И так возник третий суд по "Августу": на Флегона подало
издательство "Бодли Хэд", остановить эти эксперименты. Флегон оправдывал
свои действия ложью, что будто бы "Август" уже ходит в самиздате, а потому
не принадлежит "никому". (Выглядит как явное постоянное намерение: сорвать
копирайты моих книг.) Но как ни юлил, не мог назвать никого, кто б читал
"Август" в самиздате, - да он и не ходил там, пока не вышел в "Имке". И ещё
настаивал Флегон: что, по советским законам, я не имел права давать
доверенность Хеебу, и потому полномочие недействительно. (Всегда бы Флегона
поддержал Луи, с ним знакомый и связанный в операциях, но сам был фигурой
одиозной, по распространённому мнению кагебист, и они свою связь скрывали.
Впрочем, замечено было, что Луи в 1967 "продал" мемуары Аллилуевой именно
Флегону. А в 1968 Флегон готовил и опередительное издание "Ракового корпуса"
по-русски, очевидно с луёвского экземпляра, - о чём и предупреждали меня
тогда "Грани" телеграммой, - да замялся Флегон, узнав, что Мондадори в
Италии ещё раньше выполнил эту задачу.) Английский судья Брайтман запретил
Флегону английское издание "Августа" (тогда Флегон стал продавать его за
пределами Великобритании), но при этом вынес и расширительное важное
решение: что хождение в самиздате не может рассматриваться как первое
издание книги и, значит, копирайт не принадлежит Советскому Союзу. Это
создавало британский прецедент и на будущее защищало право самиздатских
авторов быть владельцами своих книг. (Впрочем, английский суд не довёл дело
до конца: непобедимый в судах Флегон если и проигрывает, то ничего не
платит, объявляя себя банкротом, а через несколько лет это даёт ему право
утверждать, что раз суд не назначил ему платить штраф и судебные расходы -
значит, он и виноват не был.)
Итак с доктором Хеебом, от первых недель после моей доверенности, я дерзко
затеял переписку открытую, через советскую почту, - пустопорожнюю, но
респектабельную, пусть цензура читает. (Мои русские письма он пересылал
потом Бетте, она переводила ему по телефону, а его ответные ко мне немецкие
я легко читал.) Иногда и так я использовал эту переписку: предупреждал
(гебистов:), в чём твёрдо не уступлю ни за что, или какие козни тут против
меня готовятся. И ГБ - из расчёта? из собственного интереса? - этой
переписке почти не мешало.
Попросил я Хееба прислать его фотокарточку - прислал. Ох, какой солидный,
пожилой, сколько основательности в его широкой крупной голове на широких
плечах. И - с трубкой в поднесённой ко рту руке, задумчиво, - по-ложительный
тип! Однажды поехал к нему в Швейцарию с плёнками Стиг Фредриксон - очень
хвалил, понравился тот ему: внушительный, серьёзный.
А однажды, вместо письма, приходит (на московский наш адрес, на Тверской)
извещение на моё имя о ценной посылке от Хееба. А я-то - в Жуковке, у
Ростроповича; пыталась Аля как-нибудь получить без меня - нет, только лично
сам, и с паспортом. А мне выезжать в Москву по заказу - зарез: каждый раз
что-нибудь секретное на руках, а дом остаётся пустой, надо основательно
прятать. По сплошной моей работе выезжаю в Москву не часто, и всегда
тамошний день плотно нагружен. Но и откладывать же нельзя: наверняка
что-нибудь очень важное. А пояснительного письма о посылке нет. Наконец
поехал, добрался до Центрального телеграфа, получил какую-то крупную, но
лёгкую коробку. Принёс домой, Аля распечатала: некий шарабан на деревянных
колёсах, игрушка для детей - подарок от фрау Хееб. Милое добродушие: Нет,
двум мирам друг друга не понять.
