А Николай уговаривал её не обращать внимания. Зато ведь некоторые становились во фронт, отдавали честь, иные штатские снимали шляпы, а один старик на улице на колени стал. Но никто не кричал «ура», как прежде. У матушки остались резкие впечатления от первых дней революции в Киеве: проходя мимо её дворца, манифестации так громко кричали «ура» – казалось вот-вот ворвутся в ворота. А гарнизонную охрану отменили, и всего оставалась во дворце полусотня конвойцев.
Ах, такое ли произошло в Кронштадте! такое ли в Гельсингфорсе! – прямые убийства, и многих.
Уже подходило время ехать в церковь – вдруг раздались на площади звуки военного оркестра. И приближались.
И это не был марш, уместный военному оркестру, но была – марсельеза?
Вражеская музыка звучала у самого здания Ставки!
А впрочем, с марсельезой – он был в военном союзе…
Из окон спальни (где никогда уже не появится сын) было хорошо видно. На площадь втекала армейская колонна – и её георгиевское знамя впереди и единственные оранжевые погоны с чёрными полосками открывали, кто это. В полном составе и в строю, с оркестром и всеми офицерами, со всеми георгиевскими крестами на солдатских шинелях, – маршировал Георгиевский батальон! – эти храбрецы, отобранные изо всей армии, для охраны Ставки и для парадов.
Да когда ж они вернулись? – ведь Государь посылал их в Петроград.
Теперь ведь ему ни о чём больше не докладывали.
Они выходили на площадь с Днепровского проспекта без большой надобности – только показать своё плечо – и тут же поворачивали на Большую Садовую, уходить.
Но почему ж и они – с революционной музыкой? Боже, до чего дошло…
Скребущее чувство от этой музыки.
Правда, красных лоскутов не было на них. Ничто не заслоняло георгиевских крестов.
Они маршировали – выразить радость? Радость – от устранения своего любимого Государя? Радость – от внедрения республики?…
Лица их были – боевые, бодрые, даже весёлые, – и руками они сильно отмахивали.
На отмахе как бы стряхивая, стряхивая всё прошлое…
И толпа радостных мальчишек сопровождала строй.
У Николая навернулись слёзы. Если уж – эти?… если уж – цвет армии?…
Тогда он верно сделал, что отрёкся.
Но как же, царствуя, – он этого не замечал? Было ли это и раньше?
И этот батальон он посылал первой силой против революции!…
И – на этой же площади, неужели на этой же площади? – прошлой весной, под проливным дождём, служился длиннейший молебен перед привезенной Владимирской Божьей Матерью, и стояла многотысячная богомольная солдатская толпа, и весь этот Георгиевский батальон, – и все терпеливо молились, крестились, и Государь с наследником, и потом прикладывались долго, под потоками дождя?
Всё – на одной площади…
Дал им всем пройти, уйти – лишь потом поехал в церковь, в штабную.
Как всегда незаметно вошёл с левого бокового входа и стал на своё обычное одинокое место на левом клиросе.
Неделю назад, тоже на воскресной литургии, он стоял здесь, ещё коронованный. И вот – опять, как ни в чём не бывало…
Стройными рядами стояли конвойные казаки, от пилонов до пилонов, против царских врат, оставляя проход посередине.
Немало штабных офицеров и городские молящиеся, тесно. Служило трое священников с дьяконом.
Сперва Николай чувствовал спиной внимание множества молящихся. Потом – всё меньше, и ушёл в молитву. И становился на колени с той простотой, как это делает одинокий, никому не видимый богомолец.
Он молился, чтобы Господь простил ему ошибки, какие были, – и прежних лет, и последние. В них не было злого умысла никогда.
Молился, чтобы Бог принёс России заслуженную победу в этой войне – и расцвет после войны.
Чтобы Бог простил и всех тех, кто приносит России беду неумышленно.
И горячо – о своей семье.
И обо всех верных, знаемых и незнаемых.
Служба шла как всегда, веледостойно. Хор малый, но превосходный. (Николай и не любил в церкви концертного пения, при нём всегда пели самое обыкновенное.) Вдруг какую-то фразу произнёс запнувшийся бас дьякона, – фразу со сбитыми словами, не уложилась в уши. И было там «благочестивейшего» – а «Великого Государя» не было.
И – проступила избыточная пауза. На весь храм.
Замер храм.
Молчала вся церковь и хор. Как не бывает.
И у Николая – дыхание остановилось: молчали – из-за него! Божья служба препнулась – из-за него…
Но вот – вознёсся обычный возглас «о пособити и покорити»…
И дьяконов бас рокотал дальше уверенно: о граде сем и стране, о плавающих, путешествующих, недугующих, плененных. И – о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды.
Так не от трона только он устранился… Он устранил себя и из Божьей службы. Из народных молитв.
Вот она, Крестопоклонная…
И после Евангелия молитвы за Государя – вовсе не было.
