По всему было видно, что
молодой человек, и без того своенравный, находившийся в течение
долгого времени на особом положении, намеревался во что бы то
ни стало сохранить это нравившееся ему положение и решительно
не хотел возвращаться к повседневному труду, к которому,
по-видимому, в глубине души уже не считал себя способным.
Что касается пресловутого Петра, состоявшего при старом
Магистре, то он рехнулся", - кратко и холодно было сказано в
одном из посланий Ферромонте.
Разумеется, вальдцельский Магистр не имел никакого
касательства к студенту из Монпора и не нес за него никакой
ответственности, да и не испытывал, без сомнения, охоты
вмешиваться в монпорские дела и возлагать на себя лишние
заботы. Но злосчастный Петр, которого пришлось силой выдворять
из его павильона, никак не успокаивался и дошел до такой
степени расстройства и тоски, до того обособился и стал
чуждаться окружающей жизни, что к нему уже нельзя было
применить меры воздействия, обычные при нарушениях дисциплины,
и поскольку начальники юноши были осведомлены о благосклонном к
нему отношения Кнехта, из канцелярии Магистра музыки к нему
обратились за советом и помощью, а в ожидании ответа со
строптивцем обращались как с больным и держали под особым
наблюдением в изолированной комнате отделения для недужных.
Магистр Игры довольно неохотно согласился взять на себя это
обременительное дело, но, поразмыслив над ним и решившись
оказать в нем посильную помощь, незамедлительно приступил к
делу. Он предложил, чтобы Петра для пробы прислали к нему, с
условием, однако, что с ним будут обращаться как с совершенно
здоровым человеком и отпустят его в дорогу одного; Петру же
Кнехт послал краткое, но любезное приглашение, прося юношу,
если в Монпоре могут без него обойтись, ненадолго приехать в
Вальдцель, и намекнул, что надеется получить у него некоторые
сведения о последних днях старого Магистра музыки. После
некоторого колебания монпорский врач согласился отпустить
Петра, тому передали приглашение Кнехта, я, как Магистр
правильно угадал, юноше, попавшему в столь бедственное
положение, ничто не могло быть приятнее и полезнее, нежели как
можно скорее покинуть место: своих злоключений; поэтому Петр
сразу же согласился ехать, без лишних отговорок сытно
позавтракал, получил проездное свидетельство и отправился в
путь. В Вальдцель он прибыл в сносном состоянии, на его
беспокойное и нервное доведение, по указанию Кнехта, никто
здесь не обращал внимания, поместили его среди гостей Архива: с
ним здесь не обращались ни как с наказанным, ни как с больным,
не рассматривали его как человека особого, чем-то отличавшегося
от всех остальных, а он был не настолько болен, чтобы не
оценить эту успокоительную атмосферу и не воспользоваться
представившейся возможностью вернуться к нормальной жизни.
Правда, за несколько недель пребывания в Вальдцеле Петр успел
изрядно надоесть Магистру, который, создавая видимость
постоянно контролируемой занятости для него, поручил ему
записать последние музыкальные упражнения и уроки своего
учителя и попутно велел давать ему мелкие, вспомогательные
работы в Архиве. Его специально просили, если время ему
позволяет, оказать помощь Архиву, сейчас там скопилось якобы
много работы и не хватает людей - одним словом, сбившегося с
пути вернули на правильную стезю. Лишь после того, как он
успокоился и стал выказывать явную готовность к повиновению,
Кнехт начал проводить с ним краткие воспитательные беседы, дабы
заставить его окончательно отказаться от безумной мысли, что
фетишизация усопшего есть святое и допустимое в Касталии дело.
Но так как Петр все же не мог без страха думать о возвращении в
Монпор ему предложили, когда он по видимости вполне исцелился,
место помощника учителя музыки в одной из младших школ элиты,
где он вполне достойно себя вел.
Можно было бы привести еще немало примеров успешного
вмешательства Кнехта в дело воспитания и врачевания душ,
перечислить немало юных студентов, которых он мягкой властью
своей индивидуальности так же отвоевал для жизни в истинно
касталийском духе, как его самого в свое время завоевал
Magister musicae. Все эти примеры показывают нам Магистра Игры
не как раздвоенную личность, нет, они свидетельствуют о
здоровье и равновесии. Нам только кажется, что любовное
попечение почтенного Магистра о людях с неустойчивым нравом,
подверженных соблазнам, вроде Петра или Тегуляриуса, указывают
на его чрезвычайную бдительность и отзывчивость к подобным
заболеваниям касталийцев и предрасположению к ним, на не
ослабевающее ни на миг, с первой минуты "пробуждения", и всегда
неусыпное внимание Кнехта к проблемам и опасностям, заложенным
в самой касталийской жизни. Его проницательной и мужественной
натуре была чужда мысль - не замечать этих опасностей из
легкомыслия или ради удобства, как это делало большинство его
сограждан, и он никогда не придерживался тактики многих своих
сотоварищей по Коллегии, которые знали об этих опасностях, но
закрывали на них глаза. Он видел и понимал их, или, по крайней
мере, некоторые, а основательное знание ранней истории Касталии
заставляло его смотреть на жизнь среди этих опасностей как на
борьбу, и он принимал и любил эту жизнь такой, какая она есть,
между тем как многие касталийцы видели в своем сообществе и
жизни только идиллию. Из трудов отца Иакова о бенедиктинском
Ордене он составил себе представление, что Орден - это боевое
содружество, а благочестие - воинствующий дух. "Нет, -
заметил он однажды, - рыцарской и достойной жизни без знания о
дьяволах и демонах и без непрестанной борьбы с ними".
