Только не делал
движения ничего сказать мне о моих делах: четыре года промолчал - и теперь
продолжал молчать.
Я не знал западных обычаев: в какой мере и с какой минуты можно бы
осведомиться об отчёте. Как-то раз спросил - Хееб оказался не готов
отвечать. Да потом вопросы мои были самые поверхностные, я и после высылки
ещё девять месяцев даже отдалённо не предполагал, чтбо тут без меня
делалось. Я первые месяцы ещё мыслями не созрел, что при адвокате,
действующем 5 лет, здесь, на Западе, мог быть непорядок. Настолько я не
понимал его неприспособленности к моему делу, что ни разу не спросил: да
умеет ли он хоть составить литературный договор? - и он, храня
самодостоинство, ни разу мне в том не признался.
Так мирно, и по видимости очень успешно, прошло несколько месяцев; вдруг от
цюрихских чехов случайно я узнаю, что существует в Цюрихе некий литературный
агент Пауль Фриц, который и заключает от моего имени все договоры. Я - не
поверил, мне это клеветой показалось: как же бы доктор Фриц Хееб, тут,
рядом, стал бы такое от меня скрывать? Я ещё несколько месяцев стеснялся
задать ему даже такой и вопрос. Лишь поздней осенью (а Хееб то и дело уезжал
отдыхать в южную Швейцарию) опять возник какой-то срочный вопрос и спросить
некого, - и нашли мне этого другого Фрица - да из того же самого агентства
Линдер, которое уже пустило прахом мой "Круг" в 1968! Он охотно явился и
объяснил: Хееб нанял его в мае (уже когда я тут рядом был - и не сказал ни
слова!), но твёрдо запретил ему обращаться непосредственно ко мне. Да почему
же? - а никак не от нечестности Хееб это так вёл, а - для нетревожимого
самодостоинства. (Откупиться от этого Фрица - весьма больших денег потом ещё
стоило, чтоб освободил он мои руки по договорам, которые заключал он.)
Лишь осенью 1974 я придумал приглашать моих главных издателей для
знакомства. Стали они приезжать, мы заседали в кабинете Хееба,
возвышенно-монументального в своём кресле, а мы с издателями, дотоле мне
неведомыми, и под перевод В. С. Банкула, знающего все языки, - полукружком
на стульях. Я - изумлялся слышимому, а издатели изумлялись, что я до сих пор
ничего этого не знал.
И по продрогу тяжелощёкого, прямоугольного лица доктора Хееба -
выказывалось, что и он - впервые осознавал всё совершённое лишь теперь.
Только тут стала открываться мне картина развала, запутанности всех моих
издательских дел и полной связанности рук: ещё не начав движений в этом
свободном мире - я был всем обязан, связан, перевязан, - и неизвестно как из
этого всего выпутываться. Всюду какие-то дыры и дыры, куда утёк ещё не
отвердевший бетон.
Да главное - не было у меня ни времени, ни настроения этим заниматься: я -
разгадывал Ленина в Цюрихе.
И я всё время сравнивал людей здесь, на Западе, и людей там, у нас, - и
испытывал к западному миру печальное недоумение. Так что ж это? Люди на
Западе хуже, что ли, чем у нас? Да нет. Но когда с человеческой природы
спрошен всего лишь юридический уровень - спущена планка от уровня
благородства и чести, даже понятия те почти развеялись ныне, - тогда сколько
открывается лазеек для хитрости и недобросовести. Что вынуждает из нас закон
- того слишком мало для человечности, - закон повыше должен быть и в нашем
сердце. К здешнему воздуху холодного юридизма - я решительно не мог
привыкнуть.
