несуразно вылезать, само прояснится.
А близ его – Шутяков, фейерверкер второго орудия:
– Так кто же царь теперь, вашбродь? Непонятно.
Вот это и непонятно. Слушали.
– Царь теперь, – мягонько наш подпоручик, как он всегда, и губами сулыбился, как сам в том виноват, – царя теперь, значит, нет никого.
Ну-у-у-у? – Арсений как мехом выпустил. Совсем никого? Да как же это может быть – никого?
– Да – царь-то кто? – вслух у него вышло.
И – к нему подпоручик, тоже вроде дивясь:
– Никого.
Стояли.
Молчали.
Хотелось, чтоб он ещё пообъяснял.
Непонятно. Как это – без царя. Одну голову отъяли – другу приставьте, помилуйте.
Да! – вспомнил подпоручик. И ещё одну бумагу стал читать: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич приказывает всем начальникам внушить нижним чинам стойко держаться против врага и спокойно выжидать народного решения о выборе царя.
Ах, ну так выберут! Это – так. Пождать, стойко держаться – это дело. Откуда-то-сь опять Николай Николаич взник, но его знали. Николай Николаич – порядок, он солдата не выдаст.
А всё ж – и от подпоручика ждали.
Он посмотрел ещё по шеренгам, сказал:
– Так вот, братцы. Такая воля царя.
И махнул фельдфебелю листиками – распускай мол.
А сам – пошёл тропкой туда, в командирову землянку.
Ждали, может, от фельдфебеля чего – он иного не придумал, а: «Р-разойдись.»
И – кто ступил медленно, нехотя. Кто ещё стоял.
А Бейнарович сразу заголдонил, не об царе, а там – покурить или как с завтраком.
Молчали. Расходились, всяк себе. Расходились – не объявил фельдфебель, какое теперь занятие. Как бы – праздничный день, никакое. А впрочем рано ведь – ещё завтрак не прикатил.
Ещё ступили – и сошлись Арсений с Шутяковым.
Шутяков – постарше Арсения, борода уширенная, хотя короткая, и сам коренаст. Основательный в службе Шутяков и хозяин дома, верно, – ах. Стал против Арсения – меж фейерверкерами свои разговоры, не теснились к ним, – и тихо:
– Ну? Как понимаешь?
– Да-ть, вот, – причмокнул Арсений, – поди пойми.
– Во времь войны – как же отрекаться? Как ж эт' он? Ну?
Вот только и нукнешь.
А Шутяков:
– Много главных должностёв немцы занимают. Вот они и скинули.
И тише:
– А можа – приказ подложный? Быть такого не можа, а?
Разминались, расступались, перехаживали, все в растере. И друг ко дружке, и так вобща:
– Как же так государь император корону сымает – так и от армии отказалси?
А ведь помнили его, самого царя, в Гренадерской бригаде: не в эту зиму, а в ту – приезжал на Узмошье, и даж по землянкам ходил, на нашей батарее, правда, не был. Не то что в думке одной – где-то царь возвышенный, а вот – тут у нас, своими ногами.
– Покинул?
– Одначе, гляди как обернулось.
– Вот, ядрён колпак, без царя остались.
– Нельзя без царя! – качал головой молчаливый сухонький Занигатдинов.
– Как ж эт' он так сразу сплоховал? – спросил и Сидоркин со шрамом под левым глазом.
– Подскользнулся на ровном месте.
Прави льный арсеньева орудия Завихляев – в бороду:
– Место-то ровное, да видать наскользили его.
А Шутяков своё, вкруговую:
– Не, братцы, верно сказывали: вкруг царя – измена. Вот она и объявилась.
И ещё переминались бы, гадали, да зашумели – кухню увидели. От передков сюда катила таратайка, из трубы додымливая.
Заспешили, засновали за котелками.
Повар Исаков, маленький, поспешный, завязал возжи, соскочил и с обычного места, позади орудий, застучал уполовником об свою железную стенку. Да хоть и не стучи, уже подходили.
