! Я не говорю уже о чудовищной стоимости медикаментов, перевязочного материала, амортизации аппаратуры, стоимости энергии… А последующие расходы? После операции?..
– Но, чёрт побери, существует же, кроме примитивных денежных расчётов, в которых мы буквально все утопаем, ещё и какая-то этическая норма взаимоотношений – «Врач и Больной»?! – разозлился фон Дейн.
– О Боже… – Усатый даже всплеснул руками. – Но если русские не хотят за него платить и требуют немедленно отправить этого гангстера в Петербург – какого чёрта вы упираетесь?! Они хотят его сами оперировать – Бог им в помощь… Что вам-то?
– Мы ликвидировали его ранение брюшной полости, еле-еле привели его к состоянию, когда можно начинать нейрохирургию, а теперь… Это преступно и возмутительно! – рявкнул профессор.
– Успокойтесь, Фолькмар. Теперь вы уже не несёте за него никакой ответственности, – сказал усатый.
– Да разве в этом дело! – горько произнёс фон Дейн. – Бог мой, Бог мой… Несчастная страна, несчастный народ, несчастный этот русский шофёр. Как он всё это выдержит? Он же даже слова сказать не может…
Посчитав, что разговор с профессором закончен, усатый толстяк с трудом втиснулся в свой «опель», завёл мотор, захлопнул дверь, но с места не тронулся. Плавно опустилось стекло водительской двери, и толстяк негромко и печально сказал фон Дейну:
– А может быть, его именно поэтому и забирают у нас так срочно. Может быть, кому-то там, в России, очень не хочется, чтобы этот шофёр после вашей операции стал говорить какие-то слова. Вы об этом подумали?
И толстяк, не попрощавшись, уехал. А через полминуты уехал и профессор фон Дейн.
Я сознательно не прерывал рассказа о разговоре профессора фон Дейна с усатым толстяком описанием того, что творилось со мной во время этого разговора. Я затаился под чьим-то «чероки», в двух метрах от профессорского «ягуара», и поэтому сумел не пропустить ни слова.
В том, что меня ни за что не возьмут в тот спецсамолет, который прилетит за Водилой, у меня не возникало никаких сомнений. Но на себя мне было уже наплевать. Я твёрдо знал, что когда-нибудь я всё равно доберусь до Петербурга! Тут, как говорил Шура Плоткин, «и к гадалке не ходи».
Но что будет с Водилой?! А если он в самолёте очнётся и станет меня искать – а меня там нет… Он, больной, переломанный и измученный бедняга, где-то летит по воздуху, а я, здоровый и невредимый Котяра, в это время гуляю по Мюнхену! Ничего себе ситуация!
Одного Человека, с которым, мы были так необходимы друг другу, я уже потерял. Теперь я теряю Второго…
* * *
В последнюю ночь Водилы на немецкой земле около него дежурила Таня Кох. Ко второму часу после полуночи больница угомонилась, и Таня, в белых широких полотняных штанах и такой же белой рубахе навыпуск, вышла за мной к служебному входу, катя перед собой маленький столик на колёсах. На столике стоял большой никелированный бак с крышкой.
– Послушай, Кот, – тихо сказала мне Таня. – Я больше не могу ночью шляться по клинике с авоськой, будто я только что бегала в лавочку. Ты уж, пожалуйста, не обессудь и полезай в стерилизатор, а я тебя прикрою крышечкой. Это мне полицейский подсказал…
Я тут же прыгнул в бак, Таня накрыла меня крышкой, и мы поехали.
Профессор фон Дейн оказался прав – Водила выглядел гораздо лучше, чем в прошлые дни. Почти сошёл чудовищный отёк со лба, остался лишь громадный синяк с желтизной по краям. И дышал Водила лучше – ровнее и глубже. И если бы не провода и трубки, которыми он был опутан, казалось, что Водила просто спит глубоким спокойным сном после тяжёлого трудового дня. Таня наглухо закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:
– Чёрт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжёлый!.. Полежи так. Может быть, он хоть тебя почувствует.
На мгновение мне пригрезилось, что, коснувшись моего загривка, пальцы Водилы слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я изо всех сил сам стал вызывать Водилу на связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакции – ноль!
Тогда я перестал суетиться и дёргаться, расслабился под тёплой, тяжёлой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно, не спеша, начал тихо-тихо вызывать его снова.
Я напомнил ему наиболее яркие картинки последних дней – наше первое знакомство, когда на корабле он расшнуровал заднюю стенку своего фургона, увидел меня и сказал: «Здравствуй, Жопа-Новый-Год, приходи на ёлку!..»
Я вспомнил про весёлую, смешливую и очень умелую черненькую Сузи, про десятидолларовую деловитую неумёху Маньку-Диану, про его любимое пиво «Фишер» и даже повторил ещё раз историю золотой зажигалки…
Потом я перешёл к воспоминаниям, которые, как мне казалось, тоже достаточно чётко запечатлелись в его сознании – таможня в Кильском морском порту, моё явление антинаркотическим собачкам, ганноверскую автозаправку и «татарский бифштекс»…
Я лишь про Алика старался не говорить, чтобы не нервировать Водилу, если тот хоть краем уха слышит меня. И про Лысого не вспоминал. И про Бармена – ни слова.
