В свете его Половинкин узнал: Воровской поп, Иван Маг-
нитов, удирал на телеге, нагруженной доверху поповским скарбом и ре-
бятьем. Сам он сидел на пузатом комоде и держал на коленях, в обнимку,
самовар. После заворота дороги влево все это стало еле приметно, и
только в глянце самовара предательски торчал красный отсвет пожара.
"Ага, бежишь!", с насмешливым волнением подумал Половинкин и хотел уже
продолжать свое опасное предприятие, но во время прижался к черной стене
мужиковской бани. В мимобегущей, темной и широкой фигуре, спотыкавшейся
и падавшей, узнал Сергей Остифеич попадью. Она догоняла поспешающего му-
жа, задыхаясь и крича шопотом:
- Отец, отец... поднос-те забыл! Возьми, накось, поднос-те... - так с
подносом, прижимая его к груди, и побежала она под спуск холма, напрасно
взывая к мужу.
Движенье на селе необъяснимо усилилось. Горланили мужики, как бабы, и
бабы ругались, как мужики. Куриный бунт, куриная смехота разбухла в
страшную тучу на всю округу. Ужасом и кровью захлебнулись Воры в тот
день. Временами, нежданная как соглядатай, перебегала оголившуюся полян-
ку неба луна и опять зарывалась в давящую мякоть облаков. И опять, как и
Половинкин, терзаемый смертным любопытством, выскальзывала на долю мину-
ты и опять пугливо пряталась. Было чему пугаться...
Уже вошла в Воры всем количеством летучая братия, доселе укрывавшаяся
в лесах. Мужики встречали сыновей, бабы - мужей. Сигнибедов, разойдясь в
порыве заметавшегося сердца, потрошил напропалую остатки своей торговли,
сооружая угощенье чужакам. Есть никому не хотелось, пропала обычная жад-
ность к еде. Нужно всем было пить, стало красно в мужиковских глазах от
сожигающей жажды. Пронырливостью Егора Брыкина был открыт на радость
всем целый самогонный завод в омшаннике у бабки Мятлы, повитухи. Пили
дико и ковшом, и блюдечком, и прямо так - в прихлебку.
Хмельным и шатким шагом вышел с одного конца села Дмитрий Барыков,
неся за плечом гармонь. Возле колодца как раз столкнулся он с Андрюшкой
Подпрятовым и Егором Брыкиным, приятелями давнего детства. Вышли они с
трех разных сторон, тоже хмельные, наобум, в неизвестность пьяной тьмы,
а за плечами у обоих тоже повизгивало по гармони. - Брыкин пьяным только
прикидывался.
Как столкнулись, так остановились недоуменно, разом, по-бараньи выс-
тавив лбы.
- Жену пришиб, - самодовольно сказал Егорка и, сорвав картуз, повел
им так, словно приветствовал теперешнюю свою хозяйку, самогонную раз-
гульную ночь.
- Ге-е... - проблеял Андрюшка. - До смерти?
- Не, поучил только... - визгливо прохохотал Брыкин.
Постояли они и еще немного, носами к носу. Где-то бегали, кто-то кри-
чал. Душило зноем, потому что заперли нахлынувшие тучи все небесные от-
душины. Уже не луной, а зарницами поминутно вспыхивало небо, черное как
черный порох. Вдруг Андрюшка крякнул и ловко подернул плечом. Трехрядка
его вздрогнула звуком и, как ученая собачонка, перескочила прямо под ру-
ку. То же проделали и приятели. Разом нажали все трое по четыре заветных
клапана, разом растянулись гармонные голенища во весь возможный мах...
Как когда-то! - сотни лет назад, когда все трое и без вина бывали
пьяны - шли они рядком, гудя в самодельные гуделки. Потом, - поживших в
городе сильней манила жизнь, - вот так же ходили, выворачиваясь наизнан-
ку в жениховском чванстве, покрикивая песни. Тогда еще пыжилась из них
младость: - подергивали робкий ус, чтоб рос скорей, девкам на сердечную
пагубу. И вот снова, три неразделимых друга, вкусивших от соблазнов жиз-
ни, били злыми пальцами по гармонным ладам, и пели лады плясовым напевом
о скорбном, непутном, нерадостном...
Худое лицо свое со впалыми щеками, распухшее и красное, на сторону
завернув до отказа, грянул во всю глотку Митя Барыков:

............. э-эх,
загуляли заворуи,
поддавай, старуха, щов!..

