Подозрения и ненависть разгорались потом, всё заочно. Гучков знал – и никогда не дрогнул, не уклонился.
А она? Что она чувствует сейчас? Что почувствует, когда он войдёт? Он нуждался её увидеть – как испытать боль!
Но приехали в ратушу совсем не рано, а тут было в разгаре заседание депутатов – это новоявленное заседание нынешних дней, когда жаждали только говорить и слушать, всё равно кого, о чём. И вдруг – такой подарок: военный министр и командующий Округом! Собрание – в восторге, собрание – приготовилось слушать. Корнилов, за несколько часов с поезда, совсем ещё к этому не привык: почему он должен выступать – не перед строем? И что он должен объяснять своим подчинённым, когда всё будет в приказе?
Но природная простота подсказала ему, как говорить, а держался он совсем не превосходительно – и в нём почувствовали своего и ревели овациями.
А уж Гучков-то говорить умел! За последние дни повыступал он в казармах и помнил несчастный опыт в депо. Уже умел он и избегать, умел и нравиться. И о чём бы ни говорил – всё хорошо, всё шло: о великой победе народа, о заре счастья, о составе нового правительства, об ожидающих демократических преобразованиях, часть которых уже и начата, о новой железной просвещённой дисциплине и о победе над лютым внешним врагом. Всё шло с равным успехом и прерывали радостными приветствиями. (Только сам для себя Гучков не знал: зачем он на это силы тратит, зачем он здесь стоит и говорит, как во сне.)
Потом разбирались в дислокации частей, кто где какие караулы несёт, кто близ дворца, – Корнилов читал караульные предписания и поправлял. На всё это изрядно времени ушло, и когда подъехали к Александровскому дворцу, миновав пикеты, – было уже за полночь. Во дворце светилось не так много окон, а может быть задёрнуты были многие.
Новый стиль отношений: не спрашивая ни министра, ни командующего, с ними увязались на трёх автомобилях члены революционного Совета, они тоже желали проверять дворец. Как быстро это хамство пробуждается в народе – и вот дали ему пробудиться. Как с военным парадом: проще совсем отменить посещение, чем делить его с Советом.
Но уже неотклонно вело Гучкова на эту встречу.
Хотя по телефону за полчаса они предупредили о визите – тут часовые отказывали пропустить их во дворец. Вызвали начальника караула. Двойственное положение: части, охраняющие дворец, хотя и признали новый строй, но подчинялись только своему коменданту, генералу Ресину.
Вызвали его. Не пропустить военного министра и командующего Округом было невозможно, – но заодно попёрся и революционный Совет, полторы дюжины со своими красными бантами. (Кому не хотелось побывать во дворце, повидать, потом рассказывать!)
В вестибюль к ним уже спускался по лестнице, сохраняя осанку, но явно перепуганный, старый сухой граф Бенкендорф, с моноклем. Назвал себя, обер-гофмейстер, и спросил, что угодно.
Ещё заранее Гучков предупредил, что все разговоры должен начинать Корнилов: слишком явно было бы и неприлично, если бы вёл он сам.
Но и Корнилов говорил неохотно, более обычного нахмурясь.
Он сказал, что им нужно видеть… бывшую царицу.
– Но очень поздний час, господа, – жалостливо возражал Бенкендорф. – Ея Величество, вероятно, почивает. Или при детях. Вы знаете, все дети больны тяжело.
Да, этот поздний час получился неудачно, в планы он не входил. Но уже придя сюда, нельзя было уехать без свидания.
Гучков твёрдо держал посадистую голову и брови, ничем не подавшись. Корнилов покосился, понял, сказал:
– Но нам необходимо её видеть.
– Хорошо, извольте, попытаюсь, – нехотя, смутясь отвечал Бенкендорф. И пригласил их за собой.
Корнилов, страдая от революционной депутации, видимо, куда больше притерпевшегося Гучкова и ещё не пригладясь под петроградскую демократию, хмуро командно отчеканил им без «господ» и без «товарищей» – чтобы больше не шли за ними.
И так это уверенно прозвучало, что «делегаты» послушались, не пошли.
Но и по вестибюлю расхаживали уже так, что первый этаж вряд ли был от них оборонён.
Промелькнули слуги в галунных кафтанах, чулках и башмаках.
В промежуточном полузале ожидали не садясь. Бенкендорф по рассеянности упустил спросить, какова цель их визита, и Гучков сейчас подумал, как императрица должна быть встревожена, напугана и позднотой и неожиданностью, и тем, что это он . Дрожащими руками одевается.
Но столько гнева накопилось в нём за эти годы, что он не только не пожалел её, а нащупав в кармане тёмно-зелёные очки, надеваемые днём, когда приходилось ездить в автомобиле при слепящем снеге, – вдруг почему-то снял пенсне, а их надел.
Не почему-то – внутри так повернулось, что это будет ей необъяснимо и страшновато. Вот, он был хозяин её – если не жизни и свободы, то настроения и быта. И даже больше хозяин, чем она когда-нибудь с трона имела власть над ним, независимым русским деятелем.
