Вот для чего этот дворец – жить в нём, обитать! Как это удобно! И как это исторически и величественно!
– А где была спальня Александра Третьего?
Александр Фёдорович задумал: в дальнейшем непременно так устроить, чтобы здесь пожить. Царской семье уже тут не бывать.
Вспомнил предсказание Гиммера ему вчера: «Через два месяца у нас будет правительство Керенского.»
Только через два месяца?
Пронеслись – и заскочили в другую анфиладу, всю занятую лазаретом. Ну, это дело известное, лекарственные запахи, бинты, больные, постели, плевательницы. Но уже попал – и велел собрать близкую кучку медицинского персонала, держал к ним речь: пусть никто ничего не боится!
Подозвал какой-то лежачий раненый. Керенский демократично подошёл. Тот шёпотом пожаловался, что за эту неделю стал суп невкусный.
Потом, потом! Кругом, назад!
– В тронный зал!… А где у вас хранится корона, скипетр?
В величественном сумрачном зале была уже собрана многочисленная дворцовая челядь – стояли густо, но в отдалении от трона.
Керенский взошёл на две ступеньки трона (не выше) и оттуда объявил:
– Господа! Отныне этот дворец становится национальной собственностью, а вы – государственными служащими. Мне сказали, что вы опасаетесь издёвок, угроз от народа, – ничего не бойтесь! Великая Бескровная Революция произошла ко всеобщему нашему благу!…
444
Начался сумасшедший дом с Петрограда, но вот уже сумасшедшим домом становилась и вся воюющая Россия. Не стало Балтийского флота! Начал разваливаться и Северный фронт: в самом Пскове Рузский уже не был хозяином, а на всё у него находились только телеграммы к Алексееву. А вот уже и до Брусилова стало докатываться, уже и он телеграфировал: остановить печатанье откровенных телеграмм Петроградского агентства о том, как убивают адмиралов, генералов, офицеров. Уже и у Брусилова, как у Эверта, хозяйничали в тылу самозваные вооружённые «делегации», арестовывающие военных начальников и бунтующие солдат к избранию новых. В самом Могилёве отставили губернатора, меняли администрацию, назначили губернского и уездного комиссаров, в городской думе снимали старинные портреты Павла I, Екатерины II, Александра I, по городу там и сям возникали возбуждённые сборища, особенно еврейского населения. В Могилёв воротился с Ивановым георгиевский батальон, – но от его прибытия не спокойней стало в городе, а будоражней. Сегодня с утра он прошёлся с музыкой по Днепровскому проспекту, губернаторской площади – и пошагал дальше по городу. За ним – электротехническая команда с красным флагом, за ней и штабная – уже с красными лоскутами! Собиралась и толпа, пошла к городской тюрьме «освобождать политических» – но оказалось, что их содержалось всего трое и они были освобождены ещё позавчера. Стягивались на Сенную площадь – «там будет объявлена революция». И приходилось что-то объявлять?
Генерал Алексеев с утра колебался, съездить ли на обедню в штабную церковь, затем оставил это намерение – и не видел другого выхода, как назначить от себя через два часа общее построение могилёвского гарнизона с разъяснением событий. Разослали распоряжение. Назначил – на Сенной же площади, чтоб не оскорблять Государя видом под его окнами, и так маршруты шествий назначить, чтобы не шли через губернаторскую площадь. Решение было правильное: так Алексеев сорвал самочинную сходку, упорядочил её. Поехал туда на автомобиле со штабными чинами. Военный строй стоял прилично. Густилась и толпа вокруг. И конвойцы и все солдаты Собственного железнодорожного полка были в императорских вензелях – и только командир полка генерал Цабель и адъютант барон Нольде уже сняли их к митингу… (Все заметили, и рядовые.) Дежурный генерал огласил оба Манифеста и приказ Николая Николаевича по армии. Солдаты кричали «ура». Алексеев с балкона общественного здания, напрягая горло, наставил:
– Солдаты! Вот какой переворот совершился по воле Божьей. Призываю вас честно и верно служить новому правительству. Не забывайте, что перед нами стоит страшный враг. Всякая армия сильна единением. Мы должны довести войну до победоносного конца!
Затем и от городской думы выступили – о значении момента и необходимости сохранять спокойствие. Так всё и обошлось прилично. Нет, Ставка ещё пока была спокойным местом. Тут ещё никого не обезоруживали, не было нападений и посягательств.
Но после парада начальник конвоя Его Величества граф Граббе явился к Алексееву с разумной просьбой: конвою – снять императорские вензеля и переименоваться в «конвой Ставки Верховного».
Это верно. Вензеля – что ж теперь удерживать.