Открытая дружба между людьми, стоящими на самых высоких
ступенях иерархии, - весьма редкое явление, поэтому нас
нисколько не удивляет, что у Кнехта в первые годы магистерства
не было дружественных отношений ни с кем из его коллег. Он
испытывал теплую симпатию к филологу-классику из Койпергейма и
глубокое уважение к Верховной Коллегии в целом, но в этой сфере
все личное и частное было до такой степени выключено и
объективировано, что за пределами совместной работы вряд ли
существовала возможность более тесного сближения и дружбы. Но и
это ему пришлось еще испытать.
Мы не имеем доступа к секретному архиву Воспитательной
Коллегии; о позиции и поведении Кнехта на ее заседаниях и при
голосовании нам известно лишь то, о чем можно сделать вывод из
его случайных высказываний перед друзьями. В первые годы своего
магистерства он не то чтобы всегда хранил молчание, но редко
выступал с речами, разве только в тех случаях, когда сам был
инициатором и вносил запросы. Доказано лишь одно: что он с
поразительной быстротой усвоил традиционный тон обхождения,
царивший на вершинах нашей иерархии, и с изяществом, богатой
выдумкой и вкусом к игре пользовался этими формами. Как
известно, верхушка нашей иерархии, Магистры и члены руководства
Ордена, в общении друг с другом тщательно соблюдают
определенный церемониал, но, мало того, существует у них, бог
весть с каких пор, склонность, а может быть, и тайное
предписание или правило игры, тем строже держаться в рамках
самой утонченной вежливости, чем сильней расхождения в мнениях
и чем важнее спорные вопросы, о которых идет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
молодой человек, и без того своенравный, находившийся в течение
долгого времени на особом положении, намеревался во что бы то
ни стало сохранить это нравившееся ему положение и решительно
не хотел возвращаться к повседневному труду, к которому,
по-видимому, в глубине души уже не считал себя способным.
Что касается пресловутого Петра, состоявшего при старом
Магистре, то он рехнулся", - кратко и холодно было сказано в
одном из посланий Ферромонте.
Разумеется, вальдцельский Магистр не имел никакого
касательства к студенту из Монпора и не нес за него никакой
ответственности, да и не испытывал, без сомнения, охоты
вмешиваться в монпорские дела и возлагать на себя лишние
заботы. Но злосчастный Петр, которого пришлось силой выдворять
из его павильона, никак не успокаивался и дошел до такой
степени расстройства и тоски, до того обособился и стал
чуждаться окружающей жизни, что к нему уже нельзя было
применить меры воздействия, обычные при нарушениях дисциплины,
и поскольку начальники юноши были осведомлены о благосклонном к
нему отношения Кнехта, из канцелярии Магистра музыки к нему
обратились за советом и помощью, а в ожидании ответа со
строптивцем обращались как с больным и держали под особым
наблюдением в изолированной комнате отделения для недужных.
Магистр Игры довольно неохотно согласился взять на себя это
обременительное дело, но, поразмыслив над ним и решившись
оказать в нем посильную помощь, незамедлительно приступил к
делу. Он предложил, чтобы Петра для пробы прислали к нему, с
условием, однако, что с ним будут обращаться как с совершенно
здоровым человеком и отпустят его в дорогу одного; Петру же
Кнехт послал краткое, но любезное приглашение, прося юношу,
если в Монпоре могут без него обойтись, ненадолго приехать в
Вальдцель, и намекнул, что надеется получить у него некоторые
сведения о последних днях старого Магистра музыки. После
некоторого колебания монпорский врач согласился отпустить
Петра, тому передали приглашение Кнехта, я, как Магистр
правильно угадал, юноше, попавшему в столь бедственное
положение, ничто не могло быть приятнее и полезнее, нежели как
можно скорее покинуть место: своих злоключений; поэтому Петр
сразу же согласился ехать, без лишних отговорок сытно
позавтракал, получил проездное свидетельство и отправился в
путь. В Вальдцель он прибыл в сносном состоянии, на его
беспокойное и нервное доведение, по указанию Кнехта, никто
здесь не обращал внимания, поместили его среди гостей Архива: с
ним здесь не обращались ни как с наказанным, ни как с больным,
не рассматривали его как человека особого, чем-то отличавшегося
от всех остальных, а он был не настолько болен, чтобы не
оценить эту успокоительную атмосферу и не воспользоваться
представившейся возможностью вернуться к нормальной жизни.
