– Рэксик, родненький… Ну о чём ты говоришь, браток? Разве бы я тебе не сказал?! Ну как ты можешь так обо мне подумать?!
Криминальная полиция уехала, взяв с нас слово – ни с кем не разговаривать об этом, никого из окружающих не подозревать и вообще вести себя так, словно мы ничего не знаем и знать не хотим.
Несколько ошалевшие от почти трехчасового пребывания посторонних людей в нашем доме, мы с Фридрихом наскоро перекусили. Причём Фридриху пришлось даже шлёпнуть пару рюмок коньяку, чтобы немножко прийти в себя и оклематься от свалившихся на него новостей. А потом, совершенно обессиленные, мы завалились в гостиной у ёлки немного передохнуть перед началом приведения себя в порядок и прихода гостей. Фридрих – на свой диван, я – в своё кресло.
Подремать не удалось ни мне, ни Фридриху. Слишком велико было нервное напряжение. Поэтому уже через час Фридрих встал с дивана и сказал:
– Кыся! Я оставляю тебя встречать и занимать гостей, а сам пойду приму ванну и переоденусь. В конце концов, Рождество есть Рождество, и никто не имеет права нам его испортить!
– Только, пожалуйста, возьми с собой телефон, – сказал я ему. – Мало ли что…
Я знал, что у Франца Мозера есть свои ключи от калитки, но если позвонит Гельмут Хартманн, а он, по моим расчётам, обязательно позвонит часам к шести, то пусть он лучше разговаривает с Фридрихом. Потому что этот Швайне-Хунд в Человеческом образе всё равно меня не поймёт…
По-моему, немцы придумали грандиозное ругательство – «швайне-хунд». То есть «свинячья собака»… Абсолютно алогичное, нелепое, но для нас, Котов, очень даже выразительное! Не вставая с кресла, я разглядывал „Свой собственный документ“, изготовленный старым русским жуликом, осчастливившим разными сроками своего присутствия почти всё тюрьмы Европы. Теперь этот документ, повествующий об „исторической“ любви „моих“ предков – Кошки шведского короля Карла и Боевого (???) Кота Государя Всея Руси Петра Великого – был заключён под стекло, в очень дорогую старинную рамочку красного дерева, окаймлённую настоящим чеканным серебром,
Замечательная по своей наивности и наглости, моя «родовая грамота» стояла на самом видном месте нашей огромной гостиной – на камине тёмно-красного мрамора, рядом с разными небольшими семейными реликвиями семьи фон Тифенбах.
Но стояла она там как шутка. Как весёлое напоминание о нашем первом дне знакомства. И мне это ужасно нравилось! Да и всем, кто к нам приходил, тоже. Даже сегодняшней полиции…
Однако сейчас я смотрел на эту дурацкую грамоту, почти не видя её. Мне нужно было на чём-то остановить свой взгляд, и на глаза случайно попалась эта рамочка красного дерева в серебре.
А в голове у меня всё время проворачивалась МОЯ КОМБИНАЦИЯ сегодняшнего вечера. Которую я противопоставил всей Криминальной полиции Мюнхена. Только бы не сорвалось… Только бы не разрушилось!..
Я просчитывал десятки вариантов, понимал, что срыв может произойти в любом из звеньев: может быть, испугается Мозер, или перетрусит Гельмут, или кто-то из них случайно обнаружит матрёшку под сиденьем серебристого «мерседеса»; или – что самое страшное – Моника неожиданно согласится подождать, пока Франц и Гельмут «починят» их автомобиль, и поедет к отцу вместе с Гельмутом. А там ещё и Дженни…
Голова у меня шла кругом, и я молился всем нашим Котово-Кошачьим Богам, чтобы всё шло так, как придумал Я, как это должно было бы идти, если подходить ко всему этому с мерками СПРАВЕДЛИВОСТИ.
Очнулся я только тогда, когда случайно заметил в окне идущих уже по саду Таню Кох, Фолькмара фон Дейна и Франца Мозера. Сначала я подумал, что прослушал звонок в дверь, а потом вспомнил, что у Мозера есть свои ключи от калитки и гаража. Наверное, все трое одновременно подъехали к нашему дому, и звонка попросту не было.
