Алексеев положил перед ним телеграмму – и увидел, что адмиральский взгляд похолодел.
– Какой ужас! – выстонал адмирал. – Какое великое несчастье!…
Да, это было так. Да, пожалуй это было так. Но с тех пор как Алексеев взялся за разумный консилиум главнокомандующих – он уже был в действии и уже отрешился от этой первичной робости. Вопрос стоял о спасении России и династии, и не время предаваться сантиментам.
Поручил дежурному проверить, как скоро будут отправлены телеграммы во флоты.
Эверт тянул. Хотел узнать мнения других главнокомандующих.
Задумался Алексеев над мыслью Эверта: запросить ещё и мнение командующих армиями. Логика тут была. Но ввязывать ещё двенадцать человек? И громоздко, и долго, и что выйдет? И зачем? Командующим обстановка внутри империи мало известна, поэтому запрашивать их мнение – лишнее.
Но хитрее всех вывернулся Сахаров: вообще прервал связь Румынского фронта, отключился!
Лукомский кричал в аппаратной, требовал немедленно восстановить связь с Яссами.
Придумал и: попросить Юго-Западный связаться с Яссами как бы от себя.
Тут как раз пришло из Пскова высочайшее соизволение воротить на места полки Западного фронта и не посылать с Юго-Западного.
Как Алексеев жёгся, ждал этой телеграммы прошлой ночью! И сколько же изменилось за 12 часов, что она была уже почти и не нужна, разумелась сама собой.
Но – спадал с Алексеева последний стыд перед обществом за эти посланные на Петроград войска! И – добрый знак: Государь настроен благоразумно. Так, вероятно, будет сговорчив и с отречением.
Поручил послать отбойные телеграммы Эверту и Брусилову.
Наконец – вырвали согласие и от Эверта.
Восстановили связь с Сахаровым – теперь просил он ответы остальных главнокомандующих. Каждый оглядывался, боялся проиграть.
Телеграфировали ему, что все уже ответили положительно. И торопили.
Три ответа пришло, и, просматривая их, Алексеев решил составить из них сводную телеграмму Государю. И – скорее, успеть, пока там всё решается.
Но надо было думать и дальше: откуда Государь возьмёт самый текст отречного манифеста? И он должен быть торжественный, выразительный, сохраняя традицию русского престола. Надо составить его в Ставке, тут.
Лукомский брался составлять, но Алексеев подыскивал более опытные перья. А для чего же состоял при Ставке начальник дипломатической части вице-камергер Базили, протеже Сазонова? И ещё нашли в помощь военного юриста. И ещё одного бойкого ставочного подполковника Барановского. И они уединились сочинять.
А Алексеев снова горбился над своим столом и снова гнал телеграмму, обширную.
…Всеподданнейше представляю Вашему Императорскому Величеству полученные мною телеграммы…
И первую – конечно от Николая Николаевича: и потому, что великий князь. И потому, что очень уж выразительная.
Затем – от Брусилова, по несомненной её категоричности.
Затем – от Эверта, в конце концов неплохо получилось.
А Рузский – сам там.
От Сахарова ещё не было. От Непенина не было. И не было от Колчака.
Четыре есть, трёх нет. Восьмое мнение должен был доложить сам Алексеев.
Но после трёх уже включённых телеграмм, где страшное для Государя решение уже было названо прямыми словами, – Алексееву без нужды было лишний раз травить государеву рану.
Ему стало жалко Государя. Так и видел он перед собой его добрый, светлый ласковый взгляд, как ни у кого.
И Алексеев – избежал назвать прямо страшное слово «отречение» или о чём идёт речь.
А только: что умоляет Государя принять решение, которое внушит Господь Бог. Его Императорское Величество горячо любит родину – и примет то решение, какое даст мирный благополучный исход.
322
Как бываем мы несоразмерны ходу времени, то сгорая в минуты, то продремливая месяцы, – так и ко многим событиям бывает неготово наше непослушное тело: они застигают нас в несоответственном состоянии. Должно в нас само что-то осесть, переместиться, и только тогда мы вполне отчётисто примем любой удар, неожиданность, горе или даже радость.
Так и теперь в киевском поезде, с отрезанными возможностями что-либо сделать, без опасности куда-либо опоздать, Воротынцев отдался этой внутренней укладке.
После сильных мятелей здесь до сих пор не всё, не везде было расчищено, поезд тянулся, тянулся мимо сугробов и баб с деревянными лопатами. Подолгу стоял на станциях, забыв расписание. И в этой удолженной растянувшейся поездке, бездействии, тесноте купе и молчании, к счастью сосед всё время спал, – Воротынцев стал приходить в себя как от обморока.
Постыдность! постыдство за прожитую неделю! Нельзя было провести такую неделю – бессмысленней и одураченней. Провалялся по дамским постелям – не очнулся, не догадался, что попал в самую гущу невероятных событий. Всю жизнь мечтал оказаться на самом опасном нужном месте, на своём Аркольском мосту, – и вот может быть посылалось ему где-то действие несравненное – а он проволочился тряпкой, поражённый внутренним недугом, – всё пропустил. Если б ему когда предсказали – не поверил бы.
