Услыхала их и Лиза, работница цеха, где склеивали бумажные пакетики, хохотушка, способная смеяться без всякого повода; теперь она повторила эти слова, словно из пистолета выстрелила.
— Святой Иван! — пробежало по толпе работниц, среди которых Армии пользовался совершенно определенной репутацией, и они захохотали, толкая друг дружку под бока.
Все это слышал императорский советник; он еще раз взглянул наверх с укором и болью, хотя и знал, что никого больше не увидит. Со вздохом обернулся он к окружающим — опять уже корректный, элегантно-сдержанный, как всегда, троекратный советник. Одному лишь инженеру сказал он вполголоса, как бы извиняясь:
— Вот, пан инженер, теперь сами видите, на что он способен, какое мне удовольствие...
Слова совершенно, впрочем, излишние, потому что всем было известно, что под крышей «Папирки» живет чудак, скандалист, оригинал — или просто «псих»,— а инженер прекрасно знал скандальную хронику своего мирка.
И тем не менее все почувствовали еще большую неловкость. ч
— Ну что же, господа, что будем делать? — нетерпеливо спросил императорский советник.
В анналах «Папирки» запечатлено, что нетерпению пана советника предстояло новое испытание, на сей раз в лице человека в темно-синем мундире с серебряными пуговицами, который так незаметно очутился на сцене, словно вынырнул из реки. Темно-синий человек почтительно снял фуражку с высоким серебряным околышем и кокардой с гербом королевского города Праги и протянул пану Уллику официальную бумагу.
Рассыльные магистрата вовсе не были непривычным явлением на фабрике, но этот был не из служителей магистрата и посему удостоился отчужденно-вопросительного взгляда пана советника, который принял бумагу с прочувствованным «гм» и начал читать. Читал он долго, и по мере того, как глаза его скользили по строчкам, лицо его прямо-таки на глазах вспухало и багровело.
— Ну что, пан инженер,— воспользовался паузой старший рабочий, махнув рукой,— болванка сел.а на место, можно продолжать, да только разобьем мы ее. Второй удар нам покажет, не погнется ли. Ну-ка, ребята!
— Стоп! — скомандовал тут императорский советник.— Стоп! Пока отставить! Хорошенький сюрприз,— обратился он к инженеру, протянув ему бумагу и одним движением головы сбросив пенсне, после чего очень громко произнес свое «сапристи» и даже ногой топнул, но тотчас взял себя в руки.
— Какого черта! — захорохорился инженер.— Как может магистрат запрещать строительство, когда у меня на руках лицензия наместничества, нельзя же так сразу все отменять по одному лишь ходатайству Общества охраны памятников старины! Ведь мы ничем пока и не повредили этому памятнику! — Инженер поднял взгляд на стену «Папирки», сложенную из коричневых каменных кубов, и, сплюнув, добавил еще: — Тьфу, черт!
— Потише, потише,— призвал его пан Уллик к большей сдержанности.— По решению консервацион-ных властей , это ходатайство имеет силу немедленно приостанавливать работы. Как видите, назначена новая комиссия.
— Ну конечно, и главный советник по делам строительства — почетный член этих «консерваторов», еще бы! Да это же орган не для разрешения строительства, а для запрещения — как только на пути попадается какая-нибудь старая развалюха!
— Пан Гурка, сбегайте на Поржич за фиакром, пусть едет навстречу мне к башне святого Петра! — высоким тоном приказал пан Уллик младшему конторщику, и того как ветром сдуло.— А вы, любезнейший, передайте господину магистратному советнику мою просьбу подождать меня, я сейчас у него буду!
Это относилось уже к рассыльному, который принял повеление с очень учтивым «слушаюсь» и удалился.
Но сам Уллик так быстро пошел прочь, что еще на мостике обогнал рассыльного — он уже не считал нужным разыгрывать перед персоналом возмущение, с которым он, пускай не без труда, все же справляется; теперь он принял вид человека авторитетного, способного навести порядок не только на собственном предприятии.
— А, черт! — еще раз выругался инженер и, сдвинув шляпу на другое ухо, внезапно решил: — Пан советник, я с вами!
По энергичному жесту старшого рабочие оставили свои веревки, и они закачались над помостом, как плети; двухсоткилограммовая болванка замерла на своем месте — она-то и была победителем, ибо на сегодня все ограничилось единственным ее ударом.
— Многое я перевидал на своем веку, но такого начала у меня еще не бывало,— проворчал производитель работ.
— Это святой Иван нас сглазил,— подхватил один из рабочих.— Впервые видел я привидение среди бела дня...
1 Учреждение, охраняющее памятники старины.
— Не говорил я, что нынче вобьем не больше, чем на пядь? — засмеялся старший рабочий.— Я не суеверный, но в приметы верю!
Это, однако, не утешило производителя работ. Да и все остальные, особенно рабочие у каната, разошлись недовольные.
Тяжелая баба так и осталась там, куда упала — на верхушке сваи, словно хотела сказать строптиво: «Раз ударила — и будет с меня!»
Прежде чем упал второй удар, протекли целые месяцы...
4 Тинда, Маня, Боудя
Уперев локти в стол, обхватив подбородок большими пальцами, а указательные подняв к уголкам губ и прижав остальные к ладоням, Тинда Улликова очень сосредоточенно разглядывала свою сестру Маню, сидевшую за столом напротив.
Маня этого не замечала, целиком погрузившись в чтение какой-то иллюстрированной книги, которую держала за своей тарелкой.
Сестры весьма разнились друг от друга и внешностью, и одеждой. Старшая, Тинда, только что встала и была еще в роскошном кружевном дезабилье, прозрачном, <: ажурными строчками, где только было возможно. Маня же, медичка, уже вернулась к обеду из клиники и была одета, как всегда, в свой неизменный темно-зеленый костюм дамского сукна с мужским воротничком, и даже не таким уж ослепительно белым.
Маня была смуглянка с оливковым оттенком кожи; ее густые черные волосы, плотно прилегавшие к голове, как перышки ворона, были коротко, по-мужски подстрижены — студенткам некогда заниматься прической. Это отлично гармонировало с ее здоровой худобой. В то время, как Тинда...
Ах, Тинда!
— Послушай, Тиндинька,— нарушила молчание тетушка Вашрлова, дальняя родственница, жившая в семье Уллик,— дева уже в летах, но отнюдь не кисло-сладкая и видом вовсе не напоминавшая этакого капрала в юбке при особе Тинды (Маня, хоть и младшая, будучи медичкой, обходилась без гарде-дамы 1).— Что я тебе скажу, Тиндинька, только ты на меня опять не рассердись... Когда ты сидишь вот так... конечно, непринужденность тебе очень к лицу, но ты не должна обижаться на старую тетку, которая присматривает за тобой с детства, была б жива твоя мамочка, она бы тоже тебе сказала,— но так, как ты сидишь сейчас, ты и везде так садишься. Повторяю, тебе это к лицу, но только дома, в семейном кругу, или к примеру во время визитов близких людей, но ты ведь садишься так и в театральной ложе, даже в церкви. Вчера, на венчании Фрозины Мецловой, позади нас сидела пани надворная советница Муковская, и она сказала так громко, что я не могла не расслышать: «Как неприлично сидит эта барышня Тинда Улликова»,— и барышней она назвала тебя только потому, что заметила, что я слушаю, а то назвала бы тебя просто по имени... Впрочем, Муковская может позволить себе любую вольность, ведь она всегда так грациозна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103