его группа или его семья, с которыми его связыва-
ли жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда
великие путешествия, торговля и наука выделили этот независи-
мый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными
мыслями и чувствами, обладающую правами и свободами, чело-
век разместился в перспективе я или я сам. Его ситуация вовсе
не легка. Индивид, достойный этого имени, должен вести себя
согласно своему разуму, надо полагать, судить бесстрастно о лю-
дях и вещах и действовать с полным сознанием дела. Он должен
принимать чужое мнение только с достаточным на то основанием,
оценив его, взвесив все за и против с беспристрастностью учено-
го, не подчиняясь суждению авторитета или большинства людей.
Итак, мы от каждого ожидаем, что он будет действовать рассуди-
тельно, руководствуясь сознанием и своими интересами будь он
один или в обществе себе подобных.
Между тем наблюдение показывает, что это вовсе не так.
Любой человек в какой-то момент пассивно подчиняется решениям
своих начальников, вышестоящих лиц. Он без размышления при-
нимает мнения своих друзей, соседей или своей партии. Он при-
нимает установки, манеру говорить и вкусы своего окружения.
Даже еще серьезнее, с того момента, как человек примыкает к
группе, поглощается массой, он становится способным на крайние
формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он со-
' С. Московичи. Век толп. М. 1996.
397
вершает действия, которые осуждает его совесть и которые про-
тиворечат его интересам. В этих условиях все происходит так, ^
как если бы человек совершенно переменился и стал другим. Вот
ведь загадка, с которой мы сталкиваемся постоянно и которая не
перестает нас изумлять. Английский психолог Бартлетт в одной
классической работе очень точно замечает по поводу человека
государства:
<Великая тайна всякого поведения- это общественное поведение. Я-.i
вынужден был им заниматься всю свою жизнь, но я не претендовал бы^
на то, что понимаю его. У меня сложилось впечатление, что я проник^ j
насквозь в глубину человеческого существа, но, однако, ни в малейшей
степени не осмелился бы утверждать ничего о том, как он поведет себя в
группе>'.
Откуда такое сомнение? Почему же невозможно предсказать
поведение друга или близкого человека, когда он будет нахо-
диться на совещании специалистов, на партийном собрании, в суде
присяжных или в толпе? На этот вопрос всегда отвечают следу-
ющим образом: потому, что в социальной ситуации люди ведут
себя недобросовестно, не обнаруживают своих лучших качеств.
Даже напротив! И речи не идет о том, чтобы добавить нечто друг
другу, взаимно усовершенствоваться, нет, их достоинства имеют'.
тенденцию убывать и приходить в упадок. В самом деле, уровень
человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов.
Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях
и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований
говорить, что действия и мысли сводятся к <среднему>, они ско-
рее на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться
законом посредственности: то, что является общим для всех, из-
меряется аршином тех, кто обладает меньшим. Короче говоря, в
сообществе первые становятся последними.
Никакого труда не составило бы выстроить обширную анто-
логию, доказывающую, что эта концепция распространяется на
все народы. Так, Солон утверждал, что один отдельно взятый
афинянин - это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на
народные собрания в Пниксе, уже имеешь дело со стадом бара-
нов. Фридрих Великий очень высоко ценил своих генералов, ког-
' Пникс - холм в западной части древних Афин, напротив Акропо-
ля, служивший местом народных собраний (прим. перев.).
да беседовал с каждым из них по отдельности. Но при этом
говорил о них, что собранные на военный совет, они составляют
не более, чем кучку имбецилов. Поэт Гриль-парцер утверждал:
<Один в отдельности взятый человек довольно умен и понятлив;
люди, собранные вместе, превращаются в дураков>.
Немецкие поэты были не единственными, кто констатировал
этот факт. Задолго до них римляне придумали поговорку, кото-
рая имела большой успех: Senatores omnes boni viri, senatus romamis
mala bestia, сенаторы - мужи очень достойные, римский сенат - это
скверное животное. Так они определяли контраст вероятных до-
стоинств каждого сенатора в отдельности и неблагоразумие, нео-
смотрительность и нравственную уязвимость, запятнавшую со-
вместные обсуждения в собрании, от которых зависели тогда
мир или война в античном обществе. Возвращаясь к этой посло-
вице, Альберт Эйнштейн восклицает:
<Сколько бед такое положение вещей причиняет человечеству! Оно
является причиной войн, наводняющих землю скорбью, стонами и горе-
чью>.
