Ведь знали: я не сделал ни одного вынужденного заявления под
давлением властей - как же было не поверить и этому? Однако солидное
английское издательство не посчиталось с прямыми словами автора и нашло
сговорчивого адвоката - а тот быстро, в начале мая, уже и отпустил "Бодли
Хэду" грех: можно с заявлением автора не считаться и печатать. Хуже: "Бодли
Хэд", в противоречие мне, публично заявил, что их издание - авторизованное
(то есть, как минимум, разрешённое автором). То есть значит: Солженицын
врёт, он сам нам дал. Тем они - подсовывали советскому КГБ прямое основание
меня обвинить, советской прессе - меня травить, - и только ради коммерческой
выгоды, оттягать мировые права на рукопись от своего соперника "Мондадори".
("Мондадори" в Италии и "Дайел" в Штатах тоже в это время печатали "Корпус"
со случайной рукописи, но не плели позорной небылицы, что у них от меня
полномочия, не имея своих коммивояжёров со своим спектаклем.)
А изображённое перед Можаевым раскаяние Личко было коротким. Воротясь из
Москвы в Чехословакию, старый коммунист написал Беттелу, что Солженицын,
конечно, не мог дать письменного документа (на границе захватят! - но зачем
же было ездить ко мне с договором? нет, тут явно ГБ! ), однако "одобряет все
поступки" Личко, лучше знающего европейские условия, и если сам Солженицын
будет перед Союзом советских писателей публично отрекаться, то на Западе -
не обращать внимания, публиковать и 2-ю часть "Корпуса" и "Олень-шалашовку",
- таковы, мол, инструкции автора. (Объяснить его корыстью? - так ничего ему
по договору не перепадало, как я уже в Цюрихе узнал. Вообразить его моим
самым преданным другом, который лучше меня о моих книгах хлопочет? - с чего
бы?)
А издательству и лорду-посреднику больше ничего и не нужно. И Беттел с
Бургом бешено, в несколько месяцев, прогнали перевод обеих частей "Корпуса".
(Но, к моему удивлению, все потом говорили: перевод совсем не плох.)
Что за персона был этот Личко (в сталинские годы - зав. отделом прессы при
ЦК Чехословакии! ), яснеет из его письма Беттелу от 1 июня 1968: "Дорогой
Николай! У нас в Чехословакии, особенно в Словакии, особенно сложное
положение. Мне лично трудно, даже труднее, чем умеете представить себе..." -
и это в разгар "чехословацкой весны"!.. Но всё же Личко тем грозным августом
1968 приехал в Лондон и присягнул на Библии (от коммуниста для строгих
англичан это было уже верным доказательством), что имеет на всё полномочия.
Заодно продавалась-покупалась и пьеса.
Да уж печатали бы как книжные пираты. Нет, они хотели одолеть соперников за
счёт безопасности автора.
О Личко ни разгадки, ни дальнейшей развязки не знаю.
Ещё в каком-то году Беттел приезжал в Москву и через того же Можаева
добивался со мной видеться. Я тогда - и имя его слышал первый раз, ничего о
нём не знал, и конечно отказался. (А он потом заявил в Англии: именно эта
поездка и убедила его, что он действовал в интересах автора.)
Узнал я эту историю только в Цюрихе, в конце 1974, и написал Беттелу гневное
письмо. Он не снизошёл мне отвечать - ведь все его липовые договоры с тех
пор, ещё до моей высылки, законно утверждены моим адвокатом Хеебом, чего ему
беспокоиться? А у меня не было сил разбираться с ним (да все мысли мои были
уже - в ленинских главах).