С Корниловым эти минуты не сказали ни слова: могли их тут и слышать, да из непривычного круга был этот генерал, с ним не разговоришься. Стоял хмуро-монголый, сухой, прямой как в строю, не имея потребности перенести тяжесть на одну ногу.
Вошёл Бенкендорф, совсем жалостный, и объявил, что они будут приняты в липовой гостиной, это через несколько комнат. Повёл их.
Когда Гучкова как председателя Думы принимал Государь – он бывал и в этом дворце, но как-то иначе его водили. И сейчас не без интереса он посматривал на проходимую обстановку, даже и ему, как солдатам из революционной депутации, было любопытно: над всем существующим вознесенная жизнь – какая она?
А было – не царское, а как в большом деревянном помещичьем доме, не больше.
Вошли в липовую. Здесь было мало мягкого, но нежная липовая панель по стенам, и желтели липовые ручки кресел.
Не сели и здесь.
Бенкендорф ушёл в другую дверь, напротив.
И вскоре же её открыл, пропуская императрицу, – но одетую, как нельзя было ожидать, в простое серое платье сиделки, а на голове косынка с красным крестом.
А за ней шёл кто-то ещё – пожилой, седоватый, высокий, красивый мужчина в торжественном чёрном костюме. По романовскому типу лица Гучков понял, что это кто-то из великих князей, но не вмиг сообразил, кто и откуда он взялся, потом понял – Павел, он живёт тут рядом.
Бенкендорф закрыл дверь, уйдя туда.
Четверо, такие разные, они стояли в произвольных местах гостиной, не составляя ни квадрата, ни ромба. Стояли, встретясь как бы случайно и для всем непонятной цели.
Даже рядом с Павлом императрица казалась высокой – и выше обоих пришедших.
Всё та же неизменяемая, столько виденная с фотографий, жёсткая холодная величественность, а когда-то красота? Но для истинной красоты тут никогда не хватало игры жизни.
Величественность – но и сильно усталая. Но не давала себе эту усталость выразить, вообще – ничего выразить, кроме своего несравнимого устояния, хотя б её августейший супруг и отрёкся. От скорбного вида, от сжатых тонких губ создавалось выражение брезгливой презрительности, недоброжелательства.
Была совсем бледна – с пятнами нервного румянца на щеках.
Павел выступил больше, а она сделала от двери всего лишь дня шага, до посетителей оставалось десять. И не только не возникло протянуть руку, но даже и к мебели не относясь никак, и вообще никакого обряда не предлагая, спросила отчуждённо, с блистающими глазами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302
А она? Что она чувствует сейчас? Что почувствует, когда он войдёт? Он нуждался её увидеть – как испытать боль!
Но приехали в ратушу совсем не рано, а тут было в разгаре заседание депутатов – это новоявленное заседание нынешних дней, когда жаждали только говорить и слушать, всё равно кого, о чём. И вдруг – такой подарок: военный министр и командующий Округом! Собрание – в восторге, собрание – приготовилось слушать. Корнилов, за несколько часов с поезда, совсем ещё к этому не привык: почему он должен выступать – не перед строем? И что он должен объяснять своим подчинённым, когда всё будет в приказе?
Но природная простота подсказала ему, как говорить, а держался он совсем не превосходительно – и в нём почувствовали своего и ревели овациями.
А уж Гучков-то говорить умел! За последние дни повыступал он в казармах и помнил несчастный опыт в депо. Уже умел он и избегать, умел и нравиться. И о чём бы ни говорил – всё хорошо, всё шло: о великой победе народа, о заре счастья, о составе нового правительства, об ожидающих демократических преобразованиях, часть которых уже и начата, о новой железной просвещённой дисциплине и о победе над лютым внешним врагом. Всё шло с равным успехом и прерывали радостными приветствиями. (Только сам для себя Гучков не знал: зачем он на это силы тратит, зачем он здесь стоит и говорит, как во сне.)
Потом разбирались в дислокации частей, кто где какие караулы несёт, кто близ дворца, – Корнилов читал караульные предписания и поправлял. На всё это изрядно времени ушло, и когда подъехали к Александровскому дворцу, миновав пикеты, – было уже за полночь. Во дворце светилось не так много окон, а может быть задёрнуты были многие.
Новый стиль отношений: не спрашивая ни министра, ни командующего, с ними увязались на трёх автомобилях члены революционного Совета, они тоже желали проверять дворец. Как быстро это хамство пробуждается в народе – и вот дали ему пробудиться. Как с военным парадом: проще совсем отменить посещение, чем делить его с Советом.
Но уже неотклонно вело Гучкова на эту встречу.
Хотя по телефону за полчаса они предупредили о визите – тут часовые отказывали пропустить их во дворец. Вызвали начальника караула. Двойственное положение: части, охраняющие дворец, хотя и признали новый строй, но подчинялись только своему коменданту, генералу Ресину.
Вызвали его. Не пропустить военного министра и командующего Округом было невозможно, – но заодно попёрся и революционный Совет, полторы дюжины со своими красными бантами. (Кому не хотелось побывать во дворце, повидать, потом рассказывать!)
