получил домой, в подарок от автора, тут же и навалился. И, совершенно
неожиданно! - знакомство с Фрицем Платтеном-младшим - трезвым сыном своёго
упоённого отца, того Платтена, который оформлял и прикрывал возврат Ленина
через Германию в Россию, понёс его на своих крылах. Сын - уже не защищал
отца, а объективно выяснял все скрытые обстоятельства того возврата.
Дружески мы с ним сошлись (с удивлением я обнаруживал, как быстро
восстанавливается мой немецкий). Бродил я и специально по ленинским местам,
где он заседал в трактирчиках, как ликвидированный теперь "Кегель-клуб", и
сколько раз проходил по Шпигельгассе, где Ленин квартировал, и по Бельвю к
озеру. А другие цюрихские впечатления наваливались на меня мимоходом,
случайно, - но затем, с опозданием и в несколько месяцев, я догадывался, что
это же прямо идёт в ленинские главы - как ярчайшая картина масленичного
карнавала, или могила Бюхнера на Цюрихберге, или богатая всадница на
прогулке там же.
Цюрихберг - лесистая овальная гора над Цюрихом, разумеется тщательно
сохраняемая в чистоте, и тоже не первый век, место, куда Ленин с Крупской не
раз забирались растянуться на траве, - начиналась своим подъёмом совсем близ
моего дома, двести метров пройти до фуникулёра - милого открытого
трамвайчика, круто-круто его втаскивал канат наверх, когда противоположный
вагончик спускался. (Такое это было занятное зрелище, что я положил себе:
вот приедут наши, повезу Ермошку показывать, ведь ему четвёртый год, он уже
изрядно смышлён, вот удивится-то! Но поразительная жизнь: и приехали, и
прожили там два года - так и не нашёл я момента в кружной жизни, свозил всех
ребятишек кто-то вместо меня, может быть фрау Видмер, жена штадтпрезидента,
мы очень с ними обоими сдружились: Зигмунд своими духовными свойствами и
политическим пониманием стоял много выше сегодняшнего среднего западного
человека, а фрау Элизабет была тепла, сердечно добра, проста, и привязалась
к нашим ребятишкам, брала их то в зоопарк, то ещё куда, свои дети у неё уже
были близки к женитьбе.) Квартира-то наша была сильно достигаема шумам
близких улиц, особенно от нынешнего завывания санитарных автобусов, тут
рядом кантональный госпиталь, - а поднимешься на Цюрихберг, минуешь
последние дачи богачей - дальше такой лесной покой, и совсем мало гуляющих в
будний день, я там отдышивался, раздумывал, закипали планы литературные,
публицистические. (Не забуду встречи с пожилым швейцарцем, он тоже шёл один.
Это было вскоре после моего приезда. Он изумился, повернул ко мне, обеими
руками взял меня под локти, смотрел на меня с любовью, смотрел, и слёзы у
него полились, сперва и говорить не мог. Надо знать сдержанных, жёстко
замкнутых швейцарцев, чтоб удивиться: и что повернул без повода, и за руки
взял, и плакал.)
Наконец, день прилёта наших прозначился: 29 марта. Солнечный, тёплый день,
конечно и Хееб со мной. Опять было большое скопление прессы на аэродроме. К
самолёту приставили лесенку, меня впустили. Вошёл, как в темноту, первым
столкнулся с Митькой, обвешанным ручными сумками за всех, потом Аля передала
мне Ермошку и Игната, они таращились, Ермошка меня узнал, а
полуторагодовалый Игнат просто покорился судьбе, я понёс их как два пенька,
Аля - корзину с шестимесячным Стёпкой. (Тогдашняя фотография стала из моих
любимых.) За Алей шла бабушка. Чемоданов они привезли десяток, но это было,
конечно, не главное, Аля успела шепнуть, что всё существенное не тут, пойдёт
иначе. А на Шереметьевском аэродроме гебисты долго держали их багаж:
фотографировали все третьестепенные бумажки, и, как потом оказалось,
размагнитили и все наши аудиоплёнки, сколько интересных записей накопилось у
нас за три года.
