Исполкомские о чем-то совещались.
А среди девок шли разговоры, чужие и насмешливые:
- Нос-то, у него, у моргослепа, глядите, девоньки, ровно молоток!
Ишь, руки-те натирает.
- С холоду трет! У них теперь в городу-т осьмушкой дразнятся, - фыр-
кала в край головного платка другая, Праскутка.
Третья хохотала не совсем без причины:
- Жара, а он в пальте приехал!..
Бабы сказывали про свое:
- Ой, с чего это глаз у меня обчесался совсем... До дырки дочешу!
- К слезам, бабонька, - чинно говорила брюхатая Рублевская молодайка.
Мужики - свое:
- В Попузине на прошлой неделе Серега обирал. Скажи, хоть бы мешок
оставил! Тетерину весь сад перекопал, искамши. Сам и рыл!.. - повество-
вал Бегунов. Опущенное веко придавало ему со стороны вид уснулой рыбы.
- Почему б ему не рыть, не сам ведь сажал. Ишь рожу-т отростил, в три
дни не оплюешь! - сказал не в меру громко другой и, видимо, сам испугал-
ся своей решимости.
- Вот и до нас доберутся, - подсказал Семен, стоявший тут же. - Сами
и отдадите!
- Да ведь как не отдашь-те? - вздохнул тот, смелый: - ведь требуют!
Тем временем Васятка, сидя с самым насупленным видом за столом, шеп-
тал что-то в ухо исполкомскому писарю, Козьме Мурукову. Муруковский ка-
рандаш, понукаемый Васяткой и время от времени обсасываемый владельцем,
отчего оставались лиловые пятна на губах, как угорелый, носился по бума-
ге. Васятка тоже имел уже лиловое пятно карандаша на щеке. Тут как раз
Лызлов влез на незанятую табуретку - гость предпочитал ходить, вытянул
руку вперед, переглянулся с гостем, можно ли начинать, цыкнул на воркот-
ливую шопотню баб и предложил выбрать председателя.
- Попа Ивана! - сказал в тишине измененный голос сзади.
- Товарищи, кто это сказал?.. - закричал Васятка, весь задрожав и
подскакивая на табуретку к отцу. - Клеймите, товарищи, таких! Это есть
несознание момента...
- Матвея Лызлова, - чернильными губами предложил Муруков, не отрыва-
ясь от бумаги.
- Мне нельзя... Из своей среды выбирайте, - сухо отчеканил Лызлов.
- Ну-к Поболтая! - сказал Федор Чигунов, брат Афанаса.
"Поболтай-что-нибудь" - было прозвищем советского мужика Пантелея
Чмелева, всегда склонного к рассуждениям как об научном, так и ненауч-
ном.
- Поболтая, Поболтая... - закричали мужики, с хохотом встретив пред-
ложенье Чигунова.
- Ваську! - сказал Сигнибедов со злостью. - Он идейный... хочь отцу,
хочь матери в морду даст. Ваську!
Васятка слышал и стоял за столом со стиснутыми губами, то краснея, то
бледнея. Быстрые глаза его метали молнии в неуязвимую Сигнибедовскую
толстоту. Рука его рассеянно почесывала щеку, точно догадалась соскоб-
лить чернильное пятно. Он наклонился к чмелевскому уху и настойчиво по-
шептал ему что-то.
Мужиковский выбор остановился все же на коротконогом Чмелеве, который
и не замедлил влезть на табуретку.
- Итак, мужички, я ваш председатель. Очень хорошо, прошу меня слу-
шаться! - начал он, блестя веселыми глазами. - Во-первых, мужички, пос-
тупило объявление от одного тут из товарищей... - он покосился на Васят-
ку, как бы спрашивая, правильно ли передает он Васяткины слова: - ...
удалить Сигнибедова-гражданина совсем вон отседа. Он как есть бывший ку-
лак и понамарь... Как вы на это, мужички, посмотрите, а?
Мужики молчали. Приезжий гость почесал длинный свой нос и озабоченно
скривил губы. Полаяла вдалеке собака. Вздохнула баба. Скрипнул под Чме-
левым табурет.