А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым тёмным экраном, по которому бежали зелёные волнистые линии, и время от времени отрицательно скорбно покачивала головой.
Мы даже и не заметили, как за окном уже вовсю рассвело, и пришли в себя лишь тогда, когда кто-то попытался открыть дверь.
Таня быстренько набросила на меня полотенце и впустила, наверное, дежурного врача. Потому что стала разговаривать с ним по-медицински. После чего, я слышал, врач ушёл.
– Давай, Кот, прощайся со своим приятелем, – сказала мне Таня. – Я сейчас попытаюсь тебя вынести отсюда. А то потом у меня на это просто времени не будет.
«Водила, миленький!.. – запричитал я без малейшей надежды. – Не бойся, я обязательно найду тебя в Петербурге!.. Я тебя познакомлю с Шурой Плоткиным. Вы просто обязаны держаться друг за друга! Таких, как вы, очень-очень мало, и поодиночке вас могут запросто истребить!.. Господи, Боженька! Сделай Божескую милость, чтобы Водила хоть одно моё словечко услышал…»
И то ли я в отчаянии себе нафантазировал, то ли что-то действительно сдвинулось с места, но мне вдруг причудилось, что я услышал тихий шелест – «Кыся-а-а…».
Но в этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и вместе со столиком выкатила из палаты.
* * *
Уже в девять часов утра я сидел на крыше профессорского «ягуара» и с невыразимой тоской смотрел вверх – в чистое синее осеннее небо, куда большой жёлтый вертолёт уносил моего Водилу…
Я вспомнил, как долго мы плыли из России в Германию, сколько мы ещё ехали своими колёсами, и несмотря на то, что жёлтый вертолёт был достаточно большим и шумным, в душу мою стали закрадываться тревожные сомнения – а долетит ли он от Мюнхена до Петербурга?..
Рядом со мной стояла заплаканная Таня Кох. И мне, и Тане было так тошно, мы оба-были настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на все свои высокоморальные преграды, собетвеннолапно воздвигнутые перед самим собой, что, не заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО спросил Таню:
«Он что, на этой жёлтой штуке так до самой России и полетит?»
– Что ты, Кот!.. – автоматически ответила мне Таня, не заметив ничего странного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
– Но, чёрт побери, существует же, кроме примитивных денежных расчётов, в которых мы буквально все утопаем, ещё и какая-то этическая норма взаимоотношений – «Врач и Больной»?! – разозлился фон Дейн.
– О Боже… – Усатый даже всплеснул руками. – Но если русские не хотят за него платить и требуют немедленно отправить этого гангстера в Петербург – какого чёрта вы упираетесь?! Они хотят его сами оперировать – Бог им в помощь… Что вам-то?
– Мы ликвидировали его ранение брюшной полости, еле-еле привели его к состоянию, когда можно начинать нейрохирургию, а теперь… Это преступно и возмутительно! – рявкнул профессор.
– Успокойтесь, Фолькмар. Теперь вы уже не несёте за него никакой ответственности, – сказал усатый.
– Да разве в этом дело! – горько произнёс фон Дейн. – Бог мой, Бог мой… Несчастная страна, несчастный народ, несчастный этот русский шофёр. Как он всё это выдержит? Он же даже слова сказать не может…
Посчитав, что разговор с профессором закончен, усатый толстяк с трудом втиснулся в свой «опель», завёл мотор, захлопнул дверь, но с места не тронулся. Плавно опустилось стекло водительской двери, и толстяк негромко и печально сказал фон Дейну:
– А может быть, его именно поэтому и забирают у нас так срочно. Может быть, кому-то там, в России, очень не хочется, чтобы этот шофёр после вашей операции стал говорить какие-то слова. Вы об этом подумали?
И толстяк, не попрощавшись, уехал. А через полминуты уехал и профессор фон Дейн.
Я сознательно не прерывал рассказа о разговоре профессора фон Дейна с усатым толстяком описанием того, что творилось со мной во время этого разговора. Я затаился под чьим-то «чероки», в двух метрах от профессорского «ягуара», и поэтому сумел не пропустить ни слова.
В том, что меня ни за что не возьмут в тот спецсамолет, который прилетит за Водилой, у меня не возникало никаких сомнений. Но на себя мне было уже наплевать. Я твёрдо знал, что когда-нибудь я всё равно доберусь до Петербурга! Тут, как говорил Шура Плоткин, «и к гадалке не ходи».
Но что будет с Водилой?! А если он в самолёте очнётся и станет меня искать – а меня там нет… Он, больной, переломанный и измученный бедняга, где-то летит по воздуху, а я, здоровый и невредимый Котяра, в это время гуляю по Мюнхену! Ничего себе ситуация!
Одного Человека, с которым, мы были так необходимы друг другу, я уже потерял. Теперь я теряю Второго…
* * *
В последнюю ночь Водилы на немецкой земле около него дежурила Таня Кох. Ко второму часу после полуночи больница угомонилась, и Таня, в белых широких полотняных штанах и такой же белой рубахе навыпуск, вышла за мной к служебному входу, катя перед собой маленький столик на колёсах. На столике стоял большой никелированный бак с крышкой.
