Это случилось как-то вечером, когда Моур посвящал Вацлава в секреты смешивания американских коктейлей, расспрашивая при этом о делах на «Папирке». И Вацлав, разобиженный тем, что ему запретили появляться на острове — тогда он относил этот запрет на счет Тинды, рассказал, что знал, и, слово за слово, выболтал легенду о предостережении Тиндиной наставницы. Он поступил так в приступе малодушия, исполненный рабского желания услужить хозяину в его ухаживании за Тиндой... И бог весть что бы он еще раззвонил тогда, если б Моур не огорошил его вопросом, откуда он все это знает. Тут-то Вена и понял, куда клонит его повелитель, и вывернулся, придумав байку о своем знакомстве с горничной Тинды, которой та открылась в минуту откровенности.
По если сегодня вечером Тинда в самом деле... если действительно исполнится угроза пани Майнау, о которой Вацлав с Тиндой столько раз говорили во время ночных свиданий,— тогда Моур сразу поймет, как дело с его условно-нареченной, и расстроится брак, который должен был спасти акционерное общество «Турбина» и от которого вообще так много зависит!
Тем лучше для тебя,— заключил свои размышления молодой Незмара,— потому что тогда Тинда уже бесспорно твоя, как оно и следует по твоему, да и по ее разумению!
Под таким выводом Вена должен бы подписаться обеими руками — а он что-то не торопится. Он прекрасно знал, что на таком договоре с судьбой должна стоять еще одна подпись — барышни Уллико-вой,— а этого никогда не будет...
Самое правильное было бы ему, сыну фабричного сторожа, исполнить свой первоначальный замысел, ради которого и увел он вчера отцовскую плоскодонку; лежал бы теперь с камнем на шее на дне омута — в который Тинда скорее сама бросится, чем согласится на то, о чем Вацлав и думать не смеет, даже после того, что произошло прошлой ночью.
Если быть честным с самим собой, то вот истинный смысл его торжества: унижение! Даже если удастся примирить божеские законы с человеческими, столь тяжко нарушенными!
Глубоко удрученный мыслями о том, что делается сейчас в душе Тинды, несомненно занятой теми же вопросами, Вацлав приблизился к дому Моура. А так как после сегодняшнего всплеска хищной своей страсти он любил Тинду больше, чем когда бы то ни было, то и чувствовал себя величайшим негодяем во всех отношениях. На этом он и покончил с рефлексиями, прежде чем предстать пред лицом своего господина и повелителя.
Еще на пороге ему пришла мысль, принесшая облегчение: да ведь Тинда и знать не знает, что он, негодяй, выдал ее тайну!
Негр Джим, его наставник в английском языке, сказал, что мистер Моур уже ждет его.
Мистер Моур находился явно в немилостивом расположении духа, даже руки своему секретарю не подал, что обычно проделывал неукоснительно, и глаз не поднял от бумаг и чертежей, которые по его эскизам выполнил Вацлав, мастер черчения, проводя за этим занятием большую часть рабочего времени. А сегодня он даже выговор схлопотал — вещь у Моура неслыханная!
Помнит ли мистер Незмара, что при обсуждении условий служебных отношений между ними он согласился проводить ночи дома, то есть в своем служебном помещении?
Вена помнит.
Тогда мистер Моур заявил, что в третий раз он этого не потерпит, ибо контроль над контактами своего секретаря, которого он собирается сделать поверенным важных коммерческих секретов, является обязательным условием. Он надеется, что оклад секретаря находится в надлежащем соответствии с таким условием.
— Конечно,— пробормотал секретарь.
В десять часов мы поедем на торжественное открытие новых производственных помещений акционерного общества «Турбина», которое я собираюсь возглавить. Сюртук и цилиндр.
Вена поклонился и пошел одеться, как приказано прошел безобразно! — бросил Моур, впервые, но лишь на мгновение повернувшись лицом к секретарю, уже стоявшему у порога; поворот этот был произведен более резким, чем обычно, рывком подбородка, и в морщине, глубоко врезавшейся между злыми его глазами, засел испепеляющий гнев.
Мистер Моур явно не ждал ответа на последнее свое замечание, и Вена вышел, удивляясь тому, что, даже когда проснулся в клубном кресле, ни разу не вспомнил о своем позоре, который еще вчера считал величайшим несчастьем в жизни. Точно так же поразила его весть о пуске турбины, хотя и об этом он знал .еще вчера...
Пока ехали в машине, Вацлаву пришлось употребить немало усилий, чтобы скрыть свое волнение от Моура, который не спускал с него глаз, а Вена не смел даже взглянуть на него. То, что за ним наблюдали и тщательно его изучали, он чувствовал лишь по тому, как ерзал на сиденье и откашливался Моур.
