Ветер дул с северо-востока, и, хотя парусами
управляли руки неопытные, а встречные морские течения затрудняли плавание,
шхуна легко скользила по волнам и заметно продвигалась вперед.
Все два дня мы не теряли из виду материка, простиравшегося на юге
волнистой линией; побережье этой части Южной Америки, а говоря точнее -
Венесуэлы, было гористым.
Вождь Манаури и его воины старались рассмотреть на далекой земле
знакомую вершину, у подножия которой, как они уверяли, лежали их селения.
Вершина эта именовалась горой Грифов.
- Разве можно узнать ее на таком расстоянии? - выразил я сомнение. -
От Большой земли нас отделяет много миль. Все горы там кажутся
одинаковыми.
- Мы узнаем, Ян, нашу гору, мы сразу узнаем! - ответил Манаури
по-аравакски, а мои юные друзья, Арнак и Вагура, как обычно, перевели мне
слова вождя на английский.
- Не подойти ли нам ближе к берегу? - предложил я.
- Не надо! Ближе могут быть подводные скалы. Вершину Грифов мы узнаем
и отсюда.
Надо ли говорить, с каким усердием высматривали мы эту вершину -
предвестницу лучших дней, рассчитывая, что там, в селениях араваков,
придет конец нашим бедам. Там мои друзья-индейцы окажутся среди своих, а
шестеро негров найдут у дружественного племени защиту и гостеприимство. А
я? Я уповал на то, что, оказавшись на Южноамериканском материке, смогу
легко с помощью индейцев добраться до английских островов Карибского моря.
Я надеялся, что индейцы не обманут моих надежд и помогут мне охотно, от
чистого сердца; тяжкие испытания последней недели связали нас верной, до
гробовой доски, дружбой.
Солнце клонилось к западу, когда на шхуне поднялся вдруг радостный
переполох. Все бросились на нос корабля и оттуда всматривались вперед,
указывая руками куда-то вдаль. В синей дымке далеко впереди на берегу
вырисовывались очертания горной вершины причудливой формы. Крутой склон с
одной стороны и пологий - с противоположной делали ее похожей на огромный,
устремленный ввысь клюв какой-то хищной птицы.
- Гора Грифов! - раздавались возбужденные голоса.
Ко мне, стоявшему на руле, подошел вождь Манаури, а вслед за ним
толпой и все остальные: Арнак, Вагура, Ласана, индейцы, негры. Лица их
выражали столько радости, столько счастья, что и мне невольно передалось
всеобщее возбуждение.
- Правь к ней! - только и смог вымолвить Манаури. - Ян! -
торжественным тоном произнес он. - Ты наш брат, и мы любим тебя! Тебе мы
обязаны своим спасением на острове. Твой разум и твои ружья победили наших
преследователей-испанцев. Дружба твоя вернула нас к жизни. Ты, великий
воин своего народа, не можешь пока вернуться к своим, и мы просим тебя от
чистого сердца: останься у нас! Останься навсегда!
Среди всеобщего радостного оживления все присутствующие встретили его
слова горячим одобрением.
- Сердечно благодарю вас за даруемое мне гостеприимство, но, к
сожалению, я не могу им воспользоваться, - ответил я твердо. - Я пробуду у
вас не дольше, чем потребуется для подготовки моего отъезда на английские
острова. Могу ли я рассчитывать па вашу помощь, Манаури?
- Ты - наш брат! - ответил вождь. - Мы сделаем все, о чем ты
попросишь...
Вершину Грифов мы увидели, когда до нее оставалось еще немало миль, и
лишь после многих часов плавания приблизились наконец к ее подножию. К
этому времени солнце уже заходило и близился вечер. До ближайшего селения
араваков, лежавшего на берегу лагуны в устье реки по той стороне горы,
оставалось плыть еще добрых два часа при попутном ветре и хорошей
видимости, а тут, как назло, и ветер под вечер стих, и стали быстро
сгущаться сумерки. Не оставалось иного выхода, как подплыть поближе к горе
и бросить вблизи от берега на ночь якорь. Индейцы знали здесь каждую пядь
морского дна, но предпочитали дождаться рассвета я лишь при свете дня
ввести шхуну в залив.
Совсем стемнело, и лишь звезды светили нам, когда мы покончили
наконец со всеми делами и встали на якорь. Никто, кроме детей, и не
подумал отправляться на отдых - предстоящий день будоражил всех одинаково:
и негров, и индейцев, и меня.
Еще до наступления темноты индейцы надеялись обнаружить в море или на
берегу хоть какие-нибудь признаки человеческой жизни - хотя бы лодки
рыбаков, вышедших на ловлю, - но зрение они напрягали напрасно.
- Это непонятно, - поделился со мной недоуменном Манаури. - Я хорошо
помню, как было прежде, - под вечер рыбаки всегда выходили в море.
- Вероятнее всего, они выходили и сегодня, - высказал я
предположение.
- Мы их не видим.
- Просто они, наверно, заметили нас раньше, чем мы их, и, опасаясь
чужих людей на шхуне, укрыли свои лодки в бухте.
- Может ли так быть? - задумался вождь.
