.. Турбине!
Вена знал — причем от барышни Фафровой — что дело обстоит не совсем так, но одно запрещение, касающееся его, действительно исходило от Тинды: она потребовала от мистера Моура, чтоб ему никогда больше не приходило в голову сажать своего секретаря четвертым спутником в автомобиль, когда в нем едет она. Это Вацлав тоже узнал от Мальвы, которая предавала всех и вся.
Тинда, как более сообразительная, разгадала истинные намерения Моура относительно Вены, который, как и старый Незмара, воображал, будто набоб из личного расположения причислил молодого атлета к своему двору, а в сущности, к обслуживающему персоналу. И именно Моур заставил императорского советника полностью отказать Вене от дома. В автомобиль Моур сажал его как подопытного кролика, чтобы по его и Тиндиному поведению понять их отношения; с «Папирки» же он удалил Вацлава, как удаляют волка, чьим клыкам нельзя доверять. Впрочем, американец очень точно знал о предсказании пани Майнау и был совершенно спокоен на сей счет.
Однако сейчас Вене некогда было думать обо всем этом. Он осторожно пробирался по неровной насыпи острова — в этом месте он не очень хорошо ориентировался. Теперь тут провели канал во всю длину острова, и устье его выходило к самой плотине. Армии назвал этот канал «Пактолом», поглотившим множество золота. Слева от башни «Папирки» смутно белели стены нового фабричного здания, за башней, над берегом, притулился во мраке массивный машинный зал — спальня турбины с маленькой буквы.
Все различалось неясно, крыши строений сливались в единую черную массу с небом, казавшимся очень низким, и душно было под ним в тот вечер, даже как будто парило — или так только казалось Вене?
Засев в углу, образуемом машинным залом и башней, он со всей сосредоточенностью измученной души уставился на узорную решетку, выделявшуюся на фоне тускло освещенной комнаты Тинды. Вена правильно рассудил, что на лето — а главное потому, что его уже нет на «Папирке»,— она снова переберется в прежнюю свою спальню.
На темных индигово-красных обоях четко рисовались прутья решетки и соединяющие их сверху скобы, а между ними проглядывала желтоватая белизна потолка, все такое знакомое для Вены, правда, только снаружи...
Верный сторож «Папирки» вернулся с вестью, что все спокойно, можно без опаски пройти даже по мостику.
— Мальчик, не ходи туда! — вдруг сказал старый Незмара.— Послушай меня, нельзя этого делать, эта женщина, как увидит тебя, подымет крик на всю фабрику, и оба мы попадемся — слушай, пойдем, я тебя отвезу...— и он схватил сопротивляющегося сына за рукав.
Вена вырвался, в три прыжка перенесся через мостик, и вот он уже схватился руками за решетку, подтянулся к окну.
Камня, на который он, бывало, становился, уже не было, но то, что он увидел в окне, заставило его несколько раз подпрыгивать, подтягиваясь руками; потом, расцарапавшись о шероховатости стены, он нашел другой камень кубической формы и с немалыми усилиями подкатил его под окно.
Теперь он устроился удобно.
Сердце его отчаянно забилось, как уже было с ним однажды — его тренированное сердце, не ускорявшее ударов даже при подъеме самого тяжелого веса...
Окно было распахнуто настежь. Комнату слабо освещал ночник у разостланной кровати Тинды, белая дверь в индигово-красной стене напротив окна стояла приотворенной в заднее помещение, залитое ярким светом. По стенам этого заднего помещения, блестящим от лака, метались быстрые тени чьих-то рук — это могли быть только руки Тинды.
Потом тени рук упали, на стене осталась только тень головы, запрокинутой назад.
Вацлав сразу догадался, что она делает: из-за створки двери показались распущенные волосы и ее лицо в профиль, обращенное кверху, так что волосы, ее платиново-светлые волосы как бы стекали с затылка длинной, пышной, густой волной; Тинда трясла их, встряхивала, пока, видно, у нее не закружилась голова, тогда она выпрямилась так резко, что даже пошатнулась. При этом об пол стукнула туфелька — а то, что разглядел из-за двери Вена, подтвердило его догадку: на барышне Улликовой не было ничего, кроме домашних туфелек...
Помещение за приотворенной дверью была — да! — была ванная!
Тинда опять скрылась за дверью, но ушла не так далеко вглубь — видны были тени ее рук, кругообразно двигающиеся вокруг головы.
Вена слышал таинственный шорох гребенки в ее сверкающих волосах, таких длинных, что приходилось перекидывать их через плечо и встряхивать, чтобы расчесать.
Возможно, мужчина рыцарственного воспитания и благородной души счел бы на месте Вены ниже своего нравственного уровня продолжать наблюдения, какие, напротив, доставляют удовольствие фривольным распутникам. Но Вацлав Незмара-младший был, как нам известно, воспитан далеко не в рыцарском духе, однако не был он и фривольного образа мыслей; правда, в его любви к Тинде, увы, было очень мало духовного, все же он ощущал эту любовь исключительно как страдание, порой невыносимое. И теперь, если б даже хотел, не мог бежать: его пальцы слишком судорожно вцепились в решетку.
