Возможно даже - доказать этого нельзя -
подобные случаи заронили в душу мальчика первые ростки сомнения
в непогрешимости Воспитательной Коллегии, в которую он до того
верил беспредельно, ибо оказалось, что Коллегия иногда
принимала в Касталию и таких учеников, которых через некоторое
время приходилось отсылать обратно. Независимо от того, сыграла
ли свою роль эта мысль, ставшая первым зародышей критического
отношения к авторитетам, всякий случай, когда ученик элиты
сбивался с пути и его отсылали прочь, Иозеф переживал не только
как несчастье, но и как нечто позорное, как безобразное пятно,
которое всем бросалось в глаза, ибо само существование его было
упреком, и ответственным за него была вся Касталия. Отсюда,
думается нем, и проистекало чувство потрясения и растерянности,
овладевавшее учеником Кнехтом в подобных случаях. Где-то там,
за пределами Провинции, существовал иной мир, билась
человеческая жизнь, и мир этот противостоял Касталии и ее
законам, не подчинялся ее порядкам и расчетам, не поддавался
обузданию и совершенствованию. Конечно, и в сердце Кнехта
существовал этот мир. И у Иозефа возникали порывы, фантазии,
влечения, которые противоречили властвовавшим над ним законам,
порывы эти ему удалось укротить лишь постепенно, ценою жестоких
усилий. Значит, в других учениках эти влечения могли обрести
такую силу, что они прорывались наружу, вопреки всем
увещеваниям и карам, и изгоняли одержимых ими назад, в тот,
иной мир, где властвуют не самообуздание и дух, а природные
инстинкты и порывы, в мир, предстающий перед людьми, которые
верны касталийским идеалам, то в виде коварной преисподней, то
полным соблазнов ристалищем игр и суетных развлечений. В
сознание юношей ряда поколений понятие греха вошло именно в
таком касталийском истолковании. А много лет спустя, уже будучи
взрослым человеком, увлеченным историей, он яснее понял, что
история не может возникнуть без элемента и динамики этого
греховного мира, мира эгоизма и стихийной жизни, и что даже
такая возвышенная формация, как Орден, родилась из этого
мутного потока, а придет время - вновь будет им поглощена.
Именно проблематичность самой Касталии была первоисточником
всех сильных волнений, порывов и потрясений в жизни Кнехта,
никогда проблема эта не становилась для него только
умозрительной, наоборот, она волновала его до глубины души, как
ничто иное, и он чувствовал и себя в ответе за нее. Он
принадлежал к тем натурам, что могут заболеть, зачахнуть и даже
умереть, видя, как любимая или святая для них идея, как любимая
ими отчизна или община заболевают и испытывают страдания.
Продолжим, однако же, нить нашего повествования и вернемся
к первым дням пребывания Кнехта в Вальдцеле, к его последним
школьным годам и его знаменательной встрече с вольнослушателем
Дезиньори, которую мы в свое время описали достаточно подробно.
Эта встреча между пламенным поборником касталийского идеала и
мирянином Плинио оказалась для ученика Кнехта не только
сильным, оставившим глубокий след переживанием, - она
сделалась для него и полным смысла символом. Ведь именно тогда
ему была навязана роль, столь же ответственная, сколь и
многотрудная, выпавшая на его долю, казалось бы, случайно, но
настолько вязавшаяся с его природой, что вся его дальнейшая
жизнь, можно сказать, была не чем иным, как постоянным
возвращением к этой роли, все более полным вживанием в нее. Это
была роль защитника и представителя Касталии, какую ему через
десять лет пришлось играть вновь перед отцом Иаковом{2_6_06} и
какую он играл до конца своего пребывания на посту Магистра
Игры, - защитника и представителя Ордена и его установлений.
Но при этом в нем никогда не умирали искренняя готовность и
стремление учиться у противника и вести вперед Касталию не по
пути замыкания в себе и косной обособленности, а по пути живого
взаимодействия и диалога с внешним миром. Если духовное и
ораторское единоборство с Дезиньори еще было отчасти игрой, то
позднее, когда ему пришлось столкнуться с могучим противником и
одновременно другом в лице Иакова, единоборство это приобрело
чрезвычайно серьезный характер, и в обоих случаях он выдержал
испытание, оказался на высоте, многому научился у противников,
давал не меньше, чем брал, и оба раза, хотя и не победил своих
партнеров - да он, собственно, такой цели себе и не ставил, -
сумел добиться почетного признания не только своей личности, но
и отстаиваемых им принципов и идеалов. Если бы даже долгие
беседы с ученым бенедиктинцем не привели к практическому
результату - учреждению полуофициального представительства
Касталии у престола его святейшества, - они все равно имели
куда большее значение, нежели о том подозревали очень многие
касталийцы.
