он знает другую дорогу к корту, он обгонит Тинду, встретит ее в городском саду на границе Карлина и здесь, на дорожках среди кустов, отважится...
Он бросился со всех ног, но когда, запыхавшись, подбежал к саду, понял, что место встречи выбрано весьма неподходяще. Ибо здесь, в городском саду, служившем — если не считать детской площадки для игр — просто проходом с одной улицы на другую, слонялся некий молодой человек, совершенно Важке не знакомый, но, кажется, уже виденный им когда-то. Важка ни за что на свете не желал, чтобы этот человек стал свидетелем его встречи с Тиндой, последствия которой были для него пока неисповедимы.
Этот молодой человек, видимо, имел какое-то отношение к Улликам, точнее к «Папирке», ибо Важка припомнил, что не раз видел, как он проходил через мостик к самой фабрике. Но вряд ли он был служащим «Папирки» — те не одеваются так шикарно по будням; и потом, почему бы ему тогда приходить и уходить поспешно, словно украдкой, словно стыдясь чего-то?
И вот теперь этот юноша разгуливает по дорожкам городского сада, цилиндр сдвинут на затылок, руки в карманах; Важка едва успел спрятаться за кустами, так быстро обернулся этот знакомый незнакомец.
Успел — пока его не заметила и Тинда!
Потому что — о ужас!
Это ее поджидал щеголеватый молодой человек, вот она сама бежит к нему, светясь дружелюбием, поскорей перехватила ракетку в левую руку, чтоб с сердечностью протянуть ему правую!
А он-то!
Молодой человек вырос чуть ли не на голову, выпрямился, вплотную подошел к Тинде и так стремительно схватил ее руку, что это могло быть оправдано только очень близким знакомством.
Условленное свидание!
Молодой человек что-то с жаром говорил Тинде. Над ее бровями — Важка, скрытый кустами, отлично видит ее лицо,— мелькнула тень неудовольствия, но тотчас зазвенел ее смех; словно ампирные часы с нежным звоночком отбили четверть и пошли тикать дальше — так и она все что-то щебечет...
Шикарный юноша быстро огляделся по сторонам и мгновенно наклонился к лицу Тинды.
Она отпрянула — и страшно сверкнули ее повелительные очи, она смерила нахала с головы до пят; а потом подняла взор — хотела увидеть, какое впечатление произвел на него отказ от поцелуя; но взор этот обратился к юноше с величайшей нежностью, как бы вознаграждая за отказ.
Они стояли так близко друг к другу, как только могут стоять влюбленные; Тинда все щебетала что-то ласковое, потом отступила, жестом руки притдоздила его к месту — и торопливо пошла прочь. Еще оглянулась, дважды кивнула — и вот уже белая фигурка, облитая сентябрьским солнцем, вышла из сада, исчезла.
Тот, кого она покинула, еще постоял, сунув руки в карман короткого американского пальто, сбив цилиндр на затылок,— и двинулся, в противоположную сторону.
А Рудольф Важка долго еще торчал в кустах со своим «Трио» под мышкой и бередил себе душу, подробно перебирая в памяти то, что сейчас разыгралось перед ним. Он не мог понять, что это было. Все стоял у него перед глазами молодой атлет во всей свой американизированной щеголеватости, этакий плечистый Кротон, которого и четверым не сдвинуть с места. Все виделись музыканту выступающие на чисто выбритом лице надбровья — нередкая деталь таких геркулесовских физиономий. Первобытная сила этого молодца со стремительными движениями, конечно, оправдывала восхищенную, любовную нежность, какую Тинда вложила в свой взгляд...
Эпизод не занял и четверти минуты, но свидетель ее еще добрых полчаса не уходил со сцены.
6
Любовь абстрактная и конкретная
Маленькое окошко — такое маленькое, что было в нем только четыре квадратных стеклышка, зато чистых, но, увы, не таких прозрачных, как хрусталь. Ибо если даже хрустальное стекло в течение десятков лет ежедневно, да по нескольку раз, особенно зимой, протирать грубым сапожницким фартуком, то и оно бы, наверное, покрылось густой сеткой царапин, тоненьких, как волосок, впрочем, различимых только под прямыми лучами солнца.
Сегодня солнце освещает это окошко сбоку, но фантастическое сплетение царапинок на стекле видно до последней линии, и это придает мягкость картинке, как бы вырезанной окошком из внешней реальности. Потому что из-за этой тончайшей сетки противоположный берег реки видится размытым, представляется некоей туманной бесконечностью, а река — если дать чуточку разыграться фантазии — кажется морем.
1 Точнее, Милон Кротонский — знаменитый победитель одной из Олимпиад Древней Греции.
Окошко расположено довольно низко над гладью реки, а так как зеленоватые волны, взбиваемые валом ближней, не видной отсюда, мельницы, быстро проносятся мимо, то Маня, приходя сюда, всякий раз очень легко могла вообразить, будто мастерская сапожника, освещаемая маленьким окошком,— каюта большого морского парохода, плывущего к своей пристани.
