И вообще держался крепко.
Этим объяснялись и первые слова Тинды, обращенные к нему, когда она сегодня, в день своего рождения, вышла утром с коньками на реку, скованную внезапным морозом, и вроде бы нечаянно остановилась у импровизированного причала своей моторной лодки.
Сперва Тиида разыграла любопытство, спросила, лодка — хотя давно знала от предательницы Мальвы, какой подарок готовит ей Моур. Старый Незмара начал было выкручиваться,— мол, один господин арендовал это место для своей моторки, но барышня показала на надпись: почему же тогда лодка называется «Тинда»?
На это старый Незмара с горячностью заявил, что не мог же он оставить лодку под берегом, как хотел пан инженер, этак ее льдом разорвет; больше старик ничего сказать не пожелал. Тинда подступила к его сыну и голоском, перед которым не устоял бы даже неукрощенный лев, хотя бы и столь же лишенный слуха, спросила:
— А что же это, молодой человек, с некоторых пор вас совсем не видно? Прежде вы хоть мелькали изредка, а теперь, когда я сама к вам подошла, даже не поздороваетесь?
— Покорнейше целую ручки, милостивая барышня! — отозвался Вацлав, утрируя подобострастие последнего из служителей.
Тинда сделала вид, будто не заметила насмешки пролетарского сына в цилиндре — Вацлав надел его даже для возни с лодкой,— и, протягивая ему руку, бросила:
— Это просто так говорят, а вы поцелуйте-ка на деле!
Вацлав стоял, словно в землю врос, только глаза его зловеще вперились в нее.
— Ах да! — И Тинда, сняв перчатку, подставила ему обнаженную руку.
И Вацлав Незмара, как пес, который хочет зарычать, но вместо этого вдруг заскулил, покорно приблизился и поцеловал эту белоснежную миниатюрность, которая так охотно коллекционировала поцелуи и была главным инструментом кокетства Тинды.
Старик, скрывшийся под днищем лодки, что-то проворчал.
Маска твердости слетела с лица Вацлава — он был укрощен.
— И если у вас нет более важного дела — бегите за коньками и проводите меня на каток!
Вацлав убежал и прибежал с поспешностью тяжелоатлета, недавно занявшегося легкой атлетикой.
Некоторое время спустя старый Незмара выглянул из-под лодки: по льду речного рукава удалялся от острова его Вена об руку с милостивой барышней. И старик забормотал, с нарастающей выразительностью повторяя словечки, какие он в последнее время не раз отпускал по адресу сына.
А молодой Незмара, спустившись на лед, сильно топнул ногой и громко сказал:
— Выдержит! — это чтобы отец его еще расслышал.
— Чтоб так, за одну ночь, река замерзла и стала как железная плита — прямо чудо природы, даже шуги не было! — с мнимым безразличием подхватила Тинда, тоже дитя влтавских берегов.— Это возможно только при таком жутком морозе и при таком состоянии воды!
Вацлав слушал, не понимая — он собрал весь свой интеллект, чтобы сообразить, с чего это она после явного отчуждения вдруг пригласила его кататься на коньках?
— Так когда же вы покончите дельце с этим американцем? — вырвалось у него нечаянно и в таком тоне, словно разговаривал он с фабричной девчонкой.
— Тсс! — отозвалась барышня Улликова.— Да ты что! Больно мне нужно! Я его и в дедушки-то не хочу, а в мужья — да ни за всю Америку! — но прозвучали эти слова как-то неуверенно, хотя она тоже подражала манере речи прибрежных жителей.— А если серьезно, Вацлик, то этот господин нужен мне чрезвычайно: если уж он не поможет мне поступить в труппу Национального театра, то все было напрасно, и Вацлик, конечно, не станет портить мне дело!
— Ясно, я не пойду в Национальный и не скажу там — господа, не принимайте эту барышню,— ответил Вацлав с тем пренебрежительным оттенком, на какой осмеливался только, если не глядел на Тинду.
— Конечно, нет, но своей неуместной ревностью!
— Откуда мне знать, как я поступлю? — Вацлав словно рассуждал сам с собой.— Знаю только, что все это уже просто невыносимо и должно как-то кончиться!
Он стоял, руки в карманах, цилиндр на затылке, а на лице -- хмурая озабоченность человека, который не в состоянии поручиться за себя в дальнейшем.
Они были одни посреди замерзшей реки. Поэтому Тинда протянула просительным тоном:
— Вацличек!
И, обхватив пальчиками его массивный подбородок с глубокой ямочкой, совсем по-детски пыталась повернуть его голову к себе. А ему доставляло несказанное блаженство сопротивляться и уступать. Тинда поняла это по его взгляду, растроганному и печальному, когда он наконец-то глянул на нее. Тут она сделала то, что первым долгом строго себе запретила, когда вызвала его на прогулку под предлогом катанья на коньках; ущипнув его довольно чувствительно за подбородок, пригнула к себе его голову и влепила в его губы один из тех виртуозных полуневинных поцелуев, которые лишили бы Вацлава рассудка, будь он у него даже куда мощнее, чем на самом деле. Да и ее глаза увлажнились от нежности — все-таки она любила его больше, чем сама себе соглашалась признаться.