Там у них возник небольшой, но очень предприимчивый клубок: Беттел - шил
юридический чехол для "Ракового корпуса", Беттел с Бургом его переводили,
Бург с Файфером взялись писать мою биографию, это мог быть ходкий товар; с
ними тесно сдружился Зильберберг, снабжавший их информацией (слухами) о моей
частной жизни, рядом же был и Майкл Скеммел, тоже затевавший мою биографию и
самовольно печатавший куски моей лагерной поэмы, заимствуя из самиздатской
статьи Теуша, - вся эта компания жаждала взраститься на моём имени. Файфер,
явясь в Москву, взял Веронику Туркину "на арапа": дескать, у него уже всё
собрано для биографии Солженицына (именно-то и не знал ничего реально),
нужны только ещё небольшие детали. И обязательно - встреча со мной. Я -
встретиться отказался и предупредил его через Веронику, что публикацию
сейчас моей биографии (иной, чем только литературной) рассматриваю как
помощь гебистскому сыску, - но он не унялся, продолжал ляпать мою "жизнь", и
мне пришлось публично осадить его.
А Беттел, годами позже, описал в своей книге английские предательские выдачи
советских граждан назад в СССР в 1945-46. Сколько-то извлёк из тайных
английских документов и сделал дело полезное. Весной 1976 в Англии он
направил ко мне венгерского режиссёра Роберта Ваша искать защиту против
лорда Идена и его окружения, преграждавших показ фильма об этих выдачах. Я
написал требуемое письмо, и Беттел прочёл его в Палате Лордов. Фильм
отстояли*.
В том же марте 1967 сделал я и сам непоправимый шаг. Приехала в Москву Ольга
Карлайл, и убедила меня Ева, что вот самый лучший случай дать надёжное
движение "Кругу": вывозить плёнку уже не надо, Ольга возьмёт у отца в
Женеве, а сама энергична, замужем за американским писателем, вращается в
издательском мире, - всё стекается удобно. Будет издание спокойное,
достойное, и перевод без конкурентной спешки.
Ну, двигать так двигать. Встретились у Евы. Небольшая, подвижное чернявое
личико, без следов серьёзной мысли, настороженное - как у зверька какого. Да
мне ли разбираться! - встреча с иностранцем, редкость для меня! А тут и
настойчивая рекомендация Евы. Пошли разговаривать не под потолками - я
проводил Ольгу Вадимовну в сторону её гостиницы, по ночной Домниковке.
Залитые электричеством, но явно не следимые, мы походили, уславливаясь.
Очень она была американка, во всех манерах и стиле, русский язык самый
посредственный. Но действительно все обстоятельства складывались, что
лучшего пути не придумать, да главное - доверие было к семье: Андреевы, и
сам Вадим Леонидович такой благородный. Ольга совсем ещё и не понимала, что
за размах и успех будет у книги, которую я ей предлагаю (Евтушенко в её
глазах был куда важнее меня), а я настолько был захвачен лишь надёжностью,
секретностью, внезапностью публикации, что и не затревожился: а собственно,
кто же и как будет переводить, - хотя понимал же эту проблему даже с юности.
У Ольги русский язык никуда, муж вовсе не знает. Но она уверила: есть у неё
друзья, Томас Уитни и Гаррисон Солсбери, жили долго в Москве, хорошо знают
русский, они помогут, вчетвером и сделают: Генри Карлайл - стилист. Ну что
ж, тогда как будто хорошо. Назвала издательство, "Харпер энд Роу", - а для
меня безразлично. Изматывающая наша борьба в СССР совсем не давала вдуматься
и внять, какой там путь книг на Западе, - лишь бы взрывались ударами по
коммунизму.
Через несколько дней Ольга, видимо, разузнала обо мне больше, сообразила и
стала через Еву спрашивать, не поручу ли я ей и "Раковый корпус", не дам ли
фотоплёнку с текстом, она повезёт! Но я отказал, только во всяком случае не
из недоверия, а уж как решил: путь "Ракового корпуса" - произвольный, по
волнам.
