Серега смотрит
секунду и кашляет с непоколебимой суровостью: вот так же он и по хлебным
делам мужиков уговаривает, так же и с начальством говорит.
Только Аннушке и невдомек уполномоченская строгость: своим голова за-
бита. Она дергает вожжи, понукает и чмокает, боясь заснуть и вывалиться
в рыхлый, разбесившийся снег. А руки стынут и в варежках, а голова скло-
няется все ниже, пока не коснется подбородок жесткой, промерзлой овчины.
И опять помахнет кнутовищем, разгоняя застоявшуюся кровь, и опять рванет
ошевни рослая Брыкинская кобыла, не спешащая в нескончаемую, вертящуюся
мглу.
- Уж и спать устал! Расчихался... - обернулась Аннушка, хлопая вареж-
ками по коленям.
- Едем где?.. - вопрошает Сергей Остифеич и глубже нахлобучивает ко-
жаный картуз. "Вот тоже, в этаком картузе все уши обморозишь! Не по кли-
мату такой. А без него нельзя, боятся картуза!" - Отпетово-то проехали?
- Да нет, я верхом поехала... Верхом верней. Я там дороги не знаю.
- Верст, небось, десять еще осталось! - хмурится Половинкин.
- Да мы шестнадцать считаем... - смеется Аннушка.
"Э, чорт! Ну и должность. Мотайся тут, ровно дерьмо в проруби!.." -
раздумывает Половинкин и пробует забыться. - Ночь и сон. Но сон уже не
приходит. Выбирает наощупь соломину и обгрызает ее зубами. Зубы у Поло-
винкина белые, смелые, но двух передних недоставать стало после одного
военного дня. Когда гневается Серега, резко свистят через зубную отдуши-
ну уполномоченские слова.
- Что же ты теперь, вдова аль как?.. - приступает к делу Сергей Ости-
феич, выплевывая соломину в проползающий снег.
- Не вдова, не девица, не замужняя жена... - Аннушка сердится и резко
дергает вожжу.
- Что же это ты так! Ведь этак даже как будто и нехорошо, - выражает
сочувствие Сергей Остифеич.
- Совести в нем нету... - говорит Аннушка как бы про себя. - Только и
наезжал четыре раза за все года! Зачем и жениться было! А полушалки да
платья... К шуту ли они мне! С полушалками, что ли, я жить буду?!
- Только четыре раза?.. - просветляется Половинкин. - Вот голова! Ме-
ня б коснулось, так я как лист прилип бы да и не отлипал во век!
Аннушка сидит спиной к Сереге, и не видно, хмурится ли, рада ли Сере-
гиной шутке.
- Ой ли? - насмешливо роняет она.
- Ан и в самом деле! Да коснись меня... - Половинкин так вздыхает,
что кобыла прядает ушами и покорно убыстряет шаг.
Снова наблюдает Сергей Остифеич, как ползет дорога из-под ошевень. А
тут в лесок въехали, - здесь поутих ветер, не хлещет через край. Здесь
ходко лошадь бежит, и звуков прибавилось: скрипят полоза, да еще селе-
зенка бьется в лошадином брюхе, да еще осыпается снег с запорошенных
ветвей, задеваемых дугою.
Целые охапки снега падают на Аннушку, - не замечает, полна обидой на
пропавшего мужа. "Муж! А уж она ли его в думах и в письмах хоть на неде-
лю не призывала! Врала даже, что в брюхе понесла... Хоть на ребеночка
льстилась вызвать. Все некогда. Деревянному мужу дороже жены рубль. Ай,
много ли ты, Егор Иваныч, в банке накопил!?" Аннушка круто поводит пле-
чом, а кнут свистит злей и пронзительней.
- ...а скучно небось без мужа-то? Молодая, не жила совсем, - зудит
Сергей Остифеич, метя как раз в Аннушкину печаль.
- Не тревожь, - обороняется по-бабьи Анна. - Зачем бередишь? Что тебе
деревенская далась! У себя, в городу, дюжинками, небось, считаешь.
Чуть не с колыбели знает все прямые и кривые ходы к бабьему сердцу
Серега. И уже напрямки идет, нещадно перекручивая ус:
- В городу! Рази у нас в городу такое добро пропадает! У нас строгий
учет всему. Каждой травине счет, а уж баба никак не затеряется. Например
- я, я б тебя моментально под номер, да и выдал бы герою бы, вот! Рази ж
это путно - такой молодке пропадать!?.