И тут я вдруг заметил, что в волнении говорю с Манаури по-аравакски.
Наверно, я безбожно коверкал слова, по, как бы там ни было, говорил и
совсем неплохо понимал все, что говорит Манаури. Как же так, я,
англичанин, точнее говоря, вирджинский англичанин польского происхождения,
- и вдруг по-аравакски! Как это? Откуда? Ни разу до этой минуты мне не
приходило в голову, что я знаю аравакский язык. Впрочем, никакого
колдовства тут, вероятно, не было, и все объяснялось очень просто: живя
вместе с Арнаком и Вагурой на необитаемом острове более года, я постоянно
изъяснялся с ними на английском языке, которым достаточно хорошо владели
оба юноши. Но между собой молодые индейцы говорили исключительно на своем
родном языке, притом ничуть не смущаясь моим присутствием. Бессознательно
я улавливал чужую речь, и притом так успешно, что постепенно, не отдавая
себе даже в этом отчета, стал понимать отдельные слова, а потом и целые
фразы. Я мало придавал всему этому значения и потому знания обретал
незаметно, исподволь, как бы скрытым путем, но вот, когда возникла
потребность, знания эти пробились наружу и полностью проявились. В
обстановке всеобщего возбуждения никто этого не заметил, кроме меня
самого.
Люди на палубе, привольно расположившись группами, вполголоса
переговаривались, впадая порой в долгое молчание. И тогда чуткое ухо легко
выхватывало звуки, доносившиеся с материка. До берега было не больше
пятидесяти-шестидесяти саженей, и до слуха долетали голоса ночных
джунглей, а чуть ближе - шум ленивой морской волны, ласково бившей изредка
о прибрежный песок. Еще при свете дня я убедился, что растительность здесь
была очень похожа на ту, среди которой мне довелось жить на острове: не
сплошной непроходимый лес, а высокий кустарник, сухой и колючий,
перемежающийся зарослями знакомых мне кактусов и агав, среди которых лишь
изредка кое-где возносились стройные пальмы и другие высокоствольные
деревья. Отзвуки ночной жизни природы, доносившиеся оттуда, были почти
такими же, как и в дебрях моего острова, но насколько же глубже проникали
они в душу! Непередаваемым волнением теснили они сердце, будоражили
воображение. И я понимал отчего - звуки эти исходили от таинственной
огромной земли, покрытой где-то в глубине непроходимыми джунглями,
изрезанной руслами громадных рек, от земли, по которой бродили неведомые
племена диких туземцев, где жестокие испанцы и португальцы основывали
города и беспощадным мечом утверждали свои законы и свою религию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
управляли руки неопытные, а встречные морские течения затрудняли плавание,
шхуна легко скользила по волнам и заметно продвигалась вперед.
Все два дня мы не теряли из виду материка, простиравшегося на юге
волнистой линией; побережье этой части Южной Америки, а говоря точнее -
Венесуэлы, было гористым.
Вождь Манаури и его воины старались рассмотреть на далекой земле
знакомую вершину, у подножия которой, как они уверяли, лежали их селения.
Вершина эта именовалась горой Грифов.
- Разве можно узнать ее на таком расстоянии? - выразил я сомнение. -
От Большой земли нас отделяет много миль. Все горы там кажутся
одинаковыми.
- Мы узнаем, Ян, нашу гору, мы сразу узнаем! - ответил Манаури
по-аравакски, а мои юные друзья, Арнак и Вагура, как обычно, перевели мне
слова вождя на английский.
- Не подойти ли нам ближе к берегу? - предложил я.
- Не надо! Ближе могут быть подводные скалы. Вершину Грифов мы узнаем
и отсюда.
Надо ли говорить, с каким усердием высматривали мы эту вершину -
предвестницу лучших дней, рассчитывая, что там, в селениях араваков,
придет конец нашим бедам. Там мои друзья-индейцы окажутся среди своих, а
шестеро негров найдут у дружественного племени защиту и гостеприимство. А
я? Я уповал на то, что, оказавшись на Южноамериканском материке, смогу
легко с помощью индейцев добраться до английских островов Карибского моря.
Я надеялся, что индейцы не обманут моих надежд и помогут мне охотно, от
чистого сердца; тяжкие испытания последней недели связали нас верной, до
гробовой доски, дружбой.
Солнце клонилось к западу, когда на шхуне поднялся вдруг радостный
переполох. Все бросились на нос корабля и оттуда всматривались вперед,
указывая руками куда-то вдаль. В синей дымке далеко впереди на берегу
вырисовывались очертания горной вершины причудливой формы. Крутой склон с
одной стороны и пологий - с противоположной делали ее похожей на огромный,
устремленный ввысь клюв какой-то хищной птицы.
- Гора Грифов! - раздавались возбужденные голоса.
Ко мне, стоявшему на руле, подошел вождь Манаури, а вслед за ним
толпой и все остальные: Арнак, Вагура, Ласана, индейцы, негры. Лица их
выражали столько радости, столько счастья, что и мне невольно передалось
всеобщее возбуждение.