– Послушай, Кот, – тихо сказала мне Таня. – Я больше не могу ночью шляться по клинике с авоськой, будто я только что бегала в лавочку. Ты уж, пожалуйста, не обессудь и полезай в стерилизатор, а я тебя прикрою крышечкой. Это мне полицейский подсказал…
Я тут же прыгнул в бак, Таня накрыла меня крышкой, и мы поехали.
Профессор фон Дейн оказался прав – Водила выглядел гораздо лучше, чем в прошлые дни. Почти сошёл чудовищный отёк со лба, остался лишь громадный синяк с желтизной по краям. И дышал Водила лучше – ровнее и глубже. И если бы не провода и трубки, которыми он был опутан, казалось, что Водила просто спит глубоким спокойным сном после тяжёлого трудового дня. Таня наглухо закрыла дверь и подложила меня Водиле под руку, прошептав:
– Чёрт бы тебя побрал, Кот, какой ты тяжёлый!.. Полежи так. Может быть, он хоть тебя почувствует.
На мгновение мне пригрезилось, что, коснувшись моего загривка, пальцы Водилы слегка шевельнулись. Но потом я понял, что ошибся. Тогда я изо всех сил сам стал вызывать Водилу на связь. Чтобы усилить свой сигнал, я лизал его руку и даже чуточку покусывал концы его пальцев. Реакции – ноль!
Тогда я перестал суетиться и дёргаться, расслабился под тёплой, тяжёлой, но безжизненной ручищей Водилы, немного передохнул и осторожно, не спеша, начал тихо-тихо вызывать его снова.
Я напомнил ему наиболее яркие картинки последних дней – наше первое знакомство, когда на корабле он расшнуровал заднюю стенку своего фургона, увидел меня и сказал: «Здравствуй, Жопа-Новый-Год, приходи на ёлку!..»
Я вспомнил про весёлую, смешливую и очень умелую черненькую Сузи, про десятидолларовую деловитую неумёху Маньку-Диану, про его любимое пиво «Фишер» и даже повторил ещё раз историю золотой зажигалки…
Потом я перешёл к воспоминаниям, которые, как мне казалось, тоже достаточно чётко запечатлелись в его сознании – таможня в Кильском морском порту, моё явление антинаркотическим собачкам, ганноверскую автозаправку и «татарский бифштекс»…
Я лишь про Алика старался не говорить, чтобы не нервировать Водилу, если тот хоть краем уха слышит меня. И про Лысого не вспоминал. И про Бармена – ни слова.
А Таня Кох не отрываясь смотрела в маленький телевизор с круглым тёмным экраном, по которому бежали зелёные волнистые линии, и время от времени отрицательно скорбно покачивала головой.
Мы даже и не заметили, как за окном уже вовсю рассвело, и пришли в себя лишь тогда, когда кто-то попытался открыть дверь.
Таня быстренько набросила на меня полотенце и впустила, наверное, дежурного врача. Потому что стала разговаривать с ним по-медицински. После чего, я слышал, врач ушёл.
– Давай, Кот, прощайся со своим приятелем, – сказала мне Таня. – Я сейчас попытаюсь тебя вынести отсюда. А то потом у меня на это просто времени не будет.
«Водила, миленький!.. – запричитал я без малейшей надежды. – Не бойся, я обязательно найду тебя в Петербурге!.. Я тебя познакомлю с Шурой Плоткиным. Вы просто обязаны держаться друг за друга! Таких, как вы, очень-очень мало, и поодиночке вас могут запросто истребить!.. Господи, Боженька! Сделай Божескую милость, чтобы Водила хоть одно моё словечко услышал…»
И то ли я в отчаянии себе нафантазировал, то ли что-то действительно сдвинулось с места, но мне вдруг причудилось, что я услышал тихий шелест – «Кыся-а-а…».
Но в этот момент Таня посадила меня в стерилизатор, закрыла крышкой и вместе со столиком выкатила из палаты.
* * *
Уже в девять часов утра я сидел на крыше профессорского «ягуара» и с невыразимой тоской смотрел вверх – в чистое синее осеннее небо, куда большой жёлтый вертолёт уносил моего Водилу…
Я вспомнил, как долго мы плыли из России в Германию, сколько мы ещё ехали своими колёсами, и несмотря на то, что жёлтый вертолёт был достаточно большим и шумным, в душу мою стали закрадываться тревожные сомнения – а долетит ли он от Мюнхена до Петербурга?..
Рядом со мной стояла заплаканная Таня Кох. И мне, и Тане было так тошно, мы оба-были настроены на такую паршивую Единую Волну, что я плюнул на все свои высокоморальные преграды, собетвеннолапно воздвигнутые перед самим собой, что, не заботясь о последствиях, открытым текстом МЫСЛЕННО спросил Таню:
«Он что, на этой жёлтой штуке так до самой России и полетит?»
– Что ты, Кот!.. – автоматически ответила мне Таня, не заметив ничего странного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149