А уж по заулкам бежали к ним однодеревенцы и чужаки из летучих, уда-
лые и тихие, рябые и гладкие, богатеи и голь.
- ... пьяно, Тимак! - закричал один из них, маша руками так и сяк.
- На бугре стоим! - отвечал неизвестный Тимак во всю грудь. - Нам
что! Мы всяку бяку пьем...
- Миленький... и мухомором упиться можно! - лез первый.
- Котуй, ребятишши... - отупело сказал какой-то, непрестанно топоча
ногами в лаптях.
Крики усилились, подходила новая шумливая ватага.
- Поймали... Пленного поймали! - суетливо возглашал Савелий Поротый,
тычась впереди. Савельев хмель всегда мягок и весел.
- Кого пымали?.. - насторожился Брыкин и повел носом, вынюхивая.
- Серегу-Гусака словили - объявил невеликого роста, но великого
объема в груди человек, летучий Тешка. - Мишки-т Жибанды нет ли тут? Он
давно у нас на Серегу зарился!
Раздались крики:
- Не е, Мишка там... У Савелья в избе.
- У нас, у нас Мишка. С Семеном моим совещаются, как теперь дело по-
вести, - хвастался ото всей души Савелий. - Насчет Рассеи обсуждают,
брать или не брать!
Куча остановилась. В середине ее стоял, выдаваясь ростом, Серега По-
ловинкин. Он щупал себе спину и поводил глазами, словно хотел запомнить
всякое лицо.
- Хлястик-то оборвался. Поищите, тут где-нибудь... - попросил Поло-
винкин.
- И без хлястика! все равно теперь... - сказал какой-то, державший
Серегу под руку.
- На комаря его! - запросил кто-то сзади.
- На огонек...
- Мы и без Мишки!..
Половинкин посапывал носом и кусал губы, совсем заворачивая их вов-
нутрь. Сзади опять закричали:
- На комаря!.. На кома-арика-а...
- Комарь-то не ловок теперь, - озабоченно возглашал босой и древний
старик, только затем и выползший со своих полатей, чтоб обсудить с моло-
дыми Серегину казнь. - Какой уж теперь комарь!..
- Ничего, ничего, папаша, - утешал его хлопотливый парнишка, - теперь
пауту зато самые временя! Опять же муравей! Хватит зверья...
- К болоту... - завопили задние, которым так и не удавалось проб-
раться до Сереги и хотя бы пощупать его собственноручно.
- А кого впереди-т пустим? - перекричал всех Тешка, напрашиваясь на
эту честь.
- Петьку Ада... Петьку! - закричало полдюжины голосов. - Петьку и
пустим, у него ноги живые...
- ... в суставах тонкие! - восторженно крикнул еще какой-то, уже не
молодой. Когда-то, видно, озоровал немало, да отзоровал свою молодость.
Так они, Тешке в раздражение, и пустили впереди Петьку Ада, парня
двадцати восьми лет, длинного и тонкого как жердь. Вышел тот - кто-то
осветил его вздувшейся папироской, - поглядел с виноватостью, вскинул
глаза на зарницу, сказал как бы про себя:
- Ишь... летают какие!..
И вдруг, словно хватила его смертная судорога, согнулся и разогнулся
на одной ноге, а другою выбил мельчайшую дробь -

Эха-ху-ха-ху-ха-ху
Д'хоть бы плохоньку каку... -

продержал он на одной высокой ноте. Они уж и пошли-было, ведя Сергея Остифеича на смерть, да. Тут как раз ворвалась в толпу Марфушка Дубовый Язык.
- Мужитьки, - дурий голос ее умоляюще прерывался. - Дайте его мне,
мужитьки... женитка! Братка у меня убили, так я его жалеть буду... А?
Волосы ее растрепались, топорщилась вымокшая где-то юбка, обминаемая
теперь коленями мужиков.
- Пошла ты к чорту!.. Бесстыжая...
- Бей ведьму, мать твоя курица!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92