И такие ж предстояло Алексееву соскрести и со своих генерал-адъютантских погонов…
Отрекшийся Государь совсем-совсем не представлял, как изменилась обстановка за эти дни. Как она менялась каждый час. Он – ничего не понимал, если мог вчера лепетать о возврате отречения!…
И большие грустные упречные глаза так доверчиво смотрели, надрывая душу. Пока был императором – не так виделось, что глаза его беззащитны. Это – теперь открылось.
И уж тем более не понимает Государь, как он стесняет Ставку своим пребыванием здесь. Вот он вчера приходил два раза в квартирмейстерскую часть, а все видят, революционные элементы в самом штабе, особенно нижние чины. Чтобы предупредить ещё возможный его приход? и чтоб не обижать, – Алексеев сегодня послал Государю письменные копии сводок о военном положении. А чтобы сдвинуть его отъезд – повторно телеграфировал Львову и Родзянке, прося ускорить рассмотрение просьб отрекшегося императора и командировать представителей правительства для сопровождения поездов его до места назначения.
Как понимал Алексеев, бывший император уже не может ехать сам по себе, без нагляду.
Генерал Алексеев, никогда не служивший без прямого начальника над собою, вот оказался в эти грозные дни – одинокий и самый старший. Государь – беззвучно отвалился. Правительство новое хотя и образовалось, но какое-то уклончиво-переменчивое, не известно, как от него добиться дела. А новый Верховный сидел за три тысячи вёрст, за Кавказским хребтом, и ни почувствовать не мог здешней обстановки, ни влиять на неё верно. А главнокомандующие – только вот слали грозные рапорты и требовали остановить гангрену, ползущую на армию.
А – что оставалось Алексееву? Его держали за руки – не расправляться с гангреной. Ему оставалось тоже – лишь жаловаться кому-нибудь по телеграфу.
И он – жаловался. Сегодня днём дал Гучкову очень серьёзную телеграмму: правительство должно же наконец заговорить и указать всем воинским чинам, населению и местным гражданским властям на преступность таких деяний, как аресты воинских начальников и избрания солдатами новых начальников! Военное министерство и в собственной опубликованной программе допустило самый неопределённый опасный пункт о полноте общественных прав у воюющих солдат, – этот пункт должен быть либо немедленно уничтожен, либо разъяснён разграничением солдатских прав и обязанностей. Алексеев – просто вопил к военному министру, что надо энергично спасать военную дисциплину в самый кратчайший срок и до конца войны оставить привычный строй службы и отношений.
Ушла телеграмма – и как завязла в болоте: час за часом, ответа не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302
– А где была спальня Александра Третьего?
Александр Фёдорович задумал: в дальнейшем непременно так устроить, чтобы здесь пожить. Царской семье уже тут не бывать.
Вспомнил предсказание Гиммера ему вчера: «Через два месяца у нас будет правительство Керенского.»
Только через два месяца?
Пронеслись – и заскочили в другую анфиладу, всю занятую лазаретом. Ну, это дело известное, лекарственные запахи, бинты, больные, постели, плевательницы. Но уже попал – и велел собрать близкую кучку медицинского персонала, держал к ним речь: пусть никто ничего не боится!
Подозвал какой-то лежачий раненый. Керенский демократично подошёл. Тот шёпотом пожаловался, что за эту неделю стал суп невкусный.
Потом, потом! Кругом, назад!
– В тронный зал!… А где у вас хранится корона, скипетр?
В величественном сумрачном зале была уже собрана многочисленная дворцовая челядь – стояли густо, но в отдалении от трона.
Керенский взошёл на две ступеньки трона (не выше) и оттуда объявил:
– Господа! Отныне этот дворец становится национальной собственностью, а вы – государственными служащими. Мне сказали, что вы опасаетесь издёвок, угроз от народа, – ничего не бойтесь! Великая Бескровная Революция произошла ко всеобщему нашему благу!…
444
Начался сумасшедший дом с Петрограда, но вот уже сумасшедшим домом становилась и вся воюющая Россия. Не стало Балтийского флота! Начал разваливаться и Северный фронт: в самом Пскове Рузский уже не был хозяином, а на всё у него находились только телеграммы к Алексееву. А вот уже и до Брусилова стало докатываться, уже и он телеграфировал: остановить печатанье откровенных телеграмм Петроградского агентства о том, как убивают адмиралов, генералов, офицеров. Уже и у Брусилова, как у Эверта, хозяйничали в тылу самозваные вооружённые «делегации», арестовывающие военных начальников и бунтующие солдат к избранию новых. В самом Могилёве отставили губернатора, меняли администрацию, назначили губернского и уездного комиссаров, в городской думе снимали старинные портреты Павла I, Екатерины II, Александра I, по городу там и сям возникали возбуждённые сборища, особенно еврейского населения. В Могилёв воротился с Ивановым георгиевский батальон, – но от его прибытия не спокойней стало в городе, а будоражней. Сегодня с утра он прошёлся с музыкой по Днепровскому проспекту, губернаторской площади – и пошагал дальше по городу. За ним – электротехническая команда с красным флагом, за ней и штабная – уже с красными лоскутами! Собиралась и толпа, пошла к городской тюрьме «освобождать политических» – но оказалось, что их содержалось всего трое и они были освобождены ещё позавчера. Стягивались на Сенную площадь – «там будет объявлена революция». И приходилось что-то объявлять?
