Этого Армии никак не хотел, уход зятя лишал его триумфа. И он крикнул вслед уходящему:
— Но если ты пришел проведать- своего умирающего шурина, то не мешкай! — И он поспешно открыл решетку, чтоб Уллик и впрямь не ушел.
Не ошибся советник, уверенный, что в Армине победит страсть к эффекту; он вошел с таким видом, будто действительно явился навестить смертельно больного.
— Иди погляди на результаты своих трудов, на гибель «Папирки»! — продолжая декламировать, Армии подвел Уллика к окну в противоположном углу и, приподняв коврик с ламбрекенами, молча указал ему на стену.
Пан советник, никогда не веривший тому, чего опасался Фрей, даже не глянув туда, произнес:
— А больше тебе нечего показывать — и это после двадцати пяти лет, что мы не виделись?
Тон его был жалостливым — тем суровее держался Армии.
— После этих двадцати пяти лет я должен бы указать тебе на дверь! — вскричал он.— Но я сделаю это не раньше, чем докажу, что ты этого заслуживаешь!
— Армии! — Уллик выпрямился перед шурином со всем своим достоинством.— Не шути со мной!
— Отнюдь,— возразил тот.— Момент, когда мы встретились впервые за четверть века, чтобы снова — и в последний раз — поговорить друг с другом, слишком серьезен, к тому же у меня нет ни времени, ни охоты шутить — мне нужно другое.
— А именно?
— Свести с тобой счеты, пан императорский советник!
— Я пришел к тебе с лучшими намерениями, а ты начинаешь ссору!
До ваших намерений мы еще дойдем, пан советник. А пока -подобьем итог... Извольте же посмотреть! — Армии провел пальцем по стене зигзаг — от подоконника до полу.
— Ха! — засмеялся Уллик.— Чего тут смотреть! Трещина с волосок в штукатурке!
— Простите,— возразил Армии,— с волосок эта трещинка была час назад, пока вы не пустили вашу турбину, а теперь в нее войдет кусок картона, как мы сейчас и убедимся; а может, она и еще шире.
Армии взял со стола полоску плотной бумаги и всунул ее в трещину. Бумага вошла беспрепятственно и даже совсем ушла в стену — Армии придерживал ее уже только ногтями за самый краешек.
— Если б эта полоска была такой же длины, какой толщины стена, пан советник, вы могли бы вытащить ее с другой стороны! — уже без злобы, почти приветливо объяснил Армии.— Это доказывает, что треснула вся стена. О, я-то знаю толк в трещинах «Папирки», пан императорский советник! Эта — первая сквозная; все прежние, возникшие в ходе строительства, были пустяковыми и не увеличивались. Но эта час назад была шириной с волосок, в нее не входила даже тонкая бумага, а через два часа в нее с легкостью войдет вот этот нож!
И Армии взял со стола свой нож для переплетных работ, тонкий, как лист бумаги.
— Затем трещина обозначится и в нижних этажах,— мечтательно продолжал он,— и к утру рухнет старая «Папирка» Фреев! Твои разрушительные труды будут завершены!
Долгий вздох, словно испуганного ребенка, дал знать, что в комнате находится третье живое существо. Уллик перевел глаза на ширму в углу и разглядел под нею босые женские ступни. Он тотчас догадался, кому эти ступни принадлежат,— в доме все давно знали о Жофке.
Армии помолчал, прикрыв глаза как бы от утомления, но вдруг широко открыл их и страшным голосом, с диким выражением на лице, вскричал:
— Мерзавец!
Его длинная борода вздрогнула трижды по числу слогов, после чего он так опасно взмахнул ножом, что Уллик невольно отшатнулся.
— Не бойся, Карл! — опять уже приветливым тоном заговорил Армии.— Мне было бы, правда, очень приятно всадить в тебя нож за все, что ты мне причинил, но такая месть была бы слишком краткой — к тому же я избавил бы тебя от того, что ты заслужил,— а заслужил ты такой конец, какой сам себе уготовил!
