..
Мы все трое переглянулись, Рут поблагодарила хозяина за комплимент, после чего нам и стали метать на стол всякие японские вкусности.
– Вот видишь? – сказал Тимур, словно продолжая давно начавшийся разговор. – Мне и в школе говорили, что я на тебя похож! А однажды в спортзале, когда мы только что вернулись с тобой из Флориды и я был такой загорелый, один говнюк даже сказал мне, что я… Ма, ты не огорчайся… Слышишь, мама? Он сказал мне, что я – «черномазый»…
У меня даже в животе похолодело! Я перестал есть и боялся поднять глаза на Рут.
– Ну а ты? – спокойно спросила Рут и улыбнулась странной улыбкой.
– Отгадай!
– Уже, – сказала Рут. – Это было в тот день, когда ты вернулся домой с рассечённой бровью и разбитым ртом. А потом не очень талантливо сочинил историю про падение с турника.
– Откуда ты знаешь, мам?!
– У меня такая профессия – быть твоей «мам». Ешь! В порту были?
– Да.
– Нашёл то, что искал?
– Не темни, мам. Я Мартыну уже всё рассказал. Нет, не нашёл. Но получил вот это… – И Тимур протянул Рут визитную карточку того портового начальника. – Обещал что-то придумать.
Рут внимательно изучила визитку и уверенно сказала:
– Видимо, сильный мужик. Обязательно созвонись с ним.
Я свою изумительную японскую сырую рыбу прикончил в один присест. Рут и Тимур ещё макали её в какие-то соусы, чем-то сдабривали, посыпали, и на это у них уходила масса лишнего времени. Мне же все эти приправы были «до лампочки» – рыба есть рыба, и жрать её надо, с точки зрения нормального Кота, без всяких примесей и гарниров.
Поэтому Рут и Тимур ещё были заняты едой, а я уже умывался, прилизывался, приводил себя в порядок и думал: «Интересно, а про Шуру она что-нибудь узнала?..»
– Да, КЫ-ся… По Квинсу твой Шура Плоткин не числится, – тут же сказала Рут. – Мы запросили Бронкс и Бруклин. Бронкс обещал дать сведения завтра. А Бруклин – не раньше чем дня через четыре. У них там куча проблем с вашими новыми русскими евреями – одно убийство за другим, каждый вечер стрельба, всё под контролем вашей мафии, и наши ребята вкалывают там день и ночь и то зашиваются. Просили чуточку подождать. Ладно?
– Конечно, – сказал я, а сам подумал: «Надо что-то предпринимать самому. Это им кажется, что они за четыре дня покончат с русскими. Я-то знаю, что наши – неистребимы!»
Просто ни одна полиция в мире ни хрена ещё сто лет не сможет поделать с нашими ребятами, пока у них перед глазами есть такой замечательный пример, как наши родные русские правители, которые ограбили свой народ и разворовали собственную страну.
Это мне ещё посредине Атлантического океана Мастер говорил. Это же в Санкт-Петербурге мне втолковывал Митя – младший лейтенант милиции Дмитрий Павлович Сорокин. А за месяц до моего знакомства с Митей, в Грюнвальде, самом дорогом районе баварского Мюнхена, теми же словами и совершенно то же самое объяснял мне мой старший друг Фридрих фон Тифенбах.
Только Митя в каждую фразу вставлял минимум три слова «бля», а заканчивал эту фразу одним словом «ёбть». Чего Фридрих фон Тифенбах, несмотря на своё блистательное образование, естественно, не делал по причине незнания нормального русского языка.
Надо, надо будет самому пошуровать! Или ехать в Вашингтон к тому конгрессмену – приятелю Фридриха. До Вашингтона на автобусе всего пять часов неторопливой езды. Это мне ещё Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер рассказывал.
А там уже всё просто – где тут у вас конгресс? Ах, вот он! Тогда, пожалуйста, позовите мне конгрессмена… Ох, ёлки точёные! Как же его зовут?! Он ещё учился вместе с герром Фридрихом фон Тифенбахом… Может, знаете? Как зовут?.. А чёрт его знает! Как же его звали, конгрессмена этого?.. Мамочки родные! Ведь Фридрих мне раз десять его имя повторял, а я… Склеротик чёртов!!!