— Боже, какой у вас вид! — поторопилась она положить конец интимности.
— Это от тренировок,— буркнул Вацлав.— Кстати, наш тренер в клубе говорит, что для спортсмена полезнее несчастная любовь, чем хоть немножко да счастливая...
Ее поцелуй оставил сладость на его губах, а подбородок горел, так сильно она его ущипнула.
— Когда Моур сделает свое дело, Моур может уходить,— задумчиво перефразировала Тинда известную поговорку о мавре.— И разве моя-то любовь счастливее, пан Незмара?
— Другими словами — пан Моур остается в резерве на всякий случай...
— Впрочем, несчастная любовь полезнее не только в спорте, но и в искусстве... И потом... Давайте говорить правду! Кто из вас, господа, будет в резерве, элегантный чемпион корта или воспетый всеми спортивными обозревателями вратарь? И если кто-нибудь из вас имеет на душе еще что-нибудь или выскажет...
— Вот как! Хороши штучки! Значит, неправда то, что у нас говорят — будто теннис просто средство, превосходное для одной цели — для замужества? И богатые молодчики «Патриция» — они что, из воска?
Тинда промолчала. Как раз сегодня она задумала повести Вацлава, как дикого зубра, за кольцо, продетое в ноздри — а вышло-то, что именно он объяснил ей ее собственное положение куда яснее, чем это могла сделать она сама.
А положение ее в глазах людей ее круга было вот каким: в пражском спортивном мире не было, правда, недостатка в «партиях», да сама-то она не была «партией», если понимать под этим словом стремление соединиться в браке.
Тинда уже не была «партией»; с каких пор? Этот вопрос заслуживал отдельного размышления. Маня вот как-то сумела выбраться из такого положения...
Незмара тоже молчал, не отрывая подозрительного взгляда от ее опущенных век. Наверное, теперь она уже на самом деле думает разойтись с ним, если заговорила о столь благоразумно-практических вещах!
— Конечно, тут уж ничего другого не остается,— решился продолжить свою мысль Вацлав,— кроме как подыскать богатого дедушку или, лучше сказать, американского дядюшку!
И он громко рассмеялся, полагая, что был остроумен.
Тинда вспыхнула, устыдившись самое себя.
«Как?! — укорила она себя мысленно.— Разве я продажная девка? Я ведь артистка — или Майнау ошиблась? Искусство — вот моя «партия»! Как могла я хоть на мгновение забыть об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Этим объяснялись и первые слова Тинды, обращенные к нему, когда она сегодня, в день своего рождения, вышла утром с коньками на реку, скованную внезапным морозом, и вроде бы нечаянно остановилась у импровизированного причала своей моторной лодки.
Сперва Тиида разыграла любопытство, спросила, лодка — хотя давно знала от предательницы Мальвы, какой подарок готовит ей Моур. Старый Незмара начал было выкручиваться,— мол, один господин арендовал это место для своей моторки, но барышня показала на надпись: почему же тогда лодка называется «Тинда»?
На это старый Незмара с горячностью заявил, что не мог же он оставить лодку под берегом, как хотел пан инженер, этак ее льдом разорвет; больше старик ничего сказать не пожелал. Тинда подступила к его сыну и голоском, перед которым не устоял бы даже неукрощенный лев, хотя бы и столь же лишенный слуха, спросила:
— А что же это, молодой человек, с некоторых пор вас совсем не видно? Прежде вы хоть мелькали изредка, а теперь, когда я сама к вам подошла, даже не поздороваетесь?
— Покорнейше целую ручки, милостивая барышня! — отозвался Вацлав, утрируя подобострастие последнего из служителей.
Тинда сделала вид, будто не заметила насмешки пролетарского сына в цилиндре — Вацлав надел его даже для возни с лодкой,— и, протягивая ему руку, бросила:
— Это просто так говорят, а вы поцелуйте-ка на деле!
Вацлав стоял, словно в землю врос, только глаза его зловеще вперились в нее.
— Ах да! — И Тинда, сняв перчатку, подставила ему обнаженную руку.
И Вацлав Незмара, как пес, который хочет зарычать, но вместо этого вдруг заскулил, покорно приблизился и поцеловал эту белоснежную миниатюрность, которая так охотно коллекционировала поцелуи и была главным инструментом кокетства Тинды.
Старик, скрывшийся под днищем лодки, что-то проворчал.
Маска твердости слетела с лица Вацлава — он был укрощен.
— И если у вас нет более важного дела — бегите за коньками и проводите меня на каток!
Вацлав убежал и прибежал с поспешностью тяжелоатлета, недавно занявшегося легкой атлетикой.
Некоторое время спустя старый Незмара выглянул из-под лодки: по льду речного рукава удалялся от острова его Вена об руку с милостивой барышней. И старик забормотал, с нарастающей выразительностью повторяя словечки, какие он в последнее время не раз отпускал по адресу сына.