Как в дружеском противоборстве с Плинио Дезиньори, так и в
дальнейшем - с ученым патером. Кнехт, не соприкасавшийся
близко с миром за пределами Касталии, получил все же понятие
или, вернее, некоторое представление об этом мире, чем в
Касталии обладали только очень немногие. За исключением
времени, проведенного в Мариафельсе, где он, в сущности, тоже
не имел возможности приобщиться к собственно мирской жизни, он
этой жизни нигде не видел и не вкусил от нее ничего, разве
только в самом раннем детстве; но через Дезиньори, через отца
Иакова, а также благодаря изучению истории у него создалось
живое представление о реальной действительности, возникшее
главным образом интуитивно и опиравшееся на весьма ограниченный
опыт, но оно, однако обогатило его более широкими знаниями а
более ясным пониманием мира, чем было у преобладающего числа
его сограждан-касталийцев, в том числе, пожалуй, и у
руководителей. Кнехт был и всегда оставался истым и верным
касталийцем, но он никогда не забывал, что Касталия лишь
частица, маленькая частица вселенной, пусть даже самая
драгоценная и любимая.
А что означала его дружба с Фрицем Тегуляриусом, с этим
трудным и надломленным человеком, рафинированным артистом Игры,
избалованным и робким касталийцем, не признававшим другого
мира, кому до того неуютно и одиноко показалось в Мариафельсе,
среди грубых бенедиктинцев, что он, по его словам, и недели не
смог бы там выжить и бесконечно удивлялся своему другу,
проведшему там два года? Мы немало размышляли об этой дружбе,
кое-какие догадки пришлось отбросить, другие оказались более
живучими, но все они касались вопроса: в чем корни и в чем
смысл этого многолетнего товарищества? Прежде всего нам не
следует забывать, что всякий раз, когда у Кнехта завязывалась
новая дружба, за исключением, может быть, дружбы со старым
бенедиктинцем, не он искал, не он добивался ее и нуждался в
ней. Это к нему тянулись люди, им восхищались, ему завидовали,
его любили только за благородство его натуры; на определенной
ступени своего "пробуждения" он сам осознал этот свой дар. Так,
в первые годы студенчества Тегуляриус уже восхищался им, искал
его дружбы, но Кнехт всегда держал его на некотором от себя
расстоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
подобные случаи заронили в душу мальчика первые ростки сомнения
в непогрешимости Воспитательной Коллегии, в которую он до того
верил беспредельно, ибо оказалось, что Коллегия иногда
принимала в Касталию и таких учеников, которых через некоторое
время приходилось отсылать обратно. Независимо от того, сыграла
ли свою роль эта мысль, ставшая первым зародышей критического
отношения к авторитетам, всякий случай, когда ученик элиты
сбивался с пути и его отсылали прочь, Иозеф переживал не только
как несчастье, но и как нечто позорное, как безобразное пятно,
которое всем бросалось в глаза, ибо само существование его было
упреком, и ответственным за него была вся Касталия. Отсюда,
думается нем, и проистекало чувство потрясения и растерянности,
овладевавшее учеником Кнехтом в подобных случаях. Где-то там,
за пределами Провинции, существовал иной мир, билась
человеческая жизнь, и мир этот противостоял Касталии и ее
законам, не подчинялся ее порядкам и расчетам, не поддавался
обузданию и совершенствованию. Конечно, и в сердце Кнехта
существовал этот мир. И у Иозефа возникали порывы, фантазии,
влечения, которые противоречили властвовавшим над ним законам,
порывы эти ему удалось укротить лишь постепенно, ценою жестоких
усилий. Значит, в других учениках эти влечения могли обрести
такую силу, что они прорывались наружу, вопреки всем
увещеваниям и карам, и изгоняли одержимых ими назад, в тот,
иной мир, где властвуют не самообуздание и дух, а природные
инстинкты и порывы, в мир, предстающий перед людьми, которые
верны касталийским идеалам, то в виде коварной преисподней, то
полным соблазнов ристалищем игр и суетных развлечений. В
сознание юношей ряда поколений понятие греха вошло именно в
таком касталийском истолковании. А много лет спустя, уже будучи
взрослым человеком, увлеченным историей, он яснее понял, что
история не может возникнуть без элемента и динамики этого
греховного мира, мира эгоизма и стихийной жизни, и что даже
такая возвышенная формация, как Орден, родилась из этого
мутного потока, а придет время - вновь будет им поглощена.