В вестибюль к ним уже спускался по лестнице, сохраняя осанку, но явно перепуганный, старый сухой граф Бенкендорф, с моноклем. Назвал себя, обер-гофмейстер, и спросил, что угодно.
Ещё заранее Гучков предупредил, что все разговоры должен начинать Корнилов: слишком явно было бы и неприлично, если бы вёл он сам.
Но и Корнилов говорил неохотно, более обычного нахмурясь.
Он сказал, что им нужно видеть… бывшую царицу.
– Но очень поздний час, господа, – жалостливо возражал Бенкендорф. – Ея Величество, вероятно, почивает. Или при детях. Вы знаете, все дети больны тяжело.
Да, этот поздний час получился неудачно, в планы он не входил. Но уже придя сюда, нельзя было уехать без свидания.
Гучков твёрдо держал посадистую голову и брови, ничем не подавшись. Корнилов покосился, понял, сказал:
– Но нам необходимо её видеть.
– Хорошо, извольте, попытаюсь, – нехотя, смутясь отвечал Бенкендорф. И пригласил их за собой.
Корнилов, страдая от революционной депутации, видимо, куда больше притерпевшегося Гучкова и ещё не пригладясь под петроградскую демократию, хмуро командно отчеканил им без «господ» и без «товарищей» – чтобы больше не шли за ними.
И так это уверенно прозвучало, что «делегаты» послушались, не пошли.
Но и по вестибюлю расхаживали уже так, что первый этаж вряд ли был от них оборонён.
Промелькнули слуги в галунных кафтанах, чулках и башмаках.
В промежуточном полузале ожидали не садясь. Бенкендорф по рассеянности упустил спросить, какова цель их визита, и Гучков сейчас подумал, как императрица должна быть встревожена, напугана и позднотой и неожиданностью, и тем, что это он . Дрожащими руками одевается.
Но столько гнева накопилось в нём за эти годы, что он не только не пожалел её, а нащупав в кармане тёмно-зелёные очки, надеваемые днём, когда приходилось ездить в автомобиле при слепящем снеге, – вдруг почему-то снял пенсне, а их надел.
Не почему-то – внутри так повернулось, что это будет ей необъяснимо и страшновато. Вот, он был хозяин её – если не жизни и свободы, то настроения и быта. И даже больше хозяин, чем она когда-нибудь с трона имела власть над ним, независимым русским деятелем.
С Корниловым эти минуты не сказали ни слова: могли их тут и слышать, да из непривычного круга был этот генерал, с ним не разговоришься. Стоял хмуро-монголый, сухой, прямой как в строю, не имея потребности перенести тяжесть на одну ногу.
Вошёл Бенкендорф, совсем жалостный, и объявил, что они будут приняты в липовой гостиной, это через несколько комнат. Повёл их.
Когда Гучкова как председателя Думы принимал Государь – он бывал и в этом дворце, но как-то иначе его водили. И сейчас не без интереса он посматривал на проходимую обстановку, даже и ему, как солдатам из революционной депутации, было любопытно: над всем существующим вознесенная жизнь – какая она?
А было – не царское, а как в большом деревянном помещичьем доме, не больше.
Вошли в липовую. Здесь было мало мягкого, но нежная липовая панель по стенам, и желтели липовые ручки кресел.
Не сели и здесь.
Бенкендорф ушёл в другую дверь, напротив.
И вскоре же её открыл, пропуская императрицу, – но одетую, как нельзя было ожидать, в простое серое платье сиделки, а на голове косынка с красным крестом.
А за ней шёл кто-то ещё – пожилой, седоватый, высокий, красивый мужчина в торжественном чёрном костюме. По романовскому типу лица Гучков понял, что это кто-то из великих князей, но не вмиг сообразил, кто и откуда он взялся, потом понял – Павел, он живёт тут рядом.
Бенкендорф закрыл дверь, уйдя туда.
Четверо, такие разные, они стояли в произвольных местах гостиной, не составляя ни квадрата, ни ромба. Стояли, встретясь как бы случайно и для всем непонятной цели.
Даже рядом с Павлом императрица казалась высокой – и выше обоих пришедших.
Всё та же неизменяемая, столько виденная с фотографий, жёсткая холодная величественность, а когда-то красота? Но для истинной красоты тут никогда не хватало игры жизни.
Величественность – но и сильно усталая. Но не давала себе эту усталость выразить, вообще – ничего выразить, кроме своего несравнимого устояния, хотя б её августейший супруг и отрёкся. От скорбного вида, от сжатых тонких губ создавалось выражение брезгливой презрительности, недоброжелательства.
Была совсем бледна – с пятнами нервного румянца на щеках.
Павел выступил больше, а она сделала от двери всего лишь дня шага, до посетителей оставалось десять. И не только не возникло протянуть руку, но даже и к мебели не относясь никак, и вообще никакого обряда не предлагая, спросила отчуждённо, с блистающими глазами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302