Тимура бы к этой поездке подключить… Тем более у них какой-то автобусник есть знакомый.
– Тебе когда теперь в школу? – спросил я Тимура.
– Уже завтра. А что?
– Да так… – ответил я и подумал: «Ничего. Сам справлюсь».
* * *
…Потом Рут и Тимур показывали мне вечерний Манхэттен.
Я, как обычно, сидел на спинке переднего пассажирского сиденья, положив лапу на плечо Тимуру.
В отличие от Мюнхена, да и от Санкт-Петербурга – всё было кошмарно большим и ярким! И длинным! Улицы, дома, автомобили. Даже у Рут и Тимура автомобиль был длиной чуть ли не с прицеп Водилиной «вольвы». И назывался автомобиль семьи Истлейк – «плимут».
Так вот, о Манхэттене… Дома там были невероятно длинными в высоту! Двигались мы там ужасающе медленно, но у нас, слава Богу, был полицейский пропуск, и мы могли останавливаться где угодно.
В желании показать мне Нью-Йорк как можно лучше Тимур и Рут постоянно сыпали всякими названиями: Пятая авеню, Рокфеллер-центр, музей Гугенхайма, Бродвей… Кстати, Бродвей – самая яркая и освещённая улица, которую я когда-либо видел в жизни. Германия удавилась бы от жадности, если бы ей предложили зажечь такое количество лампочек сразу!..
Так вот, все эти названия – от Централ-парка до Маленькой Италии и Китайского квартала, включая сюда и две чудовищные башни мирового Торгового центра, – абсолютно не задерживались у меня в голове и начисто пролетали мимо моего сознания. Все они постоянно вытеснялись из моей башки лишь одной и той же мыслью: «Вот где-то здесь, может быть, даже вон за тем поворотом, сейчас бредёт Шура Плоткин… А может быть, он сидит сейчас вот в этом доме, у приятелей… Или один-одинёшенек киряет сейчас вон в той невзрачной забегаловке…»
Из болтовни Тимура и Рут я понял лишь одно – они показывали мне СВОЙ город. Мало того, они уже в который раз САМИ СЕБЕ показывали этот город! Потому что они оба преданно и недоверчиво, с горделивой нежностью и разумной насторожённостью очень любили этот огромный город! И очень хотели, чтобы он понравился и мне, впервые попавшему в Америку…
А я чувствовал себя не Котом, а Свиньёй, потому что никак не мог толком врубиться в их рассказы, а постоянно думал только лишь о Шуре…
Наверное, Рут просекла состояние моей души, так как сказала:
– Всё! Поехали домой. Переизбыток информации вреден. Завтра всем рано вставать. Кроме Мар-ТЫна… Он может дрыхнуть сколько угодно. Да, КЫ-ся?
Она была несомненно талантливым Человеком – эта Рут Истлейк.
Я потянулся к ней и благодарно потёрся носом о её правое ухо. Хотел мурлыкнуть, но ничего не вышло. Надо бы потренироваться, что ли…
* * *
Дома, после ужина, перед тем как всем следовало уже разойтись по постелям, я попросил Рут оставить окно в кухне чуть приоткрытым – вдруг мне ночью понадобится выйти по малой нужде?..
Это я так Рут сказал. Сам-то я точно знал, что выйти мне будет просто необходимо. Уж больно мне приглянулась та беленькая Кошечка-грязнулька с высоким сексуальным образованием!
И потом я сгорал от любопытства узнать, кто такой… или что такое «Вагиф», о котором моя Первая Американочка бормотала даже во время ЭТОГО САМОГО…
Ох, чувствую я, что подустал бороться за чистоту названий частей тела или совершаемых ими действий! Эта повсеместная идиотски-ханжеская возня с «ненормативной лексикой» кого угодно в гроб загонит.
Я уже и сам начинаю сдаваться – вместо того что-бы назвать подлинным словом один из прекраснейших природных процессов всего Живого, от соприкосновения пестиков и тычинок до воспроизводства Слонов, я вынужден писать большими буквами – ЭТОГО САМОГО, чтобы можно было догадаться, что я имею в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Мы все трое переглянулись, Рут поблагодарила хозяина за комплимент, после чего нам и стали метать на стол всякие японские вкусности.