- Правь к ней! - только и смог вымолвить Манаури. - Ян! -
торжественным тоном произнес он. - Ты наш брат, и мы любим тебя! Тебе мы
обязаны своим спасением на острове. Твой разум и твои ружья победили наших
преследователей-испанцев. Дружба твоя вернула нас к жизни. Ты, великий
воин своего народа, не можешь пока вернуться к своим, и мы просим тебя от
чистого сердца: останься у нас! Останься навсегда!
Среди всеобщего радостного оживления все присутствующие встретили его
слова горячим одобрением.
- Сердечно благодарю вас за даруемое мне гостеприимство, но, к
сожалению, я не могу им воспользоваться, - ответил я твердо. - Я пробуду у
вас не дольше, чем потребуется для подготовки моего отъезда на английские
острова. Могу ли я рассчитывать па вашу помощь, Манаури?
- Ты - наш брат! - ответил вождь. - Мы сделаем все, о чем ты
попросишь...
Вершину Грифов мы увидели, когда до нее оставалось еще немало миль, и
лишь после многих часов плавания приблизились наконец к ее подножию. К
этому времени солнце уже заходило и близился вечер. До ближайшего селения
араваков, лежавшего на берегу лагуны в устье реки по той стороне горы,
оставалось плыть еще добрых два часа при попутном ветре и хорошей
видимости, а тут, как назло, и ветер под вечер стих, и стали быстро
сгущаться сумерки. Не оставалось иного выхода, как подплыть поближе к горе
и бросить вблизи от берега на ночь якорь. Индейцы знали здесь каждую пядь
морского дна, но предпочитали дождаться рассвета я лишь при свете дня
ввести шхуну в залив.
Совсем стемнело, и лишь звезды светили нам, когда мы покончили
наконец со всеми делами и встали на якорь. Никто, кроме детей, и не
подумал отправляться на отдых - предстоящий день будоражил всех одинаково:
и негров, и индейцев, и меня.
Еще до наступления темноты индейцы надеялись обнаружить в море или на
берегу хоть какие-нибудь признаки человеческой жизни - хотя бы лодки
рыбаков, вышедших на ловлю, - но зрение они напрягали напрасно.
- Это непонятно, - поделился со мной недоуменном Манаури. - Я хорошо
помню, как было прежде, - под вечер рыбаки всегда выходили в море.
- Вероятнее всего, они выходили и сегодня, - высказал я
предположение.
- Мы их не видим.
- Просто они, наверно, заметили нас раньше, чем мы их, и, опасаясь
чужих людей на шхуне, укрыли свои лодки в бухте.
- Может ли так быть? - задумался вождь.
И тут я вдруг заметил, что в волнении говорю с Манаури по-аравакски.
Наверно, я безбожно коверкал слова, по, как бы там ни было, говорил и
совсем неплохо понимал все, что говорит Манаури. Как же так, я,
англичанин, точнее говоря, вирджинский англичанин польского происхождения,
- и вдруг по-аравакски! Как это? Откуда? Ни разу до этой минуты мне не
приходило в голову, что я знаю аравакский язык. Впрочем, никакого
колдовства тут, вероятно, не было, и все объяснялось очень просто: живя
вместе с Арнаком и Вагурой на необитаемом острове более года, я постоянно
изъяснялся с ними на английском языке, которым достаточно хорошо владели
оба юноши. Но между собой молодые индейцы говорили исключительно на своем
родном языке, притом ничуть не смущаясь моим присутствием. Бессознательно
я улавливал чужую речь, и притом так успешно, что постепенно, не отдавая
себе даже в этом отчета, стал понимать отдельные слова, а потом и целые
фразы. Я мало придавал всему этому значения и потому знания обретал
незаметно, исподволь, как бы скрытым путем, но вот, когда возникла
потребность, знания эти пробились наружу и полностью проявились. В
обстановке всеобщего возбуждения никто этого не заметил, кроме меня
самого.
Люди на палубе, привольно расположившись группами, вполголоса
переговаривались, впадая порой в долгое молчание. И тогда чуткое ухо легко
выхватывало звуки, доносившиеся с материка. До берега было не больше
пятидесяти-шестидесяти саженей, и до слуха долетали голоса ночных
джунглей, а чуть ближе - шум ленивой морской волны, ласково бившей изредка
о прибрежный песок. Еще при свете дня я убедился, что растительность здесь
была очень похожа на ту, среди которой мне довелось жить на острове: не
сплошной непроходимый лес, а высокий кустарник, сухой и колючий,
перемежающийся зарослями знакомых мне кактусов и агав, среди которых лишь
изредка кое-где возносились стройные пальмы и другие высокоствольные
деревья. Отзвуки ночной жизни природы, доносившиеся оттуда, были почти
такими же, как и в дебрях моего острова, но насколько же глубже проникали
они в душу! Непередаваемым волнением теснили они сердце, будоражили
воображение. И я понимал отчего - звуки эти исходили от таинственной
огромной земли, покрытой где-то в глубине непроходимыми джунглями,
изрезанной руслами громадных рек, от земли, по которой бродили неведомые
племена диких туземцев, где жестокие испанцы и португальцы основывали
города и беспощадным мечом утверждали свои законы и свою религию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166