За все время езды тот не промолвил ни слова.
Увижу ли я ее?!
Появится ли она на торжестве, на котором должна играть роль крестной матери?
Да жива ли она еще?!
Даже такой вопрос задавал себе молодой Незмара, не в силах избавиться от чувств, какие испытывает обвиняемый, когда следователь ведет его к месту преступления.
И если жива — как-то перенесет утрату роскошного инструмента своего искусства?
Судя по экипажам, стоящим в узкой улице перед «Папиркой», большинство господ уже собралось, и будущий президент акционерного общества «Турбина» явился одним из последних, если не самым последним. Его секретарь следовал за ним, весь погруженный в себя; он, казалось, все более и более замедляет шаг. Вдруг он совсем остановился, не в состоянии сдвинуться с места: какое внезапное счастье, какое нечаянное блаженное освобождение от душевных мук! Ибо ликующий звук победной фанфары, золотой, как это солнечное утро, вырвавшийся из открытого окна навстречу Моуру и Вене, был — голос Тинды!
Она пела свои упражнения, как каждое утро; начала и закончила свое парадное сольфеджио во весь диапазон своего контральто-сопрано, от пианиссимо до фортиссимо, вверх на одном вздохе и на другом — вниз. И так три раза подряд, даже карнизы старых домов на противоположной стороне отозвались эхом. Соловьиная трель и серебряный звон трубы — и еще откуда-то издалека долетело с опозданием дребезжанье какой-то жестяной вывески.
Тинда умолкла — мистер Моур зааплодировал, не удержался и Вена, захлопал не менее шумно. Мистер Моур оскалил зубы на такую дерзость, а какое проклятье пробормотали его губы, этого секретарь не разобрал.
Барышня Улликова показалась в окне, но лишь на секунду, так что ее едва успели разглядеть.
Поднимаясь по лестнице, встретили императорского советника — он был в новом «императорском» сюртуке и весь сиял торжеством: осуществлялась его давнишняя мечта!
Он приветствовал мистера Моура счастливым, растроганно-размягченным тоном сановника-юбиляра, неутомимого в импровизации спичей и благодарственных речей, и даже — к немалому удивлению американца — обнял и расцеловал его. Мистер Моур принял это с недоумением, но не сопротивлялся.
Для его секретаря у императорского советника не нашлось даже взгляда.
Столовая на втором этаже виллы полнилась говором.
В ту минуту, когда Моур с Улликом входили в дверь, барышня Улликова, в самом приятном расположении духа — ив чудесном костюме цвета бледных маков,— просила гостей любезно извинить ее за то, что она лишь теперь приступила к обязанностям хозяйки дома, но в этом виновата не она, а ее дражайшая тиранка и преподавательница пани Майнау, которую она имеет честь представить господам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
По если сегодня вечером Тинда в самом деле... если действительно исполнится угроза пани Майнау, о которой Вацлав с Тиндой столько раз говорили во время ночных свиданий,— тогда Моур сразу поймет, как дело с его условно-нареченной, и расстроится брак, который должен был спасти акционерное общество «Турбина» и от которого вообще так много зависит!
Тем лучше для тебя,— заключил свои размышления молодой Незмара,— потому что тогда Тинда уже бесспорно твоя, как оно и следует по твоему, да и по ее разумению!
Под таким выводом Вена должен бы подписаться обеими руками — а он что-то не торопится. Он прекрасно знал, что на таком договоре с судьбой должна стоять еще одна подпись — барышни Уллико-вой,— а этого никогда не будет...
Самое правильное было бы ему, сыну фабричного сторожа, исполнить свой первоначальный замысел, ради которого и увел он вчера отцовскую плоскодонку; лежал бы теперь с камнем на шее на дне омута — в который Тинда скорее сама бросится, чем согласится на то, о чем Вацлав и думать не смеет, даже после того, что произошло прошлой ночью.
Если быть честным с самим собой, то вот истинный смысл его торжества: унижение! Даже если удастся примирить божеские законы с человеческими, столь тяжко нарушенными!
Глубоко удрученный мыслями о том, что делается сейчас в душе Тинды, несомненно занятой теми же вопросами, Вацлав приблизился к дому Моура. А так как после сегодняшнего всплеска хищной своей страсти он любил Тинду больше, чем когда бы то ни было, то и чувствовал себя величайшим негодяем во всех отношениях. На этом он и покончил с рефлексиями, прежде чем предстать пред лицом своего господина и повелителя.
Еще на пороге ему пришла мысль, принесшая облегчение: да ведь Тинда и знать не знает, что он, негодяй, выдал ее тайну!
Негр Джим, его наставник в английском языке, сказал, что мистер Моур уже ждет его.