А когда в конце Николай, по обычаю, подошёл первый к целованию креста – протопресвитер молча выставил ему крест. Не сказал ни слова напутствия.
437
После убийства адмирала Непенина, после «приказа №1» – генерал Рузский одеревенел. Ощутил себя буквально деревяшкой, кидаемой волнами. Хлынуло – и не удержать, мы смяты валами сзади – и всё. И – всё…
Ещё добивают из Выборга: бурлит и Выборг, арестован комендант крепости генерал Петров. И эти сообщения достигают не одного же штаба фронта, они распространяются всеобще, о них узнают все. Стрела мятежа вылетела из Финляндии – и в спину тому же Пскову.
В городе становилось всё тревожнее. Зараза шла от железной дороги. На том самом псковском вокзале, где двое суток назад стояли императорские поезда в пустынности перрона, и ещё при полном порядке, и только первые красные банты из Петрограда раздавали дерзкие листовки, – вчера вечером уже кипела тысячная толпа, не подвластная никакому надзору – ни гражданских властей, ни военной комендатуры. Не осталось местечка ни на путях, ни на вокзальной площади, ни комнаты внутри вокзала, куда бы желающие из толпы и неизвестные приезжие не имели доступа и не могли бы распоряжаться. Но более всего – разоруживали офицеров, – всех на станции, и подъезжающих к вокзалу, и в мимоидущих поездах, втекая для того в вагоны. Одни офицеры отдавали добровольно (но и после сдачи оружия должны были быстро скрыться), а кто сопротивлялся – с тех силою срывали шашки и револьверы, избивали, а то и сшибали с ног. Начальник распределительного пункта полковник Самсонов сопротивлялся – и был убит.
Также и один из запасных пехотных батальонов, прослушав манифесты об отречении царей, двинулся к тому, что всё дозволено, и пошёл громить пищевые склады на товарной станции.
Даже крупный решительный генерал-квартирмейстер Болдырев почувствовал себя неуютно. А уж на жёлтом худощавом маленьком Рузском и лица не было. Действовать против революционной толпы оружием? – Рузский бы считал самой большой ошибкой. И это Болдыреву нравилось: для такого необычайного момента и поведение должно было быть необычайное! – только какое?…
Но если бы штаб Северного фронта и вздумал бы беспорядки во Пскове давить – то неизвестно какими силами: не виделось такой надёжной части. То, что кипело на вокзале, могло в любую минуту ворваться и в сам штаб фронта, а охрана штаба была незначительная, да и на неё нельзя было положиться, что она не примкнёт к разбою: даже штабные писари собрали вчера вечером собрание и обсуждали, отдавать ли офицерам честь и носить ли красные банты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302
Ах, такое ли произошло в Кронштадте! такое ли в Гельсингфорсе! – прямые убийства, и многих.
Уже подходило время ехать в церковь – вдруг раздались на площади звуки военного оркестра. И приближались.
И это не был марш, уместный военному оркестру, но была – марсельеза?
Вражеская музыка звучала у самого здания Ставки!
А впрочем, с марсельезой – он был в военном союзе…
Из окон спальни (где никогда уже не появится сын) было хорошо видно. На площадь втекала армейская колонна – и её георгиевское знамя впереди и единственные оранжевые погоны с чёрными полосками открывали, кто это. В полном составе и в строю, с оркестром и всеми офицерами, со всеми георгиевскими крестами на солдатских шинелях, – маршировал Георгиевский батальон! – эти храбрецы, отобранные изо всей армии, для охраны Ставки и для парадов.
Да когда ж они вернулись? – ведь Государь посылал их в Петроград.
Теперь ведь ему ни о чём больше не докладывали.
Они выходили на площадь с Днепровского проспекта без большой надобности – только показать своё плечо – и тут же поворачивали на Большую Садовую, уходить.
Но почему ж и они – с революционной музыкой? Боже, до чего дошло…
Скребущее чувство от этой музыки.
Правда, красных лоскутов не было на них. Ничто не заслоняло георгиевских крестов.
Они маршировали – выразить радость? Радость – от устранения своего любимого Государя? Радость – от внедрения республики?…
Лица их были – боевые, бодрые, даже весёлые, – и руками они сильно отмахивали.
На отмахе как бы стряхивая, стряхивая всё прошлое…
И толпа радостных мальчишек сопровождала строй.
У Николая навернулись слёзы. Если уж – эти?… если уж – цвет армии?…
Тогда он верно сделал, что отрёкся.
Но как же, царствуя, – он этого не замечал? Было ли это и раньше?
И этот батальон он посылал первой силой против революции!…
И – на этой же площади, неужели на этой же площади? – прошлой весной, под проливным дождём, служился длиннейший молебен перед привезенной Владимирской Божьей Матерью, и стояла многотысячная богомольная солдатская толпа, и весь этот Георгиевский батальон, – и все терпеливо молились, крестились, и Государь с наследником, и потом прикладывались долго, под потоками дождя?