Прошло полгода - в сентябре Ольга Карлайл снова приехала в Советский Союз, и
Ева свела нас на квартире у "Царевны" (Наталии Владимировны Кинд). Для
прикрытия встречи собрана была компания, Ольга села в центре, посреди
комнаты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
давлением властей - как же было не поверить и этому? Однако солидное
английское издательство не посчиталось с прямыми словами автора и нашло
сговорчивого адвоката - а тот быстро, в начале мая, уже и отпустил "Бодли
Хэду" грех: можно с заявлением автора не считаться и печатать. Хуже: "Бодли
Хэд", в противоречие мне, публично заявил, что их издание - авторизованное
(то есть, как минимум, разрешённое автором). То есть значит: Солженицын
врёт, он сам нам дал. Тем они - подсовывали советскому КГБ прямое основание
меня обвинить, советской прессе - меня травить, - и только ради коммерческой
выгоды, оттягать мировые права на рукопись от своего соперника "Мондадори".
("Мондадори" в Италии и "Дайел" в Штатах тоже в это время печатали "Корпус"
со случайной рукописи, но не плели позорной небылицы, что у них от меня
полномочия, не имея своих коммивояжёров со своим спектаклем.)
А изображённое перед Можаевым раскаяние Личко было коротким. Воротясь из
Москвы в Чехословакию, старый коммунист написал Беттелу, что Солженицын,
конечно, не мог дать письменного документа (на границе захватят! - но зачем
же было ездить ко мне с договором? нет, тут явно ГБ! ), однако "одобряет все
поступки" Личко, лучше знающего европейские условия, и если сам Солженицын
будет перед Союзом советских писателей публично отрекаться, то на Западе -
не обращать внимания, публиковать и 2-ю часть "Корпуса" и "Олень-шалашовку",
- таковы, мол, инструкции автора. (Объяснить его корыстью? - так ничего ему
по договору не перепадало, как я уже в Цюрихе узнал. Вообразить его моим
самым преданным другом, который лучше меня о моих книгах хлопочет? - с чего
бы?)
А издательству и лорду-посреднику больше ничего и не нужно. И Беттел с
Бургом бешено, в несколько месяцев, прогнали перевод обеих частей "Корпуса".
(Но, к моему удивлению, все потом говорили: перевод совсем не плох.)
Что за персона был этот Личко (в сталинские годы - зав. отделом прессы при
ЦК Чехословакии! ), яснеет из его письма Беттелу от 1 июня 1968: "Дорогой
Николай! У нас в Чехословакии, особенно в Словакии, особенно сложное
положение. Мне лично трудно, даже труднее, чем умеете представить себе..." -
и это в разгар "чехословацкой весны"!.. Но всё же Личко тем грозным августом
1968 приехал в Лондон и присягнул на Библии (от коммуниста для строгих
англичан это было уже верным доказательством), что имеет на всё полномочия.
Заодно продавалась-покупалась и пьеса.
Да уж печатали бы как книжные пираты. Нет, они хотели одолеть соперников за
счёт безопасности автора.
О Личко ни разгадки, ни дальнейшей развязки не знаю.
Ещё в каком-то году Беттел приезжал в Москву и через того же Можаева
добивался со мной видеться. Я тогда - и имя его слышал первый раз, ничего о
нём не знал, и конечно отказался. (А он потом заявил в Англии: именно эта
поездка и убедила его, что он действовал в интересах автора.)
Узнал я эту историю только в Цюрихе, в конце 1974, и написал Беттелу гневное
письмо. Он не снизошёл мне отвечать - ведь все его липовые договоры с тех
пор, ещё до моей высылки, законно утверждены моим адвокатом Хеебом, чего ему
беспокоиться? А у меня не было сил разбираться с ним (да все мысли мои были
уже - в ленинских главах).
