Что на севере хотя революция и благодетельная, жданная всеми честными людьми, – но и какие-то эксцессы, волнения, на которые жаловался Алексеев. Волновал немного и Балтийский флот, что-то там расшаталось. Впрочем, новейшие сведения от Алексеева успокаивали: что благодаря юзограммам министра юстиции удалось прекратить кровопролитие и радиотелеграфирование, команды дали обещание.
Пришла от Алексеева и такая отдельная телеграмма: что отрекшийся Государь (Алексеев всё ещё называл «Его Величество») предполагает пробыть в Ставке ещё несколько дней.
Вот как? И для какого дела, зачем? Непонятно.
Но – важная ориентировка. Более всего не хотелось бы сейчас – встречаться с Ники. Никак.
Но если выехать из Тифлиса не торопясь, послезавтра, да ещё три дня в пути – так вот за это время Ники и уедет.
Уехать наскоро и нельзя: на Кавказе свой обширный церемониал прощания, и надо уметь выдержать его с любовью. Надо сохранить за собой сердца Кавказа – да и сам Кавказ, некому его передать. Вполне возможно, что, по грузинскому обычаю, город даст наместнику прощальный обед – великолепный, достойный, обильный, долгий, какой затягивается от середины дня – и в ночь.
А пока сейчас назначена была необычная аудиенция во дворце: по просьбе милого Хатисова великий князь принимал его вместе с двумя видными социал-демократами – Жордания и Рамишвили. Странная публика, конечно, член императорского дома принимал социалистов! – но таковы времена.
А очень оказались симпатичные, приличные, рассудительные люди, никакие не бомбометатели. И Хатисов же с ними какой приятный, блестят проницательные чёрные глаза. Беседа сложилась сердечная. Великий князь ещё раз заверил их в своей полной лояльности новому режиму, – а Хатисов подчеркнул, что в Тифлисе не понадобилось, как в других российских городах, создавать никакого нового общественного органа с функциями правительственной власти: чистосердечное поведение великого князя устранило всякие подозрения и всякий конфликт.
О да, о да! И Николай Николаевич ещё раз заловил себя искренним приверженцем нового строя. И, как уже обещал, все должностные лица, вызывающие сомнения в их лояльном отношении к новому строю, будут уволены, А все политические – уже освобождены. А жандармские управления все упраздняются… (Он не имел в виду железнодорожных жандармов, которых снимали какие-то таинственные банды.)
А каково, осведомился великий князь у социалистов, отношение рабочего класса к войне?
Те заверили, что рабочий класс желает победы над врагом.
– Я так и полагал, – горячо одобрил великий князь. – Я знаю, что вы – за защиту родины. Уеду – и, надеюсь, вы тут…
А Хатисов ещё раз заверил, что широкие массы приветствуют назначение великого князя Верховным Главнокомандующим, хотя… Хотя вызывает много толкований то обстоятельство, что приказ о назначении произведен не Временным правительством, а бывшим царём, да ещё в самый момент отречения.
Увы, при изменившейся обстановке это обстоятельство действительно омрачало торжество самому великому князю тоже. Только и оставалось ответить, что назначение последовало всё же до отречения, а вслед за тем санкционировано Временным правительством, – так что и можно считать его как бы назначением Временного правительства. (Всё так, но для себя-то: разве совет министров во время войны выше Верховного Главнокомандующего?)
А едва социалисты ушли – уже нетерпеливо дожидалась мужа Стана: срочно приехал из Крыма сын её, пасынок великого князя, Сергей Лейхтенбергский, князь Романовский, – и всю эту беседу она дожидалась с ним и уже предваряла мужа о чрезвычайном и авантюрном предложении Колчака!
Вошёл сын, и мать осталась присутствовать.
Что же такое?? Молодой человек, промчавшийся на двух сменённых миноносцах («Строгого» закачал шторм, от Феодосии адмирал дал посланцу более крупного «Пылкого») и затем экстренным поездом из Батума, – не имел при себе никакой бумаги? Да поручение и было не для бумаги. Торжественно приняв положение «смирно», лейтенант отчеканил несколько доверенных ему фраз.
Адмирал Колчак считает положение в Петрограде – катастрофичным, в Ставке – сомнительным. Главнокомандующие всеми западными фронтами не принимают мер против мятежа. Россия в разгар войны остаётся без реальной власти. Адмирал предлагает Его Императорскому Высочеству для спасения страны – объявить себя диктатором. И ставит в его распоряжение Черноморский флот для сомкнутия с Кавказским фронтом. Это будет – цельная нетронутая сила, с которой посчитается Петроград. Всё.
Так неожиданно, таким ударом – как буря морская в лёгкие!
Диктатором? Какая дерзость!
Но и какой военный шаг!
Диктатором? – это даже больше Верховного Главнокомандующего?
Нет – меньше, меньше! – горячо уверяла Стана. – Это – не из рук правительства, и потому меньше! Да как можно поддаваться? Он зовёт тебя к мятежу! Ты – уже Верховный, чего ещё? Зачем диктаторство? И – как ты можешь сейчас повернуть? И против гостеприимного Тифлиса?
Для неё – уже всё было решено бесповоротно.
Да, правда, – опоминался великий князь. Это – мятеж против правительства. И – как же обмануть доверие Тифлиса? И вот социалистов?… С каким лицом?…
Нет, в реальности уже не оставалось такого поворота. Упущено. Упущено. (А обожгло – как зимой предложение Хатисова…)
С глубокой печалью кивал великий князь:
– Увы, увы… Поедешь к Колчаку и скажешь…
– Да не поедет он в Севастополь! – вмешалась мать, уже всё обдумавшая. – Ты отказал, а всё равно будет носить характер сношений. Ты – Верховный Главнокомандующий, и ты перекомандуешь лейтенанту ехать с тобой в Ставку!
И – опять она была права.
И зачем уж, правда, Колчак – так дерзко, так неожиданно…?
Нет-нет, о нет! – немыслимо, неразумно бунтовать против правительства, против общества, против всей России! И – против, может быть, Ставки? Так и не хватит сил.
Стана была права.
Конечно, отказался великий князь.
Но – с внутренним сожалением, сокрушением, будто самое красивое – вдруг потеряно.
Нет, напротив! – надо всячески укреплять сношения с новым правительством. Странно, что три телеграммы послал вчера князю Львову – а ответа ни единого. Может быть, они чем-то недовольны? Вот и не держит в курсе событий, как просил его…
Послать ещё! Подразумеваемо заверить их, что и после Михаила всё остаётся, как вчера. Но и дать же понять, что положение наше – взаимно равное.
… Прошу ваше сиятельство быть уверенным, что я приложу все силы… Однако же уверен, что и вы, со своей стороны… восстановите полнейший повсеместно порядок…
418
Их так ведут: впереди – конвоиров нет (у матросов
навыка тюремного нет).
Впереди – адмирал Непенин! Один.
Его кругловатое сообразительное живое лицо, только
рот прикрыт усами-бородкой.
Но напряжён, такого обращения он не ждал!
А за ним, в шаге, адъютант, старший лейтенант.
Ещё в шаге по бокам – два матроса.
Ленточки полощутся над бушлатами, значит быстро
идут.
Да и по плечам видно.
А дальше назад – ещё матросы, это как подкова сзади.
И в обхвате её – ещё офицеры разных чинов, тут и
капитаны первого ранга.
Кто непроницаем. Кто явно перепуган. Никто не ждал.
Никто не готов. Кто из нас когда готов к перевороту
собственной жизни?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302