– Вот видишь? – сказал Тимур, словно продолжая давно начавшийся разговор. – Мне и в школе говорили, что я на тебя похож! А однажды в спортзале, когда мы только что вернулись с тобой из Флориды и я был такой загорелый, один говнюк даже сказал мне, что я… Ма, ты не огорчайся… Слышишь, мама? Он сказал мне, что я – «черномазый»…
У меня даже в животе похолодело! Я перестал есть и боялся поднять глаза на Рут.
– Ну а ты? – спокойно спросила Рут и улыбнулась странной улыбкой.
– Отгадай!
– Уже, – сказала Рут. – Это было в тот день, когда ты вернулся домой с рассечённой бровью и разбитым ртом. А потом не очень талантливо сочинил историю про падение с турника.
– Откуда ты знаешь, мам?!
– У меня такая профессия – быть твоей «мам». Ешь! В порту были?
– Да.
– Нашёл то, что искал?
– Не темни, мам. Я Мартыну уже всё рассказал. Нет, не нашёл. Но получил вот это… – И Тимур протянул Рут визитную карточку того портового начальника. – Обещал что-то придумать.
Рут внимательно изучила визитку и уверенно сказала:
– Видимо, сильный мужик. Обязательно созвонись с ним.
Я свою изумительную японскую сырую рыбу прикончил в один присест. Рут и Тимур ещё макали её в какие-то соусы, чем-то сдабривали, посыпали, и на это у них уходила масса лишнего времени. Мне же все эти приправы были «до лампочки» – рыба есть рыба, и жрать её надо, с точки зрения нормального Кота, без всяких примесей и гарниров.
Поэтому Рут и Тимур ещё были заняты едой, а я уже умывался, прилизывался, приводил себя в порядок и думал: «Интересно, а про Шуру она что-нибудь узнала?..»
– Да, КЫ-ся… По Квинсу твой Шура Плоткин не числится, – тут же сказала Рут. – Мы запросили Бронкс и Бруклин. Бронкс обещал дать сведения завтра. А Бруклин – не раньше чем дня через четыре. У них там куча проблем с вашими новыми русскими евреями – одно убийство за другим, каждый вечер стрельба, всё под контролем вашей мафии, и наши ребята вкалывают там день и ночь и то зашиваются. Просили чуточку подождать. Ладно?
– Конечно, – сказал я, а сам подумал: «Надо что-то предпринимать самому. Это им кажется, что они за четыре дня покончат с русскими. Я-то знаю, что наши – неистребимы!»
Просто ни одна полиция в мире ни хрена ещё сто лет не сможет поделать с нашими ребятами, пока у них перед глазами есть такой замечательный пример, как наши родные русские правители, которые ограбили свой народ и разворовали собственную страну.
Это мне ещё посредине Атлантического океана Мастер говорил. Это же в Санкт-Петербурге мне втолковывал Митя – младший лейтенант милиции Дмитрий Павлович Сорокин. А за месяц до моего знакомства с Митей, в Грюнвальде, самом дорогом районе баварского Мюнхена, теми же словами и совершенно то же самое объяснял мне мой старший друг Фридрих фон Тифенбах.
Только Митя в каждую фразу вставлял минимум три слова «бля», а заканчивал эту фразу одним словом «ёбть». Чего Фридрих фон Тифенбах, несмотря на своё блистательное образование, естественно, не делал по причине незнания нормального русского языка.
Надо, надо будет самому пошуровать! Или ехать в Вашингтон к тому конгрессмену – приятелю Фридриха. До Вашингтона на автобусе всего пять часов неторопливой езды. Это мне ещё Капитан Алексей-Иванович-Кэп-Мастер рассказывал.
А там уже всё просто – где тут у вас конгресс? Ах, вот он! Тогда, пожалуйста, позовите мне конгрессмена… Ох, ёлки точёные! Как же его зовут?! Он ещё учился вместе с герром Фридрихом фон Тифенбахом… Может, знаете? Как зовут?.. А чёрт его знает! Как же его звали, конгрессмена этого?.. Мамочки родные! Ведь Фридрих мне раз десять его имя повторял, а я… Склеротик чёртов!!!