Получали по полкотелка гречневой каши, крутой, хорошо удобренной, – и расходились по землянкам, кто где привык, татарове – к себе. Кому на наблюдательные идти – садились тут, на пеньки, штанами ватными, поперву свой котелок выесть – потом на тех получить и нести. Арсений, когда сверху не мокрило, – всегда садился на сошник своего орудия, тут ел.
Шапки сняли, перекрестились – не сплошь – и зачерпали. Забирали ложками гречневую крутизну со смальцем – и в роты. Завтрак ли, обед, – дело святое, тут не до гуторки.
Носили, черпали, кто деревянной ложкой, кто железной.
Однако и за кашей думать не перестанешь.
А что ни думай, одно было Арсению ясно: царя-то нового надо поскорей, нельзя во время войны замедлить.
Носили, черпали, а Сарафанов и спроси:
– А чо ж теперь с наследником буде, братцы?
С юнцом-то – что?
– Да-а, – отозвался Арсений, – почемуй-то его не хотят.
– Так сам отец не схотел, – густо подал из бороды Завихляев.
– Рази сам отец? Другой кто?
Вот это – странно Арсению: чтоб сам отец родному сыну наследства не хотел передать – как это может быть?
– Другой кто?
А присел невдали и старший фейерверкер Дубровин, начальник разведчиков, с безусым ещё лицом, ранний да умный:
– Наследник, мужички, уже царствовать не будет, всё.
Так – а кто же тогда?
– А другого – так надо скорей выбирать. При войне – да как же без царя? Скорей бы.
А Бейнарович, вроде Сидоркину по соседству, а и ко всем закидывая, бодро:
– Мы его помазали – мы его и размазали.
Шутяков на него взволчился:
– Молчи, злодыга. Не ты помазал.
Вовсе неохватно: откуда навалилось? что оно такое?
Без головы в дому.
*****
НЕДОЛГО ТОЙ ЗЕМЛЕ СТОЯТЬ,
ГДЕ УЧНУТ УСТАВЫ ЛОМАТЬ
*****
Толпе холопов прирожденных
Страшно отсутствие господ -
Кто ж будет восседать на тронах.
Давить страну? душить народ?
436
Начиналась Крестопоклонная неделя. Крест голгофских страданий, вынесенный в центр храма, становится в центр мира. Выносился крест вчера при всенощной – а Николай, за своими муками, даже просто забыл. Вчера вечером, когда разыгрывалась мятель, он обедал вдвоём с Мама в поезде – и снова, снова надрывно говорили о том же, и никак он не видел выхода вернуть трон Алексею. Открыть военные действия? Этого он не мог переступить и от начала. А теперь – что можно было делать, когда вся армия в руках революционеров? (Это – отговоркой от Мама .)
А сегодня – утишенным, безветренным, снежно-убелённым утром проснулся – и сразу вспомнил о Крестопоклонной. И подумал: Боже мой, как мелки все наши заботы по сравнению с Голгофой! Что решит или откажет какое-то временное правительство, пустят туда или сюда, что напишут в революционных листках, – всё это прейдёт. И его отречение от престола, даже если это была ошибка, затемненье ума, – тоже прейдёт. А Голгофа – останется вечно, как главная жертва и главная тайна.
Среди людей – правосудия не бывало и нет. В апатии, в унынии – надо предавать себя только на волю Божью. Молитвы – никто у нас не может отнять. А в ней – вся чистота и всё облегчение.
И с радостным светом в душе Николай поднимался, чтобы ехать в церковь к обедне. Ничего не взял в рот.
За окнами площадь была убелена, чиста от ночного снега. Снег свежо прикрыл верхи сугробов, лёг пышным наслоем на решётки, на заборы. Градусник показывал мороз, и не было у решётки вчерашней досадной кучки глазеющих мальчишек, прямо против губернаторского дома, – теперь, когда никто не мог отогнать их. Но согнал мороз.
А городовой стоял на месте. Однако – неуставно одетый в простой полушубок.
И два красных флага у входа в ратушу.
И, может быть из-за мороза, отречные манифесты, расклеенные на стене городской думы, тоже мало кто читал. Или уже знали все.