Каковы же были его действия?
С малых лет этот выходец из низов, этот выбившийся из колеи пролетарий, в сущности, стоял за оградой, отделявшей его от людей высшей касты, и, прижимая лицо к щелям забора, пялил глаза на рай, из которого изгнан без надежды когда-либо попасть туда — вот как сегодня, этой майской ночью. Со временем, правда, когда несколько ленивый ум его дошел до, скажем, сословного сознания, развилось в нем и хмуро-ироническое отношение к этому раю.
Но встреча с Тиндой снова убедила его, что там — настоящий рай, и не может быть худшего несчастья, чем изгнание из него — вернее, чем его недоступность; одним словом, если он часто твердил себе, что барышня Улликова прекрасна до отчаяния, то сегодня ночью, увидев всю ее красоту, по сути, второй раз в жизни, бедный малый был близок к слезам.
Тинда вышла из ванной в спальню, и прежде чем она накинула на себя пеньюар, висевший за дверью, Вена на какое-то мгновение увидел ее всю — как в известной балладе смертный увидел изваяние богини Нейт в Саисе без покровов — и едва не упал бездыханный. Сердце его сделало в этот миг такой скачок, что надвое разделился его шепотный вскрик:
— Тин-да!
Она приглушенно ахнула и, не успев погасить свечу, стоявшую на ночном столике, сбросила ее на пол.
Наступила гробовая тишина. Казалось, она длится бесконечно, потом у самого окна послышался шепот Тинды:
— Кто тут? И еще раз:
— Кто тут?
— Я, Вена! — едва слышно дыханием ответил молодой Незмара.
— Ну, это уж чересчур... Если вы тотчас не уйдете, я закричу, что в доме воры! — вполголоса пригрозила Тинда и добавила уже в полный голос.— Слышите?!
Это было сказано со злостью — ее испуг от неожиданного появления Вацлава, когда она-то считала, что давно от него отделалась, и опасения насчет того, что у него на уме, были сильнее, чем мысль о том, в каком виде он ее застал.
Ничего этого Вацлав, однако, не замечал — он слышал только, что она его прогоняет.
- Тин-да! — простонал он снова из такой глубины души, что она поняла — лучше обращаться осторожнее с этим человеком, чтобы тревога не поднялась уже по его вине. Поэтому она прикрыла свое отступление ог угроз совсем тихим:
— Это трусливо и бессовестно, захватить меня врасплох, я вся горю от стыда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Вена знал — причем от барышни Фафровой — что дело обстоит не совсем так, но одно запрещение, касающееся его, действительно исходило от Тинды: она потребовала от мистера Моура, чтоб ему никогда больше не приходило в голову сажать своего секретаря четвертым спутником в автомобиль, когда в нем едет она. Это Вацлав тоже узнал от Мальвы, которая предавала всех и вся.
Тинда, как более сообразительная, разгадала истинные намерения Моура относительно Вены, который, как и старый Незмара, воображал, будто набоб из личного расположения причислил молодого атлета к своему двору, а в сущности, к обслуживающему персоналу. И именно Моур заставил императорского советника полностью отказать Вене от дома. В автомобиль Моур сажал его как подопытного кролика, чтобы по его и Тиндиному поведению понять их отношения; с «Папирки» же он удалил Вацлава, как удаляют волка, чьим клыкам нельзя доверять. Впрочем, американец очень точно знал о предсказании пани Майнау и был совершенно спокоен на сей счет.
Однако сейчас Вене некогда было думать обо всем этом. Он осторожно пробирался по неровной насыпи острова — в этом месте он не очень хорошо ориентировался. Теперь тут провели канал во всю длину острова, и устье его выходило к самой плотине. Армии назвал этот канал «Пактолом», поглотившим множество золота. Слева от башни «Папирки» смутно белели стены нового фабричного здания, за башней, над берегом, притулился во мраке массивный машинный зал — спальня турбины с маленькой буквы.
Все различалось неясно, крыши строений сливались в единую черную массу с небом, казавшимся очень низким, и душно было под ним в тот вечер, даже как будто парило — или так только казалось Вене?
Засев в углу, образуемом машинным залом и башней, он со всей сосредоточенностью измученной души уставился на узорную решетку, выделявшуюся на фоне тускло освещенной комнаты Тинды. Вена правильно рассудил, что на лето — а главное потому, что его уже нет на «Папирке»,— она снова переберется в прежнюю свою спальню.
На темных индигово-красных обоях четко рисовались прутья решетки и соединяющие их сверху скобы, а между ними проглядывала желтоватая белизна потолка, все такое знакомое для Вены, правда, только снаружи...
Верный сторож «Папирки» вернулся с вестью, что все спокойно, можно без опаски пройти даже по мостику.
— Мальчик, не ходи туда! — вдруг сказал старый Незмара.— Послушай меня, нельзя этого делать, эта женщина, как увидит тебя, подымет крик на всю фабрику, и оба мы попадемся — слушай, пойдем, я тебя отвезу...— и он схватил сопротивляющегося сына за рукав.