По горячности мне тою осенью хотелось выступить и публично: что вся система
западного книгоиздательства и книготорговли совсем не способствует расцвету
духовной культуры. В прежние века писатели писали для малого кружка высоких
ценителей - но те направляли художественный вкус, и создавалась высокая
литература. А сегодня издатель смотрит, как угодить успешной массовой
торговле - так чаще самому непотребному вкусу; книгоиздатели делают подарки
книготорговцам, чтоб их ублажить; в свою очередь авторы зависят от милости
книгоиздательств; торговля диктует направление литературе. Что в таких
условиях великая литература появиться не может, не ждите, она кончилась -
несмотря на неограниченные "свободы". Свобода - ещё не независимость, ещё -
не духовная высота.
Но я удержался: не все ж издатели таковы.
Столкновение двух непониманий очень резко проявилось в истории с гонорарами
"Архипелага": когда я из Союза командовал Хеебу отдавать "Архипелаг"
бесплатно или за минимальный гонорар*. Уже того я не понимал, что, по
западным понятиям, я этим унижал свою книгу перед читателями: если её дёшево
продают - значит, она плохо сбывается, вот и пошла по дешёвке. И уж на что
Хееб ничего в издательском деле не понимал, а тут понял, что совсем без
гонорара нельзя, даже стыдно. Он разумно возражал мне, что слишком
удешевлять нельзя, будет плохая бумага, тесный шрифт. И вместо обычных для
автора с известностью 15%, которые все давали, в тот миг дали бы и больше,
Хееб стал ставить условием (в заслугу ему запишем) 5%. И - всё. Книги
отчасти подешевели, да, но и не слишком заметно. Я приехал - спохватился:
ведь все доходы от "Архипелага" я назначил в Русский Общественный Фонд, и в
первую очередь для помощи зэкам, а деньги уплывают? Стал я теперь к
издателям взывать, вдохновлять: я взял с вас 5% вместо 15, так имейте же
совесть, проникнитесь духом этой книги - теперь 5% пожертвуйте сами от себя,
в Фонд помощи заключённым. Некоторые и жертвовали (там из-за духа ли книги,
или чтоб не утратить моих следующих книг), но почти плакали от трудности: уж
лучше б сразу я взял с них 15%, они бы их списали со своих налогов, и всё, -
а жертва в иностранный Фонд не списывается с налогов, и теперь её надо
отдирать от основного капитала издательства. А я ведь этого ничего не
понимал, когда затевал!.. Директор швейцарского издательства "Шерц" - тот
самый высокорослый, героически защищавший меня на цюрихском вокзале от
раздава толпой, - он, по бернскому соседству захвативший от Хееба договор
сразу на все три тома "Архипелага" вперёд, теперь ни от чего не зависел, и
бессовестно доказывал мне в глаза, что именно из-за миллионных тиражей он
несёт дополнительные неожиданные расходы (де, пришлось арендовать чужие
типографии) - и поэтому ничего не может пожертвовать в Фонд.
И ещё первые тома "Архипелага" везде продались сколько-то дешевле, а со
второго цены полезли вверх - мол, инфляция, бумага дорожает, - стал и я
назначать для Фонда нормальный авторский процент. А уж третий том - Запад
мало и читал, устал от русских ужасов. Ото всего моего размаху только то и
вышло, что Русский Общественный Фонд потерял несколько миллионов долларов.
Я, по глупости, думая, что сделаю книгу доступнее широкому читателю на
Западе, наказал своих соотечественников в пользу западных издательств, вот и
всё.
Ну разве мог я такое вообразить, живя в Советском Союзе? Ну разве можно этот
мир сухой представить - нам там, придавленным: жертва - не списывается с
налога, и потому невыгодна! Мы, не привыкшие соразмерять жертву с какой-то
выгодой, - разве могли этот мир освоить? разве могли принять его в душу?
В СССР, неизносном, мозжащем, все шаги мои были - череда побед. На
раздольном свободном Западе все шаги мои (или даже бездействия) оказывались
чередой поражений. Не ошибок - я здесь не делал? (На родине - несли меня
крылья общественной поддержки, были они первое время и за рубежом, но
настоятельнее их вдвигалось ко мне лужистое равнодушие дельцов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73