Вчера, когда с матушкой ехали в автомобиле по городу, – её колол каждый красный флаг над зданием и каждый красный бант на чьей-нибудь груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302
А близ его – Шутяков, фейерверкер второго орудия:
– Так кто же царь теперь, вашбродь? Непонятно.
Вот это и непонятно. Слушали.
– Царь теперь, – мягонько наш подпоручик, как он всегда, и губами сулыбился, как сам в том виноват, – царя теперь, значит, нет никого.
Ну-у-у-у? – Арсений как мехом выпустил. Совсем никого? Да как же это может быть – никого?
– Да – царь-то кто? – вслух у него вышло.
И – к нему подпоручик, тоже вроде дивясь:
– Никого.
Стояли.
Молчали.
Хотелось, чтоб он ещё пообъяснял.
Непонятно. Как это – без царя. Одну голову отъяли – другу приставьте, помилуйте.
Да! – вспомнил подпоручик. И ещё одну бумагу стал читать: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич приказывает всем начальникам внушить нижним чинам стойко держаться против врага и спокойно выжидать народного решения о выборе царя.
Ах, ну так выберут! Это – так. Пождать, стойко держаться – это дело. Откуда-то-сь опять Николай Николаич взник, но его знали. Николай Николаич – порядок, он солдата не выдаст.
А всё ж – и от подпоручика ждали.
Он посмотрел ещё по шеренгам, сказал:
– Так вот, братцы. Такая воля царя.
И махнул фельдфебелю листиками – распускай мол.
А сам – пошёл тропкой туда, в командирову землянку.
Ждали, может, от фельдфебеля чего – он иного не придумал, а: «Р-разойдись.»
И – кто ступил медленно, нехотя. Кто ещё стоял.
А Бейнарович сразу заголдонил, не об царе, а там – покурить или как с завтраком.
Молчали. Расходились, всяк себе. Расходились – не объявил фельдфебель, какое теперь занятие. Как бы – праздничный день, никакое. А впрочем рано ведь – ещё завтрак не прикатил.
Ещё ступили – и сошлись Арсений с Шутяковым.
Шутяков – постарше Арсения, борода уширенная, хотя короткая, и сам коренаст. Основательный в службе Шутяков и хозяин дома, верно, – ах. Стал против Арсения – меж фейерверкерами свои разговоры, не теснились к ним, – и тихо:
– Ну? Как понимаешь?
– Да-ть, вот, – причмокнул Арсений, – поди пойми.
– Во времь войны – как же отрекаться? Как ж эт' он? Ну?
Вот только и нукнешь.
А Шутяков:
– Много главных должностёв немцы занимают. Вот они и скинули.
И тише:
– А можа – приказ подложный? Быть такого не можа, а?
Разминались, расступались, перехаживали, все в растере. И друг ко дружке, и так вобща:
– Как же так государь император корону сымает – так и от армии отказалси?
А ведь помнили его, самого царя, в Гренадерской бригаде: не в эту зиму, а в ту – приезжал на Узмошье, и даж по землянкам ходил, на нашей батарее, правда, не был. Не то что в думке одной – где-то царь возвышенный, а вот – тут у нас, своими ногами.
– Покинул?
– Одначе, гляди как обернулось.
– Вот, ядрён колпак, без царя остались.
– Нельзя без царя! – качал головой молчаливый сухонький Занигатдинов.
– Как ж эт' он так сразу сплоховал? – спросил и Сидоркин со шрамом под левым глазом.
– Подскользнулся на ровном месте.
Прави льный арсеньева орудия Завихляев – в бороду:
– Место-то ровное, да видать наскользили его.
А Шутяков своё, вкруговую:
– Не, братцы, верно сказывали: вкруг царя – измена. Вот она и объявилась.
И ещё переминались бы, гадали, да зашумели – кухню увидели. От передков сюда катила таратайка, из трубы додымливая.
Заспешили, засновали за котелками.
Повар Исаков, маленький, поспешный, завязал возжи, соскочил и с обычного места, позади орудий, застучал уполовником об свою железную стенку. Да хоть и не стучи, уже подходили.
