной глупости новую...
Многие из тех, кто писал о Королеве, справедливо отмечали, что в принципе он был человеком добрым и, несмотря на свои «взрывы», никаких серьезных «увечий» людям не причинял. Это правда. Но ведь и у доброго человека может быть плохой характер. «Однако его любили!» – утверждает множество людей. Правильно. Бальзак писал: «В нас нет ненависти к суровости, когда она оправдана сильным характером, чистотой нравов и когда она искусно перемешана с добротой». И, несмотря на то, что Королев был человеком добрым, несмотря на то, что очень многие и очень разные люди действительно любили его, несмотря на все то, за что его любили, может быть, надо набраться смелости и признаться: у Королева был тяжелый, трудный, плохой характер.
Он был очень нежен с Ниной – самым близким для него человеком – и все-таки не раз заставлял Нину плакать, сам при этом мучаясь, быть может, больше ее. Истоки его частого раздражения на работе порождены, мне кажется, самой административно-командной системой, в которой он жил и воспитывался. Никто тогда не руководил добродушно. Добродушный руководитель – заведомо слабый руководитель.
Королев кричал на своих людей, потому что Устинов кричал на него, а Хрущев кричал на Устинова. Руководить – это значит быть недовольным – вот стиль его времени. И ужасно не то, что он кричал, а то, что те, на кого он кричал, считали это нормальным. Они бы растерялись и не поняли его, веди он себя по-другому, чувствовали бы себя не в своей тарелке, а некоторые административные мазохисты просто обиделись бы на него!
Огромная, космическая – в прямом и переносном смысле этого слова – работа Королева в последнее время, тот многомесячный хор славословий, который постоянно теперь ее окружал, заставили Сергея Павловича по-новому взглянуть на все свое Дело и на свое место в этом Деле. В эти дни он и написал Нине Ивановне большое исповедальное письмо, редкое среди многих его писем.
«...Дела наши здесь идут с необычным (даже для нас!) напряжением и обилием всяких трудностей, – писал Сергей Павлович. – Это все, в общем, закономерно, т.к. наша ближайшая задача весьма трудна и сложна даже просто по своему замыслу. Очень отрадно видеть, что такой большой коллектив самоотверженно трудится буквально без отдыха, все забыв и думая только о том, чтобы выполнить задание. Я очень, очень рад, что вокруг выросли эти люди, ведущие наше дело вперед.
Все эти дни я как-то по-новому, с особенным вниманием присматриваюсь и к своей лично работе здесь. Конечно, я не работаю с гаечным ключом или электрическим пробником, но мне кажется, что (я) глубоко участвую во всех процессах и работах, здесь идущих. Все же опыт есть и глаз наметан, а голова неутомимо подсказывает новые мысли. За эти 10-12 лет «такой работы» крепко связались теория с практикой, расчет с конструкцией, замысел с исполнением. И, наверное, мне выпало великое человеческое счастье трудиться в этом большом и увлекательном деле – редкое для человека счастье!
Вот и лирики немного, – вероятно, русский человек без этого не может...»
Вопрос о формах собственного участия во всех работах всегда волновал Сергея Павловича. Что должен делать и чего не должен делать Главный конструктор? Он немало об этом размышлял. Однажды в разговоре с авиаконструктором Игорем Александровичем Эрлихом он так сказал о руководителе одного авиационного КБ:
– Это дело он сделать не сумеет. Он кустарь, у него в кабинете кульман стоит...
– Да он за кульманом и не работал никогда, – возразил Эрлих.
– А для чего поставил? У него идеология кустаря: сам придумаю, сам начерчу, сам сделаю...
Надо думать, что Королев и сам «выдавливал из себя по капле» такого кустаря – ведь было время, когда он сам придумывал, сам чертил и сам строил. Уже в конце жизни в единственном записанном на пленку интервью, которое он дал радиожурналисту Юрию Летунову, Королев так сформулировал свое кредо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360