И представлениям этим вовсе не мешала старая, седая, очкастая голова мастера Мартина Зоуплны у окна, который автоматическими движениями, в два темпа, делал свою работу: раз — мастер выловил из ящика сапожный гвоздь, два — одним ударом вогнал его в подошву.
Маня слегка прищурила глаза — и вот река остановилась, а мастерская поплыла вместе с мастером Зоуплной, с его инструментами и с ней, Маней, и с пани Зоупл-новой, которая так кашляла и все же без конца нянчила тяжеленького Арноштека, мальчишечку — ровесника Манечки Улликовой; Арноштек еще не ходил, хотя Манечка уже бегала, как ртутный шарик, когда случалось ей заходить сюда со служанкой.
Это было давно, двадцать лет назад, а за последние десять — пятнадцать Маня сюда не показывала носа — с той самой поры, как — дочь богатого фабриканта, барышня — перестала носить детские ботиночки. Мастер Зоуплна был всего лишь «холодным сапожником», он только чинил обувь. Впрочем, для жителей окрестностей церкви св. Петра он был нужнее, чем тот, кто шьет новую.
Но и после того, как пан Уллик стал «придворным поставщиком», мастеру Зоуплне доставались время от времени заказы с «Папирки», по большей части — от слуг. Однако и футбольные бутсы молодого хозяина частенько валялись под табуреткой Зоуплны, не считая привинчивания коньков для молодых хозяек и так далее. За последние несколько месяцев даже сам старый хозяин иной раз, вспомнив о Зоуплне, поручал ему подкинуть подметки.
1 Звание доктора тех или иных наук в Европе присваивается всем, кто окончил университет.
Барышня Маня приходит сюда уже второй раз — первый был полтора месяца назад, и тогда дело обстояло куда хуже, чем сегодня, даже просто очень плохо: «пан доктор» лежал в больнице.
Кто такой «пан доктор»? — Да не кто иной, как бывший Арноштек, ныне доктор философии *; его отец, холодный сапожник, только так и обращается к сыну — «пан доктор», хотя, естественно, на «ты».
— Пан доктор уже неделю как дома, получшало ему. Лежит, правда, на канапейке, да это он всегда, как с прогулки вернется, а так уже совсем здоров, и цвет лица прежний, только б ел побольше, чтоб тела набрать,— говорит мастер Зоуплна.— Воспаление в легких, оно изрядно подкашивает человека, ладно еще, натура у пана доктора моя, кабы в покойницу пошел, не вынес бы такой горячки.
Все это мастер Зоуплна объяснял барышне Мане через дверь из мастерской в жилую комнатенку. Впрочем, двери-то не было, ее давно сняли, так что мастер говорил просто через дверной проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Он бросился со всех ног, но когда, запыхавшись, подбежал к саду, понял, что место встречи выбрано весьма неподходяще. Ибо здесь, в городском саду, служившем — если не считать детской площадки для игр — просто проходом с одной улицы на другую, слонялся некий молодой человек, совершенно Важке не знакомый, но, кажется, уже виденный им когда-то. Важка ни за что на свете не желал, чтобы этот человек стал свидетелем его встречи с Тиндой, последствия которой были для него пока неисповедимы.
Этот молодой человек, видимо, имел какое-то отношение к Улликам, точнее к «Папирке», ибо Важка припомнил, что не раз видел, как он проходил через мостик к самой фабрике. Но вряд ли он был служащим «Папирки» — те не одеваются так шикарно по будням; и потом, почему бы ему тогда приходить и уходить поспешно, словно украдкой, словно стыдясь чего-то?
И вот теперь этот юноша разгуливает по дорожкам городского сада, цилиндр сдвинут на затылок, руки в карманах; Важка едва успел спрятаться за кустами, так быстро обернулся этот знакомый незнакомец.
Успел — пока его не заметила и Тинда!
Потому что — о ужас!
Это ее поджидал щеголеватый молодой человек, вот она сама бежит к нему, светясь дружелюбием, поскорей перехватила ракетку в левую руку, чтоб с сердечностью протянуть ему правую!
А он-то!
Молодой человек вырос чуть ли не на голову, выпрямился, вплотную подошел к Тинде и так стремительно схватил ее руку, что это могло быть оправдано только очень близким знакомством.
Условленное свидание!
Молодой человек что-то с жаром говорил Тинде. Над ее бровями — Важка, скрытый кустами, отлично видит ее лицо,— мелькнула тень неудовольствия, но тотчас зазвенел ее смех; словно ампирные часы с нежным звоночком отбили четверть и пошли тикать дальше — так и она все что-то щебечет...
Шикарный юноша быстро огляделся по сторонам и мгновенно наклонился к лицу Тинды.
Она отпрянула — и страшно сверкнули ее повелительные очи, она смерила нахала с головы до пят; а потом подняла взор — хотела увидеть, какое впечатление произвел на него отказ от поцелуя; но взор этот обратился к юноше с величайшей нежностью, как бы вознаграждая за отказ.
Они стояли так близко друг к другу, как только могут стоять влюбленные; Тинда все щебетала что-то ласковое, потом отступила, жестом руки притдоздила его к месту — и торопливо пошла прочь. Еще оглянулась, дважды кивнула — и вот уже белая фигурка, облитая сентябрьским солнцем, вышла из сада, исчезла.