Там у них возник небольшой, но очень предприимчивый клубок: Беттел - шил
юридический чехол для "Ракового корпуса", Беттел с Бургом его переводили,
Бург с Файфером взялись писать мою биографию, это мог быть ходкий товар; с
ними тесно сдружился Зильберберг, снабжавший их информацией (слухами) о моей
частной жизни, рядом же был и Майкл Скеммел, тоже затевавший мою биографию и
самовольно печатавший куски моей лагерной поэмы, заимствуя из самиздатской
статьи Теуша, - вся эта компания жаждала взраститься на моём имени. Файфер,
явясь в Москву, взял Веронику Туркину "на арапа": дескать, у него уже всё
собрано для биографии Солженицына (именно-то и не знал ничего реально),
нужны только ещё небольшие детали. И обязательно - встреча со мной. Я -
встретиться отказался и предупредил его через Веронику, что публикацию
сейчас моей биографии (иной, чем только литературной) рассматриваю как
помощь гебистскому сыску, - но он не унялся, продолжал ляпать мою "жизнь", и
мне пришлось публично осадить его.
А Беттел, годами позже, описал в своей книге английские предательские выдачи
советских граждан назад в СССР в 1945-46. Сколько-то извлёк из тайных
английских документов и сделал дело полезное. Весной 1976 в Англии он
направил ко мне венгерского режиссёра Роберта Ваша искать защиту против
лорда Идена и его окружения, преграждавших показ фильма об этих выдачах. Я
написал требуемое письмо, и Беттел прочёл его в Палате Лордов. Фильм
отстояли*.
В том же марте 1967 сделал я и сам непоправимый шаг. Приехала в Москву Ольга
Карлайл, и убедила меня Ева, что вот самый лучший случай дать надёжное
движение "Кругу": вывозить плёнку уже не надо, Ольга возьмёт у отца в
Женеве, а сама энергична, замужем за американским писателем, вращается в
издательском мире, - всё стекается удобно. Будет издание спокойное,
достойное, и перевод без конкурентной спешки.
Ну, двигать так двигать. Встретились у Евы. Небольшая, подвижное чернявое
личико, без следов серьёзной мысли, настороженное - как у зверька какого. Да
мне ли разбираться! - встреча с иностранцем, редкость для меня! А тут и
настойчивая рекомендация Евы. Пошли разговаривать не под потолками - я
проводил Ольгу Вадимовну в сторону её гостиницы, по ночной Домниковке.
Залитые электричеством, но явно не следимые, мы походили, уславливаясь.
Очень она была американка, во всех манерах и стиле, русский язык самый
посредственный. Но действительно все обстоятельства складывались, что
лучшего пути не придумать, да главное - доверие было к семье: Андреевы, и
сам Вадим Леонидович такой благородный. Ольга совсем ещё и не понимала, что
за размах и успех будет у книги, которую я ей предлагаю (Евтушенко в её
глазах был куда важнее меня), а я настолько был захвачен лишь надёжностью,
секретностью, внезапностью публикации, что и не затревожился: а собственно,
кто же и как будет переводить, - хотя понимал же эту проблему даже с юности.
У Ольги русский язык никуда, муж вовсе не знает. Но она уверила: есть у неё
друзья, Томас Уитни и Гаррисон Солсбери, жили долго в Москве, хорошо знают
русский, они помогут, вчетвером и сделают: Генри Карлайл - стилист. Ну что
ж, тогда как будто хорошо. Назвала издательство, "Харпер энд Роу", - а для
меня безразлично. Изматывающая наша борьба в СССР совсем не давала вдуматься
и внять, какой там путь книг на Западе, - лишь бы взрывались ударами по
коммунизму.
Через несколько дней Ольга, видимо, разузнала обо мне больше, сообразила и
стала через Еву спрашивать, не поручу ли я ей и "Раковый корпус", не дам ли
фотоплёнку с текстом, она повезёт! Но я отказал, только во всяком случае не
из недоверия, а уж как решил: путь "Ракового корпуса" - произвольный, по
волнам.
Прошло полгода - в сентябре Ольга Карлайл снова приехала в Советский Союз, и
Ева свела нас на квартире у "Царевны" (Наталии Владимировны Кинд). Для
прикрытия встречи собрана была компания, Ольга села в центре, посреди
комнаты;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73