Вена вырвался, в три прыжка перенесся через мостик, и вот он уже схватился руками за решетку, подтянулся к окну.
Камня, на который он, бывало, становился, уже не было, но то, что он увидел в окне, заставило его несколько раз подпрыгивать, подтягиваясь руками; потом, расцарапавшись о шероховатости стены, он нашел другой камень кубической формы и с немалыми усилиями подкатил его под окно.
Теперь он устроился удобно.
Сердце его отчаянно забилось, как уже было с ним однажды — его тренированное сердце, не ускорявшее ударов даже при подъеме самого тяжелого веса...
Окно было распахнуто настежь. Комнату слабо освещал ночник у разостланной кровати Тинды, белая дверь в индигово-красной стене напротив окна стояла приотворенной в заднее помещение, залитое ярким светом. По стенам этого заднего помещения, блестящим от лака, метались быстрые тени чьих-то рук — это могли быть только руки Тинды.
Потом тени рук упали, на стене осталась только тень головы, запрокинутой назад.
Вацлав сразу догадался, что она делает: из-за створки двери показались распущенные волосы и ее лицо в профиль, обращенное кверху, так что волосы, ее платиново-светлые волосы как бы стекали с затылка длинной, пышной, густой волной; Тинда трясла их, встряхивала, пока, видно, у нее не закружилась голова, тогда она выпрямилась так резко, что даже пошатнулась. При этом об пол стукнула туфелька — а то, что разглядел из-за двери Вена, подтвердило его догадку: на барышне Улликовой не было ничего, кроме домашних туфелек...
Помещение за приотворенной дверью была — да! — была ванная!
Тинда опять скрылась за дверью, но ушла не так далеко вглубь — видны были тени ее рук, кругообразно двигающиеся вокруг головы.
Вена слышал таинственный шорох гребенки в ее сверкающих волосах, таких длинных, что приходилось перекидывать их через плечо и встряхивать, чтобы расчесать.
Возможно, мужчина рыцарственного воспитания и благородной души счел бы на месте Вены ниже своего нравственного уровня продолжать наблюдения, какие, напротив, доставляют удовольствие фривольным распутникам. Но Вацлав Незмара-младший был, как нам известно, воспитан далеко не в рыцарском духе, однако не был он и фривольного образа мыслей; правда, в его любви к Тинде, увы, было очень мало духовного, все же он ощущал эту любовь исключительно как страдание, порой невыносимое. И теперь, если б даже хотел, не мог бежать: его пальцы слишком судорожно вцепились в решетку.
Каковы же были его действия?
С малых лет этот выходец из низов, этот выбившийся из колеи пролетарий, в сущности, стоял за оградой, отделявшей его от людей высшей касты, и, прижимая лицо к щелям забора, пялил глаза на рай, из которого изгнан без надежды когда-либо попасть туда — вот как сегодня, этой майской ночью. Со временем, правда, когда несколько ленивый ум его дошел до, скажем, сословного сознания, развилось в нем и хмуро-ироническое отношение к этому раю.
Но встреча с Тиндой снова убедила его, что там — настоящий рай, и не может быть худшего несчастья, чем изгнание из него — вернее, чем его недоступность; одним словом, если он часто твердил себе, что барышня Улликова прекрасна до отчаяния, то сегодня ночью, увидев всю ее красоту, по сути, второй раз в жизни, бедный малый был близок к слезам.
Тинда вышла из ванной в спальню, и прежде чем она накинула на себя пеньюар, висевший за дверью, Вена на какое-то мгновение увидел ее всю — как в известной балладе смертный увидел изваяние богини Нейт в Саисе без покровов — и едва не упал бездыханный. Сердце его сделало в этот миг такой скачок, что надвое разделился его шепотный вскрик:
— Тин-да!
Она приглушенно ахнула и, не успев погасить свечу, стоявшую на ночном столике, сбросила ее на пол.
Наступила гробовая тишина. Казалось, она длится бесконечно, потом у самого окна послышался шепот Тинды:
— Кто тут? И еще раз:
— Кто тут?
— Я, Вена! — едва слышно дыханием ответил молодой Незмара.
— Ну, это уж чересчур... Если вы тотчас не уйдете, я закричу, что в доме воры! — вполголоса пригрозила Тинда и добавила уже в полный голос.— Слышите?!
Это было сказано со злостью — ее испуг от неожиданного появления Вацлава, когда она-то считала, что давно от него отделалась, и опасения насчет того, что у него на уме, были сильнее, чем мысль о том, в каком виде он ее застал.
Ничего этого Вацлав, однако, не замечал — он слышал только, что она его прогоняет.
- Тин-да! — простонал он снова из такой глубины души, что она поняла — лучше обращаться осторожнее с этим человеком, чтобы тревога не поднялась уже по его вине. Поэтому она прикрыла свое отступление ог угроз совсем тихим:
— Это трусливо и бессовестно, захватить меня врасплох, я вся горю от стыда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103