Правда, за несколько недель пребывания в Вальдцеле Петр успел
изрядно надоесть Магистру, который, создавая видимость
постоянно контролируемой занятости для него, поручил ему
записать последние музыкальные упражнения и уроки своего
учителя и попутно велел давать ему мелкие, вспомогательные
работы в Архиве. Его специально просили, если время ему
позволяет, оказать помощь Архиву, сейчас там скопилось якобы
много работы и не хватает людей - одним словом, сбившегося с
пути вернули на правильную стезю. Лишь после того, как он
успокоился и стал выказывать явную готовность к повиновению,
Кнехт начал проводить с ним краткие воспитательные беседы, дабы
заставить его окончательно отказаться от безумной мысли, что
фетишизация усопшего есть святое и допустимое в Касталии дело.
Но так как Петр все же не мог без страха думать о возвращении в
Монпор ему предложили, когда он по видимости вполне исцелился,
место помощника учителя музыки в одной из младших школ элиты,
где он вполне достойно себя вел.
Можно было бы привести еще немало примеров успешного
вмешательства Кнехта в дело воспитания и врачевания душ,
перечислить немало юных студентов, которых он мягкой властью
своей индивидуальности так же отвоевал для жизни в истинно
касталийском духе, как его самого в свое время завоевал
Magister musicae. Все эти примеры показывают нам Магистра Игры
не как раздвоенную личность, нет, они свидетельствуют о
здоровье и равновесии. Нам только кажется, что любовное
попечение почтенного Магистра о людях с неустойчивым нравом,
подверженных соблазнам, вроде Петра или Тегуляриуса, указывают
на его чрезвычайную бдительность и отзывчивость к подобным
заболеваниям касталийцев и предрасположению к ним, на не
ослабевающее ни на миг, с первой минуты "пробуждения", и всегда
неусыпное внимание Кнехта к проблемам и опасностям, заложенным
в самой касталийской жизни. Его проницательной и мужественной
натуре была чужда мысль - не замечать этих опасностей из
легкомыслия или ради удобства, как это делало большинство его
сограждан, и он никогда не придерживался тактики многих своих
сотоварищей по Коллегии, которые знали об этих опасностях, но
закрывали на них глаза. Он видел и понимал их, или, по крайней
мере, некоторые, а основательное знание ранней истории Касталии
заставляло его смотреть на жизнь среди этих опасностей как на
борьбу, и он принимал и любил эту жизнь такой, какая она есть,
между тем как многие касталийцы видели в своем сообществе и
жизни только идиллию. Из трудов отца Иакова о бенедиктинском
Ордене он составил себе представление, что Орден - это боевое
содружество, а благочестие - воинствующий дух. "Нет, -
заметил он однажды, - рыцарской и достойной жизни без знания о
дьяволах и демонах и без непрестанной борьбы с ними".
Открытая дружба между людьми, стоящими на самых высоких
ступенях иерархии, - весьма редкое явление, поэтому нас
нисколько не удивляет, что у Кнехта в первые годы магистерства
не было дружественных отношений ни с кем из его коллег. Он
испытывал теплую симпатию к филологу-классику из Койпергейма и
глубокое уважение к Верховной Коллегии в целом, но в этой сфере
все личное и частное было до такой степени выключено и
объективировано, что за пределами совместной работы вряд ли
существовала возможность более тесного сближения и дружбы. Но и
это ему пришлось еще испытать.
Мы не имеем доступа к секретному архиву Воспитательной
Коллегии; о позиции и поведении Кнехта на ее заседаниях и при
голосовании нам известно лишь то, о чем можно сделать вывод из
его случайных высказываний перед друзьями. В первые годы своего
магистерства он не то чтобы всегда хранил молчание, но редко
выступал с речами, разве только в тех случаях, когда сам был
инициатором и вносил запросы. Доказано лишь одно: что он с
поразительной быстротой усвоил традиционный тон обхождения,
царивший на вершинах нашей иерархии, и с изяществом, богатой
выдумкой и вкусом к игре пользовался этими формами. Как
известно, верхушка нашей иерархии, Магистры и члены руководства
Ордена, в общении друг с другом тщательно соблюдают
определенный церемониал, но, мало того, существует у них, бог
весть с каких пор, склонность, а может быть, и тайное
предписание или правило игры, тем строже держаться в рамках
самой утонченной вежливости, чем сильней расхождения в мнениях
и чем важнее спорные вопросы, о которых идет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167