А вчера был ещё по-особенному потерянный день, ибо открыт для движения, открыты глаза – а ничего не придумал. А сегодня? Неизвестные, неуловимые, неостановимые события происходили где-то всякий час – а Воротынцев только дальше отъезжал от них, в незнании и в бездействии.
Но – Государь?! Но – что же он? Да не для этого ли самого момента он 22 года носил сияющую корону? принимал овации народных толп?
А он – поехал к жене и деткам?…
Но. Но запутаться, вот, оказалось легко. Но семейная слабость – о-о! – она всякого может взять.
Нет, Георгий сейчас не имел прежней сердитости и безжалости к Государю. Даже сам не заметил, когда и как это стало. Со вчерашнего дня, когда узнал, что царь задержан? Или от ольдиных уговоров, ещё в октябре, и сейчас? Прошлой осенью изводило и мутило Воротынцева, что трон губит армию в ненужной войне, в государевой воле он видел препятствие к разумному выходу из войны. А сейчас грохнуло так – что только бы, только бы не рухнул фронт.
Трон – только тронь, говорила Ольда. Но и фронт – только тронь.
Теперь угнетала не та прежняя угроза измотать солдатские силы – но всё полетело кувырком за спиной Действующей армии. Это – куда хуже того, что рвался Воротынцев предупредить.
И таким жалким показался ему теперь его осенний перебродливый поиск.
А – что ж было правильно?…
Имея дело с такими историческими массами – нельзя нервничать и дёргаться. Прав был Свечин?
Но где же Государь?? Пока он не признал петроградских мятежников – они никто, и в стране ещё ничего не произошло. Он – в их руках? Или вырвался?
Или – вообще он не был задержан, то только слух?
Ах, теперь прояснялось, не додумал, ошибся: вчера с Николаевского вокзала всё-таки надо было гнать вослед, государеву поезду – найти – и может быть оказаться полезным?
Кончился поездной покой – занозило, хоть поворачивай.
А куда теперь! – смешно. Как-то там уже развязалось.
Киевский поезд – тащился, подальше ото всех событий. И стоял в глухоте, томился.
Воротынцев выходил помотаться по короткому заснеженному перрону – может быть узнать какие новости? Да где там! Для здешних события остановились на вчерашнем и позавчерашнем. Напротив, это местные обыватели окружали пассажиров с расспросами, даже вскакивали в вагоны, и просили газет, газет, каких-нибудь вестей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302
– Какой ужас! – выстонал адмирал. – Какое великое несчастье!…
Да, это было так. Да, пожалуй это было так. Но с тех пор как Алексеев взялся за разумный консилиум главнокомандующих – он уже был в действии и уже отрешился от этой первичной робости. Вопрос стоял о спасении России и династии, и не время предаваться сантиментам.
Поручил дежурному проверить, как скоро будут отправлены телеграммы во флоты.
Эверт тянул. Хотел узнать мнения других главнокомандующих.
Задумался Алексеев над мыслью Эверта: запросить ещё и мнение командующих армиями. Логика тут была. Но ввязывать ещё двенадцать человек? И громоздко, и долго, и что выйдет? И зачем? Командующим обстановка внутри империи мало известна, поэтому запрашивать их мнение – лишнее.
Но хитрее всех вывернулся Сахаров: вообще прервал связь Румынского фронта, отключился!
Лукомский кричал в аппаратной, требовал немедленно восстановить связь с Яссами.
Придумал и: попросить Юго-Западный связаться с Яссами как бы от себя.
Тут как раз пришло из Пскова высочайшее соизволение воротить на места полки Западного фронта и не посылать с Юго-Западного.
Как Алексеев жёгся, ждал этой телеграммы прошлой ночью! И сколько же изменилось за 12 часов, что она была уже почти и не нужна, разумелась сама собой.
Но – спадал с Алексеева последний стыд перед обществом за эти посланные на Петроград войска! И – добрый знак: Государь настроен благоразумно. Так, вероятно, будет сговорчив и с отречением.
Поручил послать отбойные телеграммы Эверту и Брусилову.
Наконец – вырвали согласие и от Эверта.
Восстановили связь с Сахаровым – теперь просил он ответы остальных главнокомандующих. Каждый оглядывался, боялся проиграть.
Телеграфировали ему, что все уже ответили положительно. И торопили.
Три ответа пришло, и, просматривая их, Алексеев решил составить из них сводную телеграмму Государю. И – скорее, успеть, пока там всё решается.
Но надо было думать и дальше: откуда Государь возьмёт самый текст отречного манифеста? И он должен быть торжественный, выразительный, сохраняя традицию русского престола. Надо составить его в Ставке, тут.
Лукомский брался составлять, но Алексеев подыскивал более опытные перья. А для чего же состоял при Ставке начальник дипломатической части вице-камергер Базили, протеже Сазонова? И ещё нашли в помощь военного юриста. И ещё одного бойкого ставочного подполковника Барановского. И они уединились сочинять.