Именно проблематичность самой Касталии была первоисточником
всех сильных волнений, порывов и потрясений в жизни Кнехта,
никогда проблема эта не становилась для него только
умозрительной, наоборот, она волновала его до глубины души, как
ничто иное, и он чувствовал и себя в ответе за нее. Он
принадлежал к тем натурам, что могут заболеть, зачахнуть и даже
умереть, видя, как любимая или святая для них идея, как любимая
ими отчизна или община заболевают и испытывают страдания.
Продолжим, однако же, нить нашего повествования и вернемся
к первым дням пребывания Кнехта в Вальдцеле, к его последним
школьным годам и его знаменательной встрече с вольнослушателем
Дезиньори, которую мы в свое время описали достаточно подробно.
Эта встреча между пламенным поборником касталийского идеала и
мирянином Плинио оказалась для ученика Кнехта не только
сильным, оставившим глубокий след переживанием, - она
сделалась для него и полным смысла символом. Ведь именно тогда
ему была навязана роль, столь же ответственная, сколь и
многотрудная, выпавшая на его долю, казалось бы, случайно, но
настолько вязавшаяся с его природой, что вся его дальнейшая
жизнь, можно сказать, была не чем иным, как постоянным
возвращением к этой роли, все более полным вживанием в нее. Это
была роль защитника и представителя Касталии, какую ему через
десять лет пришлось играть вновь перед отцом Иаковом{2_6_06} и
какую он играл до конца своего пребывания на посту Магистра
Игры, - защитника и представителя Ордена и его установлений.
Но при этом в нем никогда не умирали искренняя готовность и
стремление учиться у противника и вести вперед Касталию не по
пути замыкания в себе и косной обособленности, а по пути живого
взаимодействия и диалога с внешним миром. Если духовное и
ораторское единоборство с Дезиньори еще было отчасти игрой, то
позднее, когда ему пришлось столкнуться с могучим противником и
одновременно другом в лице Иакова, единоборство это приобрело
чрезвычайно серьезный характер, и в обоих случаях он выдержал
испытание, оказался на высоте, многому научился у противников,
давал не меньше, чем брал, и оба раза, хотя и не победил своих
партнеров - да он, собственно, такой цели себе и не ставил, -
сумел добиться почетного признания не только своей личности, но
и отстаиваемых им принципов и идеалов. Если бы даже долгие
беседы с ученым бенедиктинцем не привели к практическому
результату - учреждению полуофициального представительства
Касталии у престола его святейшества, - они все равно имели
куда большее значение, нежели о том подозревали очень многие
касталийцы.
Как в дружеском противоборстве с Плинио Дезиньори, так и в
дальнейшем - с ученым патером. Кнехт, не соприкасавшийся
близко с миром за пределами Касталии, получил все же понятие
или, вернее, некоторое представление об этом мире, чем в
Касталии обладали только очень немногие. За исключением
времени, проведенного в Мариафельсе, где он, в сущности, тоже
не имел возможности приобщиться к собственно мирской жизни, он
этой жизни нигде не видел и не вкусил от нее ничего, разве
только в самом раннем детстве; но через Дезиньори, через отца
Иакова, а также благодаря изучению истории у него создалось
живое представление о реальной действительности, возникшее
главным образом интуитивно и опиравшееся на весьма ограниченный
опыт, но оно, однако обогатило его более широкими знаниями а
более ясным пониманием мира, чем было у преобладающего числа
его сограждан-касталийцев, в том числе, пожалуй, и у
руководителей. Кнехт был и всегда оставался истым и верным
касталийцем, но он никогда не забывал, что Касталия лишь
частица, маленькая частица вселенной, пусть даже самая
драгоценная и любимая.
А что означала его дружба с Фрицем Тегуляриусом, с этим
трудным и надломленным человеком, рафинированным артистом Игры,
избалованным и робким касталийцем, не признававшим другого
мира, кому до того неуютно и одиноко показалось в Мариафельсе,
среди грубых бенедиктинцев, что он, по его словам, и недели не
смог бы там выжить и бесконечно удивлялся своему другу,
проведшему там два года? Мы немало размышляли об этой дружбе,
кое-какие догадки пришлось отбросить, другие оказались более
живучими, но все они касались вопроса: в чем корни и в чем
смысл этого многолетнего товарищества? Прежде всего нам не
следует забывать, что всякий раз, когда у Кнехта завязывалась
новая дружба, за исключением, может быть, дружбы со старым
бенедиктинцем, не он искал, не он добивался ее и нуждался в
ней. Это к нему тянулись люди, им восхищались, ему завидовали,
его любили только за благородство его натуры; на определенной
ступени своего "пробуждения" он сам осознал этот свой дар. Так,
в первые годы студенчества Тегуляриус уже восхищался им, искал
его дружбы, но Кнехт всегда держал его на некотором от себя
расстоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167