А итальянский философ Грамши, имевший богатый человечес-
кий опыт и много размышлявший над природой масс, дал ей очень
точную интерпретацию. Как он полагает, пословица означает:
<Что толпа людей, ведомых их непосредственными интересами или
ставших жертвой страсти, вспыхнувшей в ответ на сиюминутные впе-
чатления, без какой-либо критики передаваемые из уст в уста, эта толпа
объединяется для того, чтобы принять вредное коллективное решение,
соответствующее самым что ни на есть звериным иистинктам. Это вер-
ное и реалистическое наблюдение, если только оно относится к случай-
ным толпам, которые собираются как <толпа во время ливня под наве-
сом>, состоящая из людей, не несущих никакой ответственности перед
другими людьми или группами, либо связанных с какой-то конкрет-
ной экономической реальностью - это деградация, которая аналогична
личностиому упадку>.
Эта интерпретация подчеркивает двойной аспект одного и того
же упрямого и фундаментального факта: взятый в отдельности,
каждый из нас в конечном счете разумен; взятые же вместе, в
толпе, во время политического митинга, даже в кругу друзей, мы
все готовы на самые последние сумасбродства.
Всякий раз, когда люди .собираются вместе, в них скоро нач
нает обрисовываться и просматриваться толпа. Они перемеши
ются между собой, преображаются. Они приобретают некую <
щую сущность, которая подавляет их собственную; им внушает
коллективная воля, которая заставляет умолкнуть их личную вол
Такое давление представляет собой реальную угрозу, и мног
люди ощущают себя уничтоженными.
При встрече с таким материализованным, передвигающимс
кишащим общественным животным некоторые слегка отступа)
прежде чем броситься туда с головой, другие испытывают нас
ящую фобию. Все эти реакции характеризуют влияние толп
психологические отклики на нее, а через них и те, уже рассмагрени
эффекты, которые ей приписывают. Мопассан описал их с такой iuq
разительной точностью, на которую способны немногие ученые^
<Впрочем, - пишет он, - я еще и по другой причине испытываю <
вращение к толпам. Я не могу ни войти в театр, ни присутствовать i
каком-то публичном празднестве. Я тотчас начинаю ощущать каку1.
то странную нестерпимую дурноту, ужасную нервозность, как если бьи
изо всех сил боролся с каким-то непреодолимым и загадочным вс
действием. И я на самом деле борюсь с этой душой толпы, котор
пытается проникнуть в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188
ли жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда
великие путешествия, торговля и наука выделили этот независи-
мый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными
мыслями и чувствами, обладающую правами и свободами, чело-
век разместился в перспективе я или я сам. Его ситуация вовсе
не легка. Индивид, достойный этого имени, должен вести себя
согласно своему разуму, надо полагать, судить бесстрастно о лю-
дях и вещах и действовать с полным сознанием дела. Он должен
принимать чужое мнение только с достаточным на то основанием,
оценив его, взвесив все за и против с беспристрастностью учено-
го, не подчиняясь суждению авторитета или большинства людей.
Итак, мы от каждого ожидаем, что он будет действовать рассуди-
тельно, руководствуясь сознанием и своими интересами будь он
один или в обществе себе подобных.
Между тем наблюдение показывает, что это вовсе не так.
Любой человек в какой-то момент пассивно подчиняется решениям
своих начальников, вышестоящих лиц. Он без размышления при-
нимает мнения своих друзей, соседей или своей партии. Он при-
нимает установки, манеру говорить и вкусы своего окружения.
Даже еще серьезнее, с того момента, как человек примыкает к
группе, поглощается массой, он становится способным на крайние
формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он со-
' С. Московичи. Век толп. М. 1996.
397
вершает действия, которые осуждает его совесть и которые про-
тиворечат его интересам. В этих условиях все происходит так, ^
как если бы человек совершенно переменился и стал другим. Вот
ведь загадка, с которой мы сталкиваемся постоянно и которая не
перестает нас изумлять. Английский психолог Бартлетт в одной
классической работе очень точно замечает по поводу человека
государства:
<Великая тайна всякого поведения- это общественное поведение. Я-.i
вынужден был им заниматься всю свою жизнь, но я не претендовал бы^
на то, что понимаю его. У меня сложилось впечатление, что я проник^ j
насквозь в глубину человеческого существа, но, однако, ни в малейшей
степени не осмелился бы утверждать ничего о том, как он поведет себя в
группе>'.
Откуда такое сомнение? Почему же невозможно предсказать
поведение друга или близкого человека, когда он будет нахо-
диться на совещании специалистов, на партийном собрании, в суде
присяжных или в толпе? На этот вопрос всегда отвечают следу-
ющим образом: потому, что в социальной ситуации люди ведут
себя недобросовестно, не обнаруживают своих лучших качеств.