Пишу Хеебу, "по левой", летом 1971: "Эти полтора года, как Вы вошли в свои
права, я испытываю большое моральное облегчение, даже покой: знаю, что Вы
твёрдо защищаете и оберегаете меня от неприятных случайностей. Благодарю Вас
за неоценимую поддержку. Считаю Вашу деятельность безупречной и достойной
восхищения". Настойчиво прошу не ограничивать себя в оплате своего труда,
"иначе Вы причините мне боль". И беспокоюсь: "чтобы Вы не слишком измучились
из-за огромности моих задач". А тут начали в Европе ворчать, подозревать:
что за странная личность этот Хееб, у него какие- то коммунистические связи,
не обманывает ли он Солженицына, не от КГБ ли Хееб к нему приставлен? (что
это? и старики Андреевы говорили:). Я в сентябре 1971 пишу ему и в легальном
письме: "Готов публично в самых сильных выражениях заявить, что высочайше
ставлю Вашу честность и Ваши отличные деловые качества и не мог бы желать
себе адвоката лучше Вас". В одном только не доверяю ему и настойчиво
спрашиваю Бетту: хорошо ли он контору свою запирает? Да пусть моих главных
рукописей не держит ни в конторе, ни дома, а только в банковских подвалах.
То в одном, то в другом адвокат помогает незаменимо - по вопросам, которые
тогда казались жгучими. Припёрло ли меня публично оправдаться (против
советской власти), что я западных гонораров не беру, они предназначаются для
общественного использования на родине, а трачу только средства из
Нобелевской премии, - Хееб заявляет. Защита. Нужно ли осудить возможные на
Западе безответственные биографии мои (Файфер) или возможную публикацию моих
частных писем (Решетовская), - Хееб делает это, и ведущие мировые газеты
охотно предоставляют ему место. Или врут в газетах обо мне Советы, что у
меня якобы три автомобиля, два дома, - Хееб солидно опровергает эту чушь. А
иногда само существование адвоката начинает удерживать ЦК-ГБ от некоторых
шагов: так, Жорес Медведев основательно предполагает, что в 1970 году
провокационный их замысел опубликовать "Пир победителей" на Западе
остановила боязнь контрдействий адвоката: стало бы во всяком случае ясно,
что не я опубликовал пьесу.
Ну что ж, мои поощрения открывали доктору Хеебу все возможности действий. Он
- и действовал. А важно ведя открытую переписку - никогда ничего не добавлял
по левой через Бетту, то есть о его реальной деятельности; ни разу не
сообщил, не спросил, не посоветовался ни о чём существенном, - так, наверно,
или дел таких нет, или и так всё ясно? Его сдержанность как раз и
производила самое внушающее, солидное впечатление: значит, уверенно,
профессионально ведёт, всё знает.
Правда, Хееб не раз порывался приехать ко мне в Москву! - уж как я его
отговаривал, то-то был бы ляп, игра для КГБ, под какими потолками мы бы с
ним беседовали? ничего б мы тут не прояснили. (Позже я понял, что влекла его
больше - слабость к путешествиям и к представительности.)
Что ж до слухов, что Хееб коммунист, то постепенно узналось: да, до 1956 был
коммунист, но после венгерского подавления в виде протеста перешёл в
социалисты. Вот те нба! Знал бы я это раньше - сильно бы задумался. А всё
объяснялось просто: Бетта была человек скорее даже советского опыта, чем
западного, потому нам с нею и было так понятно и легко. А ведя в Австрии
жизнь университетского преподавателя, сама с адвокатским кругом почти не
сталкивалась. А знакомые Бетты были - скорее и больше по коммунистической
линии, по её происхождению, оттуда и рекомендация. Но мелочь такую о Хеебе
она нам не сказала или важной не сочла. Выбор её оказался не весьма
совершенным, да. Однако совсем не потому, что Хееб был бывший коммунист, его
коммунизм во всей дальнейшей истории никакой вредной роли не сыграл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73