А Алексеев снова горбился над своим столом и снова гнал телеграмму, обширную.
…Всеподданнейше представляю Вашему Императорскому Величеству полученные мною телеграммы…
И первую – конечно от Николая Николаевича: и потому, что великий князь. И потому, что очень уж выразительная.
Затем – от Брусилова, по несомненной её категоричности.
Затем – от Эверта, в конце концов неплохо получилось.
А Рузский – сам там.
От Сахарова ещё не было. От Непенина не было. И не было от Колчака.
Четыре есть, трёх нет. Восьмое мнение должен был доложить сам Алексеев.
Но после трёх уже включённых телеграмм, где страшное для Государя решение уже было названо прямыми словами, – Алексееву без нужды было лишний раз травить государеву рану.
Ему стало жалко Государя. Так и видел он перед собой его добрый, светлый ласковый взгляд, как ни у кого.
И Алексеев – избежал назвать прямо страшное слово «отречение» или о чём идёт речь.
А только: что умоляет Государя принять решение, которое внушит Господь Бог. Его Императорское Величество горячо любит родину – и примет то решение, какое даст мирный благополучный исход.
322
Как бываем мы несоразмерны ходу времени, то сгорая в минуты, то продремливая месяцы, – так и ко многим событиям бывает неготово наше непослушное тело: они застигают нас в несоответственном состоянии. Должно в нас само что-то осесть, переместиться, и только тогда мы вполне отчётисто примем любой удар, неожиданность, горе или даже радость.
Так и теперь в киевском поезде, с отрезанными возможностями что-либо сделать, без опасности куда-либо опоздать, Воротынцев отдался этой внутренней укладке.
После сильных мятелей здесь до сих пор не всё, не везде было расчищено, поезд тянулся, тянулся мимо сугробов и баб с деревянными лопатами. Подолгу стоял на станциях, забыв расписание. И в этой удолженной растянувшейся поездке, бездействии, тесноте купе и молчании, к счастью сосед всё время спал, – Воротынцев стал приходить в себя как от обморока.
Постыдность! постыдство за прожитую неделю! Нельзя было провести такую неделю – бессмысленней и одураченней. Провалялся по дамским постелям – не очнулся, не догадался, что попал в самую гущу невероятных событий. Всю жизнь мечтал оказаться на самом опасном нужном месте, на своём Аркольском мосту, – и вот может быть посылалось ему где-то действие несравненное – а он проволочился тряпкой, поражённый внутренним недугом, – всё пропустил. Если б ему когда предсказали – не поверил бы.
А вчера был ещё по-особенному потерянный день, ибо открыт для движения, открыты глаза – а ничего не придумал. А сегодня? Неизвестные, неуловимые, неостановимые события происходили где-то всякий час – а Воротынцев только дальше отъезжал от них, в незнании и в бездействии.
Но – Государь?! Но – что же он? Да не для этого ли самого момента он 22 года носил сияющую корону? принимал овации народных толп?
А он – поехал к жене и деткам?…
Но. Но запутаться, вот, оказалось легко. Но семейная слабость – о-о! – она всякого может взять.
Нет, Георгий сейчас не имел прежней сердитости и безжалости к Государю. Даже сам не заметил, когда и как это стало. Со вчерашнего дня, когда узнал, что царь задержан? Или от ольдиных уговоров, ещё в октябре, и сейчас? Прошлой осенью изводило и мутило Воротынцева, что трон губит армию в ненужной войне, в государевой воле он видел препятствие к разумному выходу из войны. А сейчас грохнуло так – что только бы, только бы не рухнул фронт.
Трон – только тронь, говорила Ольда. Но и фронт – только тронь.
Теперь угнетала не та прежняя угроза измотать солдатские силы – но всё полетело кувырком за спиной Действующей армии. Это – куда хуже того, что рвался Воротынцев предупредить.
И таким жалким показался ему теперь его осенний перебродливый поиск.
А – что ж было правильно?…
Имея дело с такими историческими массами – нельзя нервничать и дёргаться. Прав был Свечин?
Но где же Государь?? Пока он не признал петроградских мятежников – они никто, и в стране ещё ничего не произошло. Он – в их руках? Или вырвался?
Или – вообще он не был задержан, то только слух?
Ах, теперь прояснялось, не додумал, ошибся: вчера с Николаевского вокзала всё-таки надо было гнать вослед, государеву поезду – найти – и может быть оказаться полезным?
Кончился поездной покой – занозило, хоть поворачивай.
А куда теперь! – смешно. Как-то там уже развязалось.
Киевский поезд – тащился, подальше ото всех событий. И стоял в глухоте, томился.
Воротынцев выходил помотаться по короткому заснеженному перрону – может быть узнать какие новости? Да где там! Для здешних события остановились на вчерашнем и позавчерашнем. Напротив, это местные обыватели окружали пассажиров с расспросами, даже вскакивали в вагоны, и просили газет, газет, каких-нибудь вестей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302