Даже напротив! И речи не идет о том, чтобы добавить нечто друг
другу, взаимно усовершенствоваться, нет, их достоинства имеют'.
тенденцию убывать и приходить в упадок. В самом деле, уровень
человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов.
Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях
и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований
говорить, что действия и мысли сводятся к <среднему>, они ско-
рее на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться
законом посредственности: то, что является общим для всех, из-
меряется аршином тех, кто обладает меньшим. Короче говоря, в
сообществе первые становятся последними.
Никакого труда не составило бы выстроить обширную анто-
логию, доказывающую, что эта концепция распространяется на
все народы. Так, Солон утверждал, что один отдельно взятый
афинянин - это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на
народные собрания в Пниксе, уже имеешь дело со стадом бара-
нов. Фридрих Великий очень высоко ценил своих генералов, ког-
' Пникс - холм в западной части древних Афин, напротив Акропо-
ля, служивший местом народных собраний (прим. перев.).
да беседовал с каждым из них по отдельности. Но при этом
говорил о них, что собранные на военный совет, они составляют
не более, чем кучку имбецилов. Поэт Гриль-парцер утверждал:
<Один в отдельности взятый человек довольно умен и понятлив;
люди, собранные вместе, превращаются в дураков>.
Немецкие поэты были не единственными, кто констатировал
этот факт. Задолго до них римляне придумали поговорку, кото-
рая имела большой успех: Senatores omnes boni viri, senatus romamis
mala bestia, сенаторы - мужи очень достойные, римский сенат - это
скверное животное. Так они определяли контраст вероятных до-
стоинств каждого сенатора в отдельности и неблагоразумие, нео-
смотрительность и нравственную уязвимость, запятнавшую со-
вместные обсуждения в собрании, от которых зависели тогда
мир или война в античном обществе. Возвращаясь к этой посло-
вице, Альберт Эйнштейн восклицает:
<Сколько бед такое положение вещей причиняет человечеству! Оно
является причиной войн, наводняющих землю скорбью, стонами и горе-
чью>.
А итальянский философ Грамши, имевший богатый человечес-
кий опыт и много размышлявший над природой масс, дал ей очень
точную интерпретацию. Как он полагает, пословица означает:
<Что толпа людей, ведомых их непосредственными интересами или
ставших жертвой страсти, вспыхнувшей в ответ на сиюминутные впе-
чатления, без какой-либо критики передаваемые из уст в уста, эта толпа
объединяется для того, чтобы принять вредное коллективное решение,
соответствующее самым что ни на есть звериным иистинктам. Это вер-
ное и реалистическое наблюдение, если только оно относится к случай-
ным толпам, которые собираются как <толпа во время ливня под наве-
сом>, состоящая из людей, не несущих никакой ответственности перед
другими людьми или группами, либо связанных с какой-то конкрет-
ной экономической реальностью - это деградация, которая аналогична
личностиому упадку>.
Эта интерпретация подчеркивает двойной аспект одного и того
же упрямого и фундаментального факта: взятый в отдельности,
каждый из нас в конечном счете разумен; взятые же вместе, в
толпе, во время политического митинга, даже в кругу друзей, мы
все готовы на самые последние сумасбродства.
Всякий раз, когда люди .собираются вместе, в них скоро нач
нает обрисовываться и просматриваться толпа. Они перемеши
ются между собой, преображаются. Они приобретают некую <
щую сущность, которая подавляет их собственную; им внушает
коллективная воля, которая заставляет умолкнуть их личную вол
Такое давление представляет собой реальную угрозу, и мног
люди ощущают себя уничтоженными.
При встрече с таким материализованным, передвигающимс
кишащим общественным животным некоторые слегка отступа)
прежде чем броситься туда с головой, другие испытывают нас
ящую фобию. Все эти реакции характеризуют влияние толп
психологические отклики на нее, а через них и те, уже рассмагрени
эффекты, которые ей приписывают. Мопассан описал их с такой iuq
разительной точностью, на которую способны немногие ученые^
<Впрочем, - пишет он, - я еще и по другой причине испытываю <
вращение к толпам. Я не могу ни войти в театр, ни присутствовать i
каком-то публичном празднестве. Я тотчас начинаю ощущать каку1.
то странную нестерпимую дурноту, ужасную нервозность, как если бьи
изо всех сил боролся с каким-то непреодолимым и загадочным вс
действием. И я на самом деле борюсь с этой душой толпы, котор
пытается проникнуть в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188