Нож вырвался из рук Армина и, пролетев по всей комнате, стукнулся черенком об дверцы буфета (в стиле Генриха IV).
— Да, да, оседает южная стена «Папирки»,— с меланхолической напевностью продолжал Армии, словно последний из могикан, поющий предсмертную песнь.— Оседает — и ляжет на машинный зал акционерного общества, которое подкопало ее фундамент, и с нею погибнет основатель ее и весь его род!
— Послушай, Армии,— севшим голосом проговорил советник,— ты городишь чепуху, сам же ты своим заявлением заставил образовать смешанную комиссию, которая, тщательно исследовав старое здание, объявила, что всякая опасность от строительства новой фабрики исключена,— а такая комиссия обманывать не станет.
— Да ты и сам ей не поверил — то-то сразу после нее застраховал «Папирку» на большую сумму!
— Это в любом случае был мой долг как шефа фирмы, и совладельца предприятия, и отца семейства — и раз ты не возобновил страховку...
— Да, я этого не сделал, потому что судьба «Па-пирки» — моя судьба! И я никуда отсюда не уйду!
Уллик внимательно посмотрел на шурина — и живо вспомнились ему припадки, случавшиеся с Армином в молодости; врачи определяли их как известного рода эпилепсию без потери памяти. Он совершенно забыл о цели своего прихода.
— Поверь я хоть единому слову из твоих фантазий — я велел бы вывести тебя отсюда силой! — сказал он.
— А так как не веришь, то и не сделаешь этого,— парировал Армии и засмеялся — не то как ребенок, не то как юродивый.— Однако, дорогой зятек, моя гибель точно так же неизбежна, как и твоя! Ты уже и в эту минуту все равно что мертв!
— Но позволь!..
— А нет? Как ты переживешь свое банкротство? Ну-ну, не сверли меня взглядом, будто не знаешь, что сегодня к трем часам тебе придется официально объявить о приостановке платежей! Да ведь ты пришел ко мне просить четыре тысячи, чтоб уплатить по фальшивому векселю, который выдал твой миленький сыночек,— вот они, твои лучшие намерения, с которыми ты, говоришь, явился ко мне!
— Откуда ты знаешь?!
— Я многое знаю, о чем ты, да и другие понятия не имеют. Но эту причину нетрудно было угадать. Твои дети, когда им приходится туго, прибегают ко мне за помощью — так и твой молодец Боудя приходил ко мне вчера. Что ж, я отказал ему; я рассудил, что хотя парень-то мне симпатичен, но если я дам ему денег, то не придет его отец, а мне надо было, чтобы он пришел. Видишь ли, четыре тысячи у меня есть — гм, гм... И если бы было десять таких шалопаев и каждый из них подделал бы вексель на четыре тысячи — я мог бы сделать тебе и такой заем!
Из глубоких недр своей сутаны Армии извлек — не бумажник, а чуть ли не портфель, явно имитацию какого-нибудь старинного кошеля. Когда он вытаскивал этот объемистый предмет, вместе с ним вывернулся наизнанку и карман, словно кошель был к нему пришит.
— Ах, вечно забываю! — пробормотал Армии и, повернув стерженек в замке кошеля, освободил металлический крючочек, вцепившийся в ткань.
Из кошеля он вынул тщательно увернутый в фольгу сверточек, оказавшийся пачкой новеньких банкнот. Армии отделил от нее четыре бумажки, остальные опять аккуратно обернул фольгой, положил в кошель, а кошель в карман, не забыв повернуть стерженек, чтобы снова зацепить крючочком ткань.
— Там у меня еще сорок шесть таких же,— похлопал Армии по карману.— А вот эти четыре — для уплаты по замечательному векселю, преступно изготовленному наследником твоего честного имени. Но прежде позволь мне небольшое отступление. Если я их тебе дам — что вполне возможно,— чем это будет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103