Мистер Моур находился явно в немилостивом расположении духа, даже руки своему секретарю не подал, что обычно проделывал неукоснительно, и глаз не поднял от бумаг и чертежей, которые по его эскизам выполнил Вацлав, мастер черчения, проводя за этим занятием большую часть рабочего времени. А сегодня он даже выговор схлопотал — вещь у Моура неслыханная!
Помнит ли мистер Незмара, что при обсуждении условий служебных отношений между ними он согласился проводить ночи дома, то есть в своем служебном помещении?
Вена помнит.
Тогда мистер Моур заявил, что в третий раз он этого не потерпит, ибо контроль над контактами своего секретаря, которого он собирается сделать поверенным важных коммерческих секретов, является обязательным условием. Он надеется, что оклад секретаря находится в надлежащем соответствии с таким условием.
— Конечно,— пробормотал секретарь.
В десять часов мы поедем на торжественное открытие новых производственных помещений акционерного общества «Турбина», которое я собираюсь возглавить. Сюртук и цилиндр.
Вена поклонился и пошел одеться, как приказано прошел безобразно! — бросил Моур, впервые, но лишь на мгновение повернувшись лицом к секретарю, уже стоявшему у порога; поворот этот был произведен более резким, чем обычно, рывком подбородка, и в морщине, глубоко врезавшейся между злыми его глазами, засел испепеляющий гнев.
Мистер Моур явно не ждал ответа на последнее свое замечание, и Вена вышел, удивляясь тому, что, даже когда проснулся в клубном кресле, ни разу не вспомнил о своем позоре, который еще вчера считал величайшим несчастьем в жизни. Точно так же поразила его весть о пуске турбины, хотя и об этом он знал .еще вчера...
Пока ехали в машине, Вацлаву пришлось употребить немало усилий, чтобы скрыть свое волнение от Моура, который не спускал с него глаз, а Вена не смел даже взглянуть на него. То, что за ним наблюдали и тщательно его изучали, он чувствовал лишь по тому, как ерзал на сиденье и откашливался Моур.
За все время езды тот не промолвил ни слова.
Увижу ли я ее?!
Появится ли она на торжестве, на котором должна играть роль крестной матери?
Да жива ли она еще?!
Даже такой вопрос задавал себе молодой Незмара, не в силах избавиться от чувств, какие испытывает обвиняемый, когда следователь ведет его к месту преступления.
И если жива — как-то перенесет утрату роскошного инструмента своего искусства?
Судя по экипажам, стоящим в узкой улице перед «Папиркой», большинство господ уже собралось, и будущий президент акционерного общества «Турбина» явился одним из последних, если не самым последним. Его секретарь следовал за ним, весь погруженный в себя; он, казалось, все более и более замедляет шаг. Вдруг он совсем остановился, не в состоянии сдвинуться с места: какое внезапное счастье, какое нечаянное блаженное освобождение от душевных мук! Ибо ликующий звук победной фанфары, золотой, как это солнечное утро, вырвавшийся из открытого окна навстречу Моуру и Вене, был — голос Тинды!
Она пела свои упражнения, как каждое утро; начала и закончила свое парадное сольфеджио во весь диапазон своего контральто-сопрано, от пианиссимо до фортиссимо, вверх на одном вздохе и на другом — вниз. И так три раза подряд, даже карнизы старых домов на противоположной стороне отозвались эхом. Соловьиная трель и серебряный звон трубы — и еще откуда-то издалека долетело с опозданием дребезжанье какой-то жестяной вывески.
Тинда умолкла — мистер Моур зааплодировал, не удержался и Вена, захлопал не менее шумно. Мистер Моур оскалил зубы на такую дерзость, а какое проклятье пробормотали его губы, этого секретарь не разобрал.
Барышня Улликова показалась в окне, но лишь на секунду, так что ее едва успели разглядеть.
Поднимаясь по лестнице, встретили императорского советника — он был в новом «императорском» сюртуке и весь сиял торжеством: осуществлялась его давнишняя мечта!
Он приветствовал мистера Моура счастливым, растроганно-размягченным тоном сановника-юбиляра, неутомимого в импровизации спичей и благодарственных речей, и даже — к немалому удивлению американца — обнял и расцеловал его. Мистер Моур принял это с недоумением, но не сопротивлялся.
Для его секретаря у императорского советника не нашлось даже взгляда.
Столовая на втором этаже виллы полнилась говором.
В ту минуту, когда Моур с Улликом входили в дверь, барышня Улликова, в самом приятном расположении духа — ив чудесном костюме цвета бледных маков,— просила гостей любезно извинить ее за то, что она лишь теперь приступила к обязанностям хозяйки дома, но в этом виновата не она, а ее дражайшая тиранка и преподавательница пани Майнау, которую она имеет честь представить господам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103