Генерал Алексеев с утра колебался, съездить ли на обедню в штабную церковь, затем оставил это намерение – и не видел другого выхода, как назначить от себя через два часа общее построение могилёвского гарнизона с разъяснением событий. Разослали распоряжение. Назначил – на Сенной же площади, чтоб не оскорблять Государя видом под его окнами, и так маршруты шествий назначить, чтобы не шли через губернаторскую площадь. Решение было правильное: так Алексеев сорвал самочинную сходку, упорядочил её. Поехал туда на автомобиле со штабными чинами. Военный строй стоял прилично. Густилась и толпа вокруг. И конвойцы и все солдаты Собственного железнодорожного полка были в императорских вензелях – и только командир полка генерал Цабель и адъютант барон Нольде уже сняли их к митингу… (Все заметили, и рядовые.) Дежурный генерал огласил оба Манифеста и приказ Николая Николаевича по армии. Солдаты кричали «ура». Алексеев с балкона общественного здания, напрягая горло, наставил:
– Солдаты! Вот какой переворот совершился по воле Божьей. Призываю вас честно и верно служить новому правительству. Не забывайте, что перед нами стоит страшный враг. Всякая армия сильна единением. Мы должны довести войну до победоносного конца!
Затем и от городской думы выступили – о значении момента и необходимости сохранять спокойствие. Так всё и обошлось прилично. Нет, Ставка ещё пока была спокойным местом. Тут ещё никого не обезоруживали, не было нападений и посягательств.
Но после парада начальник конвоя Его Величества граф Граббе явился к Алексееву с разумной просьбой: конвою – снять императорские вензеля и переименоваться в «конвой Ставки Верховного».
Это верно. Вензеля – что ж теперь удерживать.
И такие ж предстояло Алексееву соскрести и со своих генерал-адъютантских погонов…
Отрекшийся Государь совсем-совсем не представлял, как изменилась обстановка за эти дни. Как она менялась каждый час. Он – ничего не понимал, если мог вчера лепетать о возврате отречения!…
И большие грустные упречные глаза так доверчиво смотрели, надрывая душу. Пока был императором – не так виделось, что глаза его беззащитны. Это – теперь открылось.
И уж тем более не понимает Государь, как он стесняет Ставку своим пребыванием здесь. Вот он вчера приходил два раза в квартирмейстерскую часть, а все видят, революционные элементы в самом штабе, особенно нижние чины. Чтобы предупредить ещё возможный его приход? и чтоб не обижать, – Алексеев сегодня послал Государю письменные копии сводок о военном положении. А чтобы сдвинуть его отъезд – повторно телеграфировал Львову и Родзянке, прося ускорить рассмотрение просьб отрекшегося императора и командировать представителей правительства для сопровождения поездов его до места назначения.
Как понимал Алексеев, бывший император уже не может ехать сам по себе, без нагляду.
Генерал Алексеев, никогда не служивший без прямого начальника над собою, вот оказался в эти грозные дни – одинокий и самый старший. Государь – беззвучно отвалился. Правительство новое хотя и образовалось, но какое-то уклончиво-переменчивое, не известно, как от него добиться дела. А новый Верховный сидел за три тысячи вёрст, за Кавказским хребтом, и ни почувствовать не мог здешней обстановки, ни влиять на неё верно. А главнокомандующие – только вот слали грозные рапорты и требовали остановить гангрену, ползущую на армию.
А – что оставалось Алексееву? Его держали за руки – не расправляться с гангреной. Ему оставалось тоже – лишь жаловаться кому-нибудь по телеграфу.
И он – жаловался. Сегодня днём дал Гучкову очень серьёзную телеграмму: правительство должно же наконец заговорить и указать всем воинским чинам, населению и местным гражданским властям на преступность таких деяний, как аресты воинских начальников и избрания солдатами новых начальников! Военное министерство и в собственной опубликованной программе допустило самый неопределённый опасный пункт о полноте общественных прав у воюющих солдат, – этот пункт должен быть либо немедленно уничтожен, либо разъяснён разграничением солдатских прав и обязанностей. Алексеев – просто вопил к военному министру, что надо энергично спасать военную дисциплину в самый кратчайший срок и до конца войны оставить привычный строй службы и отношений.
Ушла телеграмма – и как завязла в болоте: час за часом, ответа не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302