А тут, кстати, в гостиную спустился и Фридрих. Но в каком виде?!
В смокинге (это мне когда-то Шура Плоткин объяснял…), в белой «бабочке», с маленьким ярким живым цветочком на чёрном шёлковом лацкане и в очень строгих, чёрных, почти без блеска, туфлях.
– Какой ты красивый, Фридрих! – восхитился я и увидел, что Фридрих очень обрадовался моему впечатлению.
– Тебе действительно нравится? – смущённо спросил он, словно надел смокинг впервые в жизни.
– Очень! – с удовольствием сказал я. – Ну просто – отпад!!!
– Что? – не понял Фридрих. – Как ты сказал?..
На моё счастье, раздался звонок в дверь, и мне не пришлось объяснять Фридриху значение слова «отпад». Для меня всегда это почти непосильная задача – растолковывать ему то или иное наше выраженьице и переводить его на удобоваримый язык. Поэтому последнее время при Фридрихе я опасаюсь пользоваться нашим уличным жаргоном. Это я только сейчас, на нервной почве, ухо завалил…
Вот, кстати, попробуй, объясни Фридриху, что это такое! Себе дороже…
…Потом все друг друга поздравляли с праздником и дарили подарки.
Этому подонку Мозеру Фридрих вручил объёмистый конверт с «Вайнахтсгельд» – рождественскими деньгами.
Фолькмару фон Дейну – настоящий рисунок какого-то Дюрера, о котором я никогда и слыхом не слыхивал…
А Тане Кох Фридрих преподнёс коробочку с такой сверкающей цацкой внутри, что, когда Таня открыла коробочку, она чуть в обморок не упала!
Мне же Таня подарила красно-золотую жилетку с белой манишкой и таким же бантиком, как у Фридриха. Чуть поменьше.
– Ты что, Таня?.. – тихо спросил я её на Нашей Волне. – У тебя совсем крыша поехала?! Я же никаких жилеток не ношу…
– Кыся, миленький… Ну, пожалуйста, надень жилеточку! – вслух запричитала Таня; – Только на сегодняшний вечер! Я так старалась… Пожалуйста, очень прошу тебя… Это сейчас ужасно модно! Все телевизионные модераторы, и мужчины, и женщины, теперь только в жилетках! Причём в самых разных… Я помогу её тебе надеть. Ну, пожалуйста, Кот!..
– Телевизионные модераторы, даже самые популярные и талантливые, – далеко не образец хорошего вкуса, – заметил Фридрих. – Но тебе, мой дорогой друг Кыся, эта жилетка действительно очень к лицу. Ты в ней так импозантен…
Я и сломался. Таня была так красива, так элегантна в своём вечернем платье, а Фридрих посоветовал мне надеть жилет таким тоном, что я дал слабину и позволил напялить на себя жилетку вместе с манишкой и белым бантиком. Это было не бог весть как удобно, но почти не стесняло движений. И я смирился.
– Я, пожалуй, пойду в гараж, приготовлю фейерверк? – спокойно спросил Франц Мозер.
– Конечно, конечно! Я же для этого и просил вас заехать сюда на полчасика, – тут же согласился Фридрих.
А я с замирающим сердцем ждал телефонного звонка от Гельмута Хартманна, и внутри у меня всё дребезжало от нервного напряга. И в тот момент когда Мозер направился было к дверям, раздался звонок телефона.
Откуда-то я точно ЗНАЛ, что это звонит Гельмут.
Мало того, когда Фридрих взял телефонную трубку (заметьте, без «громкой связи»!..), я УСЛЫШАЛ не только то, что говорил Фридрих фон Тифенбах, но и то, что говорил ему Гельмут Хартманн с другого конца Грюнвальда!.. Вот ОНО, НАШЕ – КОТОВОЕ, НЕОБЪЯСНИМОЕ!!!
– Фридрих, добрый вечер. У меня опять не заводится мой проклятый «мерседес», – сказал Гельмут. – Нет ли у вас герра Мозера?
– Есть, – ответил Фридрих и жестом остановил уже уходящего Франца…
– Фридрих, будьте любезны, попросите герра Мозера заехать за нами на одной из ваших машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149