Всё – на одной площади…
Дал им всем пройти, уйти – лишь потом поехал в церковь, в штабную.
Как всегда незаметно вошёл с левого бокового входа и стал на своё обычное одинокое место на левом клиросе.
Неделю назад, тоже на воскресной литургии, он стоял здесь, ещё коронованный. И вот – опять, как ни в чём не бывало…
Стройными рядами стояли конвойные казаки, от пилонов до пилонов, против царских врат, оставляя проход посередине.
Немало штабных офицеров и городские молящиеся, тесно. Служило трое священников с дьяконом.
Сперва Николай чувствовал спиной внимание множества молящихся. Потом – всё меньше, и ушёл в молитву. И становился на колени с той простотой, как это делает одинокий, никому не видимый богомолец.
Он молился, чтобы Господь простил ему ошибки, какие были, – и прежних лет, и последние. В них не было злого умысла никогда.
Молился, чтобы Бог принёс России заслуженную победу в этой войне – и расцвет после войны.
Чтобы Бог простил и всех тех, кто приносит России беду неумышленно.
И горячо – о своей семье.
И обо всех верных, знаемых и незнаемых.
Служба шла как всегда, веледостойно. Хор малый, но превосходный. (Николай и не любил в церкви концертного пения, при нём всегда пели самое обыкновенное.) Вдруг какую-то фразу произнёс запнувшийся бас дьякона, – фразу со сбитыми словами, не уложилась в уши. И было там «благочестивейшего» – а «Великого Государя» не было.
И – проступила избыточная пауза. На весь храм.
Замер храм.
Молчала вся церковь и хор. Как не бывает.
И у Николая – дыхание остановилось: молчали – из-за него! Божья служба препнулась – из-за него…
Но вот – вознёсся обычный возглас «о пособити и покорити»…
И дьяконов бас рокотал дальше уверенно: о граде сем и стране, о плавающих, путешествующих, недугующих, плененных. И – о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды.
Так не от трона только он устранился… Он устранил себя и из Божьей службы. Из народных молитв.
Вот она, Крестопоклонная…
И после Евангелия молитвы за Государя – вовсе не было.
А когда в конце Николай, по обычаю, подошёл первый к целованию креста – протопресвитер молча выставил ему крест. Не сказал ни слова напутствия.
437
После убийства адмирала Непенина, после «приказа №1» – генерал Рузский одеревенел. Ощутил себя буквально деревяшкой, кидаемой волнами. Хлынуло – и не удержать, мы смяты валами сзади – и всё. И – всё…
Ещё добивают из Выборга: бурлит и Выборг, арестован комендант крепости генерал Петров. И эти сообщения достигают не одного же штаба фронта, они распространяются всеобще, о них узнают все. Стрела мятежа вылетела из Финляндии – и в спину тому же Пскову.
В городе становилось всё тревожнее. Зараза шла от железной дороги. На том самом псковском вокзале, где двое суток назад стояли императорские поезда в пустынности перрона, и ещё при полном порядке, и только первые красные банты из Петрограда раздавали дерзкие листовки, – вчера вечером уже кипела тысячная толпа, не подвластная никакому надзору – ни гражданских властей, ни военной комендатуры. Не осталось местечка ни на путях, ни на вокзальной площади, ни комнаты внутри вокзала, куда бы желающие из толпы и неизвестные приезжие не имели доступа и не могли бы распоряжаться. Но более всего – разоруживали офицеров, – всех на станции, и подъезжающих к вокзалу, и в мимоидущих поездах, втекая для того в вагоны. Одни офицеры отдавали добровольно (но и после сдачи оружия должны были быстро скрыться), а кто сопротивлялся – с тех силою срывали шашки и револьверы, избивали, а то и сшибали с ног. Начальник распределительного пункта полковник Самсонов сопротивлялся – и был убит.
Также и один из запасных пехотных батальонов, прослушав манифесты об отречении царей, двинулся к тому, что всё дозволено, и пошёл громить пищевые склады на товарной станции.
Даже крупный решительный генерал-квартирмейстер Болдырев почувствовал себя неуютно. А уж на жёлтом худощавом маленьком Рузском и лица не было. Действовать против революционной толпы оружием? – Рузский бы считал самой большой ошибкой. И это Болдыреву нравилось: для такого необычайного момента и поведение должно было быть необычайное! – только какое?…
Но если бы штаб Северного фронта и вздумал бы беспорядки во Пскове давить – то неизвестно какими силами: не виделось такой надёжной части. То, что кипело на вокзале, могло в любую минуту ворваться и в сам штаб фронта, а охрана штаба была незначительная, да и на неё нельзя было положиться, что она не примкнёт к разбою: даже штабные писари собрали вчера вечером собрание и обсуждали, отдавать ли офицерам честь и носить ли красные банты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302