Покатили на Штапферштрассе, кортеж за нами, там толпа фотографов вывалила.
Наша калитка уже запиралась - они, человек тридцать, кинулись в открытую
калитку наших милых соседей, молодой пары, Гиги и Беаты Штехелин (их дома не
было), и, ближе к нашему низкому заборчику - зверски теснясь и отталкивая
друг друга, вмиг истоптали большую, излелеянную хозяевами цветочную клумбу.
И это - европейцы? (Навредили б так русские, все бы: "во! во! русские только
так и могут".) Я закричал на них, пытаясь очнуть. Бесполезно. И - не
отступил никто с клумбы, так и уничтожили её. Я изумлялся, до чего они
надоедны, они изумлялись, до чего я горд. Измученных малышей мы спешили
укладывать - они требовали, чтобы вся семья теперь вышла позировать на
балкон. Невозможно, да на аэродроме уж нащёлкали без числа, я - отказал. Так
и ещё, ещё утверживалась моя ссора с западной прессой - и надолго вперёд.
Зато: в одном самолёте с нашими прилетел из Москвы корреспондент Ассошиэйтед
Пресс Роджер Леддингтон. Аля тут же объяснила мне, что он - из самых
самоотверженных спасателей архива, много унёс в карманах. Как же было
избежать дать ему хоть маленькое интервью? А вопрос всё тот же: посещу ли я
Соединённые Штаты? Америка продолжает ждать.
Между тем - приглашали меня и две подкомиссии американской Палаты
Представителей, дать им показания. Взамен себя слал я им подробное письмо* с
ответом: чтбо я не полагаю разрядкой международной напряжённости: угодливые
умолчания; сакраментальную веру в устные обещания правителей, никогда их не
выполнявших; односторонние уступки; позднюю перетолковку договоров;
заключение ничем не гарантированных перемирий; равнодушие к зверствам
противной стороны. А под разрядкой истинной понимаю "такое несомненно
контролируемое обезоруживание всех средств насилия и войны... которое делало
бы каждый этап разрядки практически необратимым". Письмо моё было
опубликовано в материалах Палаты Представителей, прорвалось отчасти в
газеты, например, "Вашингтон пост". Примечание газеты было: "Мы сделали
письмо Солженицына доступным американским обозревателям по советским делам,
они охарактеризовали его взгляды как упрощённые". А желательный уровень
сложности был: продолжать верить улыбкам и уступать односторонне...
Ещё и сенатор Мондейл (будущий вице-президент) добивался приехать ко мне в
Цюрих - но не мог я всего вместить, уклонился.
А тут пришло письмо известного сенатора Джексона, сильно запоздавшее в пути
(не по почте, он перемудрил с оказией). [9] И опять - приглашение, и опять -
благодарю и отказываюсь. [10]
А тем временем всё притекали же и копились тысячи писем не столь известных
людей, отвечать на них - да даже читать их - не было никаких сил. А на
Западе привыкли, чтобы каждое учреждение и каждое лицо отвечало на каждое
письмо: держи какую хочешь большую контору, пусть отвечают за тебя секретари
- но отвечайте. Уже на меня обижались многие и в Швейцарии. Супруги Видмеры
посоветовали мне отозваться через Швейцарское телеграфное агентство. Так я и
сделал. [11]
Тут - не хватало ответа, который уже выспрашивали у меня швейцарские
корреспонденты, который хотели слышать и все тут: по каким именно причинам я
избрал Швейцарию для своего жительства? И неловко было бы объяснить, как это
получилось само собой. А говорить, что я давно пишу Ленина в Цюрихе, -
преждевременно. И изо всех аргументов оставалось - традиционное
сочувственное представление в России о Швейцарии да поразительная история,
рассказанная Герценом в "Былом и думах" о силе той демократии, где община
сильней президента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73