Тот, кого она покинула, еще постоял, сунув руки в карман короткого американского пальто, сбив цилиндр на затылок,— и двинулся, в противоположную сторону.
А Рудольф Важка долго еще торчал в кустах со своим «Трио» под мышкой и бередил себе душу, подробно перебирая в памяти то, что сейчас разыгралось перед ним. Он не мог понять, что это было. Все стоял у него перед глазами молодой атлет во всей свой американизированной щеголеватости, этакий плечистый Кротон, которого и четверым не сдвинуть с места. Все виделись музыканту выступающие на чисто выбритом лице надбровья — нередкая деталь таких геркулесовских физиономий. Первобытная сила этого молодца со стремительными движениями, конечно, оправдывала восхищенную, любовную нежность, какую Тинда вложила в свой взгляд...
Эпизод не занял и четверти минуты, но свидетель ее еще добрых полчаса не уходил со сцены.
6
Любовь абстрактная и конкретная
Маленькое окошко — такое маленькое, что было в нем только четыре квадратных стеклышка, зато чистых, но, увы, не таких прозрачных, как хрусталь. Ибо если даже хрустальное стекло в течение десятков лет ежедневно, да по нескольку раз, особенно зимой, протирать грубым сапожницким фартуком, то и оно бы, наверное, покрылось густой сеткой царапин, тоненьких, как волосок, впрочем, различимых только под прямыми лучами солнца.
Сегодня солнце освещает это окошко сбоку, но фантастическое сплетение царапинок на стекле видно до последней линии, и это придает мягкость картинке, как бы вырезанной окошком из внешней реальности. Потому что из-за этой тончайшей сетки противоположный берег реки видится размытым, представляется некоей туманной бесконечностью, а река — если дать чуточку разыграться фантазии — кажется морем.
1 Точнее, Милон Кротонский — знаменитый победитель одной из Олимпиад Древней Греции.
Окошко расположено довольно низко над гладью реки, а так как зеленоватые волны, взбиваемые валом ближней, не видной отсюда, мельницы, быстро проносятся мимо, то Маня, приходя сюда, всякий раз очень легко могла вообразить, будто мастерская сапожника, освещаемая маленьким окошком,— каюта большого морского парохода, плывущего к своей пристани.
И представлениям этим вовсе не мешала старая, седая, очкастая голова мастера Мартина Зоуплны у окна, который автоматическими движениями, в два темпа, делал свою работу: раз — мастер выловил из ящика сапожный гвоздь, два — одним ударом вогнал его в подошву.
Маня слегка прищурила глаза — и вот река остановилась, а мастерская поплыла вместе с мастером Зоуплной, с его инструментами и с ней, Маней, и с пани Зоупл-новой, которая так кашляла и все же без конца нянчила тяжеленького Арноштека, мальчишечку — ровесника Манечки Улликовой; Арноштек еще не ходил, хотя Манечка уже бегала, как ртутный шарик, когда случалось ей заходить сюда со служанкой.
Это было давно, двадцать лет назад, а за последние десять — пятнадцать Маня сюда не показывала носа — с той самой поры, как — дочь богатого фабриканта, барышня — перестала носить детские ботиночки. Мастер Зоуплна был всего лишь «холодным сапожником», он только чинил обувь. Впрочем, для жителей окрестностей церкви св. Петра он был нужнее, чем тот, кто шьет новую.
Но и после того, как пан Уллик стал «придворным поставщиком», мастеру Зоуплне доставались время от времени заказы с «Папирки», по большей части — от слуг. Однако и футбольные бутсы молодого хозяина частенько валялись под табуреткой Зоуплны, не считая привинчивания коньков для молодых хозяек и так далее. За последние несколько месяцев даже сам старый хозяин иной раз, вспомнив о Зоуплне, поручал ему подкинуть подметки.
1 Звание доктора тех или иных наук в Европе присваивается всем, кто окончил университет.
Барышня Маня приходит сюда уже второй раз — первый был полтора месяца назад, и тогда дело обстояло куда хуже, чем сегодня, даже просто очень плохо: «пан доктор» лежал в больнице.
Кто такой «пан доктор»? — Да не кто иной, как бывший Арноштек, ныне доктор философии *; его отец, холодный сапожник, только так и обращается к сыну — «пан доктор», хотя, естественно, на «ты».
— Пан доктор уже неделю как дома, получшало ему. Лежит, правда, на канапейке, да это он всегда, как с прогулки вернется, а так уже совсем здоров, и цвет лица прежний, только б ел побольше, чтоб тела набрать,— говорит мастер Зоуплна.— Воспаление в легких, оно изрядно подкашивает человека, ладно еще, натура у пана доктора моя, кабы в покойницу пошел, не вынес бы такой горячки.
Все это мастер Зоуплна объяснял барышне Мане через дверь из мастерской в жилую комнатенку. Впрочем, двери-то не было, ее давно сняли, так что мастер говорил просто через дверной проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103