Аннушка молчит, дорога длится нескончаемо, Серега продолжает:
- У меня вот тоже знакомая бабочка была, тоже Анна. Мужа у ней убили,
высохла вся... Так доска-доской и ходила!..
- Где убили?.. - вздрагивает Аннушка, сторожко прислушиваясь.
- Да вот на этой, на царской... Царь покажет, а тысяча мужиков поля-
жет. Да что - убитому-то хорошо, отвонял и не думается. А вот бабам мая-
та. Я к тому, что ведь и твой, кажется, на войну ушел?
- Взяли... - не своим голосом отвечает Анна. - Может, уж сгнил где!
- И очень возможно, - играет Половинкин. - Ежли, к примеру, летом,
так ведь они быстро изводятся. Опять же муха его сосет...
- Зачем ты меня горячишь?.. Я тебе не жена, - смутно лепечет Аннушка.
- Спи-лежи, скоро Воры будут.
- Да я разве сказал что? Я молчу, - пожимает плечами Половинкин. - Я
только тебя пожалел.
И опять снега идут, снеговой самопляс и путаница. Балуется ветер сне-
гом, пересчитывает, обсушивает каждую снежину, словно готовит впрок.
- Слушь-ко, Анна... отечество-то забыл. Холодно тебе, давай я поправ-
лю. А ты на мое место, грейся!..
- Ну-к ладно... - не сразу соглашается Анна, а голос ее сам собою
просит жалости.
Она передает вожжи и меняется местом со своим седоком. Целых три ми-
нуты наполнены скрипом снега, оглобель да вязким хлюпаньем лошадиных
ног. Снова в лесу, но дорога совпала с путем ветра. Метет и морозит,
ночь и сон. Аннушка, залезшая под овчину, вдруг видит: Серега привязал
вожжи на боковой тычок ошевень, подтыкает разлохматившееся сено.
- Куда тебе?.. - приподнялась Анна.
- Пусти... замерз весь, - отвечал Сергей Остифеич.
На них снег шел. Тянулось поле, а лошадь сама, без понуканий, шла.
Были Анна и Серега как будто одной и той же рукой выкованы друг для дру-
га, - оба рослые и сильные. Но вырасти б на Аннушкиной совести черному
пятну греха, если бы на рассвете, когда убаюкала их овчина дружным лю-
бовным сном, не случилась смешная беда. - На крутых поворотах всегда пе-
редуванье снега. Прикатался поворот и на раскате доходил до сажня. На
нем покачнулись ошевни и стали на ребро. Небывалое дело: вылетели при
этом оба спящих в глубокий снег. И, когда охватило холодом сонную их
разгоряченность, засмеялась Аннушка, засмеялся вслед за ней и Половин-
кин. А там, где смех веселый и беспорочный, там нет греха, а только би-
енье ключа жизни.
- Что ж ты меня, баба, вытряхнула! - скалил дырку в передних зубах
Половинкин.
- Сам, грешник, виноват! - смеялась Аннушка и заботливей укрывала Се-
регины ноги дерюжкой...
Не чуяла Анна греха в том, что променяла кволого, может, и мертвого,
на живого и здорового мужика. Любовь их на лад шла, даже как-то слишком
скоро свыклась Анна с положением невенчанной жены чужого мужа. А уж село
стало примечать, что зацвела второй любовью Анна. Но в глаза соседкам
смотрела Анна без робости, не скрывала от осудительного взгляда растуще-
го своего живота. Заметили также, что, и не потакая вредным стремленьям
мужика к утайке хлеба, стал Сергей Остифеич к Брыкинскому дому ласковей.
Он и в дом к Брыкиным заходил. А однажды обозвал Аннушкину свекровь "ма-
машей". Ничего та не ответила, только пуще загрохала ухватами, доставая
кашу из печи.
Но по мере того, как возрастал Аннин живот и уходила зима, все больше
угрюмилась Анна. Весна борола зиму, и уже выглядывал из Брыкинской скво-
решни домовитый черноголовый скворец, днем - носивший к себе разный пу-
шистый сор, вечерами - свиристевший о многих веселых разностях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92