Тимура бы к этой поездке подключить… Тем более у них какой-то автобусник есть знакомый.
– Тебе когда теперь в школу? – спросил я Тимура.
– Уже завтра. А что?
– Да так… – ответил я и подумал: «Ничего. Сам справлюсь».
* * *
…Потом Рут и Тимур показывали мне вечерний Манхэттен.
Я, как обычно, сидел на спинке переднего пассажирского сиденья, положив лапу на плечо Тимуру.
В отличие от Мюнхена, да и от Санкт-Петербурга – всё было кошмарно большим и ярким! И длинным! Улицы, дома, автомобили. Даже у Рут и Тимура автомобиль был длиной чуть ли не с прицеп Водилиной «вольвы». И назывался автомобиль семьи Истлейк – «плимут».
Так вот, о Манхэттене… Дома там были невероятно длинными в высоту! Двигались мы там ужасающе медленно, но у нас, слава Богу, был полицейский пропуск, и мы могли останавливаться где угодно.
В желании показать мне Нью-Йорк как можно лучше Тимур и Рут постоянно сыпали всякими названиями: Пятая авеню, Рокфеллер-центр, музей Гугенхайма, Бродвей… Кстати, Бродвей – самая яркая и освещённая улица, которую я когда-либо видел в жизни. Германия удавилась бы от жадности, если бы ей предложили зажечь такое количество лампочек сразу!..
Так вот, все эти названия – от Централ-парка до Маленькой Италии и Китайского квартала, включая сюда и две чудовищные башни мирового Торгового центра, – абсолютно не задерживались у меня в голове и начисто пролетали мимо моего сознания. Все они постоянно вытеснялись из моей башки лишь одной и той же мыслью: «Вот где-то здесь, может быть, даже вон за тем поворотом, сейчас бредёт Шура Плоткин… А может быть, он сидит сейчас вот в этом доме, у приятелей… Или один-одинёшенек киряет сейчас вон в той невзрачной забегаловке…»
Из болтовни Тимура и Рут я понял лишь одно – они показывали мне СВОЙ город. Мало того, они уже в который раз САМИ СЕБЕ показывали этот город! Потому что они оба преданно и недоверчиво, с горделивой нежностью и разумной насторожённостью очень любили этот огромный город! И очень хотели, чтобы он понравился и мне, впервые попавшему в Америку…
А я чувствовал себя не Котом, а Свиньёй, потому что никак не мог толком врубиться в их рассказы, а постоянно думал только лишь о Шуре…
Наверное, Рут просекла состояние моей души, так как сказала:
– Всё! Поехали домой. Переизбыток информации вреден. Завтра всем рано вставать. Кроме Мар-ТЫна… Он может дрыхнуть сколько угодно. Да, КЫ-ся?
Она была несомненно талантливым Человеком – эта Рут Истлейк.
Я потянулся к ней и благодарно потёрся носом о её правое ухо. Хотел мурлыкнуть, но ничего не вышло. Надо бы потренироваться, что ли…
* * *
Дома, после ужина, перед тем как всем следовало уже разойтись по постелям, я попросил Рут оставить окно в кухне чуть приоткрытым – вдруг мне ночью понадобится выйти по малой нужде?..
Это я так Рут сказал. Сам-то я точно знал, что выйти мне будет просто необходимо. Уж больно мне приглянулась та беленькая Кошечка-грязнулька с высоким сексуальным образованием!
И потом я сгорал от любопытства узнать, кто такой… или что такое «Вагиф», о котором моя Первая Американочка бормотала даже во время ЭТОГО САМОГО…
Ох, чувствую я, что подустал бороться за чистоту названий частей тела или совершаемых ими действий! Эта повсеместная идиотски-ханжеская возня с «ненормативной лексикой» кого угодно в гроб загонит.
Я уже и сам начинаю сдаваться – вместо того что-бы назвать подлинным словом один из прекраснейших природных процессов всего Живого, от соприкосновения пестиков и тычинок до воспроизводства Слонов, я вынужден писать большими буквами – ЭТОГО САМОГО, чтобы можно было догадаться, что я имею в виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149