- Не за то ль ты меня, Васятка, и гонишь, что я тебе в четвертом годе
пряников не дал?.. - спросил, весь багровый, Сигнибедов. - Ну, постой,
доживешь до пряничка! - Сигнибедов уходил, не дожидаясь решенья схода,
и, как у разбитого ударом, подрагивала у него правая, висевшая вдоль те-
ла, рука.
- Товарищи, он грозится! Вы слышали, товарищи?.. - горячился Васятка,
чуть не плача. - Товарищи, общественное порицание ему...
- Ничего, ничего... уходи, Павел Степаныч. Опосля расскажем! - прими-
рительно закричали мужики вослед уходящему.
Пантелей Чмелев, закрасневшись так, словно бодягой в этот промежуток
щеки натер, залпом выпалил все, вычитанное за неделю из газет, потом ти-
хо и скромно прибавил немного своего, и это бедное свое стоило гораздо
больше всего прежде сказанного им. Мужики внимали, но, стыдясь искренних
глаз Чмелева, скрывали свое вниманье смехом.
- Мужик, а петушисто язык подвязан! - восхитился Савелий, толкая сына
в бок.
- И какую ты кашу ешь, что ты такой умный! - крикнул Лука Бегунов.
- Про Марсию валяй! - крикнул дядя Лаврен, стоя невдалеке от наезжего
гостя, и, заметив удивленный взгляд его, объяснил охотно: - Он все про
Марсию нас убеждает, будто и там люди живут... А мы ему не верим; этого
и у нас, думаем, вполне хватает, чтоб еще на небо такое же сажать!
- А верно, хвати-ко про Марсию! - посоветовал и сам черный Гарасим,
копаясь огромным пальцем в бороде и высматривая исподлобья.
За Чмелевым вслед влез на табуретку Васятка Лызлов. Но он так разбры-
кался в первые же пять минут, что казалось - вот-вот из себя выскочит и
полетит. Отец взял его сзади за рубаху и, стащив с табуретки, попридер-
жал малость, пока не улегся Васяткин пыл. И тотчас же после этого
объявил Лызлов-старший, что будет говорить наезжий в Воры гость, уездный
продкомиссар!
Все еще широко улыбаясь над Васяткиной неудачей, гость стал говорить
не влезая на табуретку. И с первого же его слова оборвалась веселость у
мужиков. Бороды помрачнели, безбородые насупились, сдвигаясь тесным
кольцом.
- ...про разверстку будет говорить, - предупредил шопотом кто-то ко-
го-то, но сообщение это мигом разраслось в шум, и шум этот почти мгно-
венно докатился до самых краев сельской площади.
Наезжий, оказавшийся и в самом деле уездным продкомиссаром, в подт-
верждение чего Муруков издали показал мужикам бумагу, припечатанную не
однажды серпом и молотом, не Чмелевского нрава был человек. Говоря, он
все время сбивался с сухого тона на какой-то искренний, открытый, и тог-
да кидал слова сотнями, как одуванчик семена на ветер, в слепой надежде,
что хоть одно процветет. Мужики видели, что порой продкомиссар вдруг ос-
танавливался на полуслове, точно вспоминал какой-то наказ, и начинал го-
ворить по-иному, - слова начинал отсчитывать резко и четко, как бусы на
нитке. Лицо его тогда из бледного становилась красным, и глаза, усталые
как бы после тысячи бессонных ночей, начинали виновато моргать. Если
Чмелев любил поиграть непонятным словом, как ребенок играет с незнакомой
игрушкой, этот теперь расставлял слова, как солдат перед боем.
- ...пути-де к победам трудами выщебенены. Голодает-де рабочий, брат
и сын ваш. Люди злые, в трудовой правде неправые, хотят ядовитым зубом
взять нас, идут полчищами, несут смерть. Красная-де армия разута и раз-
дета, хлеба у мужика просит. "Дай хлеба, братишка! Отвоюем - отработаем,
один у нас с тобой кошель!.." Хлеб нужен. Не будет хлеба - мрак будет.
Мрак будет - мор будет. А там и предел всякой гибели: воссядет вновь на
мужиковскую спину всякая явная и неявная насекомая тля...
Долго говорил наезжий. Где-то по заоколицам играл повечерие на домо-
дельной свирели Фрол Попов, на ночь приганивая скотину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92