А молодой Незмара, спустившись на лед, сильно топнул ногой и громко сказал:
— Выдержит! — это чтобы отец его еще расслышал.
— Чтоб так, за одну ночь, река замерзла и стала как железная плита — прямо чудо природы, даже шуги не было! — с мнимым безразличием подхватила Тинда, тоже дитя влтавских берегов.— Это возможно только при таком жутком морозе и при таком состоянии воды!
Вацлав слушал, не понимая — он собрал весь свой интеллект, чтобы сообразить, с чего это она после явного отчуждения вдруг пригласила его кататься на коньках?
— Так когда же вы покончите дельце с этим американцем? — вырвалось у него нечаянно и в таком тоне, словно разговаривал он с фабричной девчонкой.
— Тсс! — отозвалась барышня Улликова.— Да ты что! Больно мне нужно! Я его и в дедушки-то не хочу, а в мужья — да ни за всю Америку! — но прозвучали эти слова как-то неуверенно, хотя она тоже подражала манере речи прибрежных жителей.— А если серьезно, Вацлик, то этот господин нужен мне чрезвычайно: если уж он не поможет мне поступить в труппу Национального театра, то все было напрасно, и Вацлик, конечно, не станет портить мне дело!
— Ясно, я не пойду в Национальный и не скажу там — господа, не принимайте эту барышню,— ответил Вацлав с тем пренебрежительным оттенком, на какой осмеливался только, если не глядел на Тинду.
— Конечно, нет, но своей неуместной ревностью!
— Откуда мне знать, как я поступлю? — Вацлав словно рассуждал сам с собой.— Знаю только, что все это уже просто невыносимо и должно как-то кончиться!
Он стоял, руки в карманах, цилиндр на затылке, а на лице -- хмурая озабоченность человека, который не в состоянии поручиться за себя в дальнейшем.
Они были одни посреди замерзшей реки. Поэтому Тинда протянула просительным тоном:
— Вацличек!
И, обхватив пальчиками его массивный подбородок с глубокой ямочкой, совсем по-детски пыталась повернуть его голову к себе. А ему доставляло несказанное блаженство сопротивляться и уступать. Тинда поняла это по его взгляду, растроганному и печальному, когда он наконец-то глянул на нее. Тут она сделала то, что первым долгом строго себе запретила, когда вызвала его на прогулку под предлогом катанья на коньках; ущипнув его довольно чувствительно за подбородок, пригнула к себе его голову и влепила в его губы один из тех виртуозных полуневинных поцелуев, которые лишили бы Вацлава рассудка, будь он у него даже куда мощнее, чем на самом деле. Да и ее глаза увлажнились от нежности — все-таки она любила его больше, чем сама себе соглашалась признаться.
— Боже, какой у вас вид! — поторопилась она положить конец интимности.
— Это от тренировок,— буркнул Вацлав.— Кстати, наш тренер в клубе говорит, что для спортсмена полезнее несчастная любовь, чем хоть немножко да счастливая...
Ее поцелуй оставил сладость на его губах, а подбородок горел, так сильно она его ущипнула.
— Когда Моур сделает свое дело, Моур может уходить,— задумчиво перефразировала Тинда известную поговорку о мавре.— И разве моя-то любовь счастливее, пан Незмара?
— Другими словами — пан Моур остается в резерве на всякий случай...
— Впрочем, несчастная любовь полезнее не только в спорте, но и в искусстве... И потом... Давайте говорить правду! Кто из вас, господа, будет в резерве, элегантный чемпион корта или воспетый всеми спортивными обозревателями вратарь? И если кто-нибудь из вас имеет на душе еще что-нибудь или выскажет...
— Вот как! Хороши штучки! Значит, неправда то, что у нас говорят — будто теннис просто средство, превосходное для одной цели — для замужества? И богатые молодчики «Патриция» — они что, из воска?
Тинда промолчала. Как раз сегодня она задумала повести Вацлава, как дикого зубра, за кольцо, продетое в ноздри — а вышло-то, что именно он объяснил ей ее собственное положение куда яснее, чем это могла сделать она сама.
А положение ее в глазах людей ее круга было вот каким: в пражском спортивном мире не было, правда, недостатка в «партиях», да сама-то она не была «партией», если понимать под этим словом стремление соединиться в браке.
Тинда уже не была «партией»; с каких пор? Этот вопрос заслуживал отдельного размышления. Маня вот как-то сумела выбраться из такого положения...
Незмара тоже молчал, не отрывая подозрительного взгляда от ее опущенных век. Наверное, теперь она уже на самом деле думает разойтись с ним, если заговорила о столь благоразумно-практических вещах!
— Конечно, тут уж ничего другого не остается,— решился продолжить свою мысль Вацлав,— кроме как подыскать богатого дедушку или, лучше сказать, американского дядюшку!
И он громко рассмеялся, полагая, что был остроумен.
Тинда вспыхнула, устыдившись самое себя.
«Как?! — укорила она себя мысленно.— Разве я продажная девка? Я ведь артистка — или Майнау ошиблась? Искусство — вот моя «партия»! Как могла я хоть на мгновение забыть об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103