Получали по полкотелка гречневой каши, крутой, хорошо удобренной, – и расходились по землянкам, кто где привык, татарове – к себе. Кому на наблюдательные идти – садились тут, на пеньки, штанами ватными, поперву свой котелок выесть – потом на тех получить и нести. Арсений, когда сверху не мокрило, – всегда садился на сошник своего орудия, тут ел.
Шапки сняли, перекрестились – не сплошь – и зачерпали. Забирали ложками гречневую крутизну со смальцем – и в роты. Завтрак ли, обед, – дело святое, тут не до гуторки.
Носили, черпали, кто деревянной ложкой, кто железной.
Однако и за кашей думать не перестанешь.
А что ни думай, одно было Арсению ясно: царя-то нового надо поскорей, нельзя во время войны замедлить.
Носили, черпали, а Сарафанов и спроси:
– А чо ж теперь с наследником буде, братцы?
С юнцом-то – что?
– Да-а, – отозвался Арсений, – почемуй-то его не хотят.
– Так сам отец не схотел, – густо подал из бороды Завихляев.
– Рази сам отец? Другой кто?
Вот это – странно Арсению: чтоб сам отец родному сыну наследства не хотел передать – как это может быть?
– Другой кто?
А присел невдали и старший фейерверкер Дубровин, начальник разведчиков, с безусым ещё лицом, ранний да умный:
– Наследник, мужички, уже царствовать не будет, всё.
Так – а кто же тогда?
– А другого – так надо скорей выбирать. При войне – да как же без царя? Скорей бы.
А Бейнарович, вроде Сидоркину по соседству, а и ко всем закидывая, бодро:
– Мы его помазали – мы его и размазали.
Шутяков на него взволчился:
– Молчи, злодыга. Не ты помазал.
Вовсе неохватно: откуда навалилось? что оно такое?
Без головы в дому.
*****
НЕДОЛГО ТОЙ ЗЕМЛЕ СТОЯТЬ,
ГДЕ УЧНУТ УСТАВЫ ЛОМАТЬ
*****
Толпе холопов прирожденных
Страшно отсутствие господ -
Кто ж будет восседать на тронах.
Давить страну? душить народ?
436
Начиналась Крестопоклонная неделя. Крест голгофских страданий, вынесенный в центр храма, становится в центр мира. Выносился крест вчера при всенощной – а Николай, за своими муками, даже просто забыл. Вчера вечером, когда разыгрывалась мятель, он обедал вдвоём с Мама в поезде – и снова, снова надрывно говорили о том же, и никак он не видел выхода вернуть трон Алексею. Открыть военные действия? Этого он не мог переступить и от начала. А теперь – что можно было делать, когда вся армия в руках революционеров? (Это – отговоркой от Мама .)
А сегодня – утишенным, безветренным, снежно-убелённым утром проснулся – и сразу вспомнил о Крестопоклонной. И подумал: Боже мой, как мелки все наши заботы по сравнению с Голгофой! Что решит или откажет какое-то временное правительство, пустят туда или сюда, что напишут в революционных листках, – всё это прейдёт. И его отречение от престола, даже если это была ошибка, затемненье ума, – тоже прейдёт. А Голгофа – останется вечно, как главная жертва и главная тайна.
Среди людей – правосудия не бывало и нет. В апатии, в унынии – надо предавать себя только на волю Божью. Молитвы – никто у нас не может отнять. А в ней – вся чистота и всё облегчение.
И с радостным светом в душе Николай поднимался, чтобы ехать в церковь к обедне. Ничего не взял в рот.
За окнами площадь была убелена, чиста от ночного снега. Снег свежо прикрыл верхи сугробов, лёг пышным наслоем на решётки, на заборы. Градусник показывал мороз, и не было у решётки вчерашней досадной кучки глазеющих мальчишек, прямо против губернаторского дома, – теперь, когда никто не мог отогнать их. Но согнал мороз.
А городовой стоял на месте. Однако – неуставно одетый в простой полушубок.
И два красных флага у входа в ратушу.
И, может быть из-за мороза, отречные манифесты, расклеенные на стене городской думы, тоже мало кто читал. Или уже знали все.
Вчера, когда с матушкой ехали в автомобиле по городу, – её колол каждый красный флаг над зданием и каждый красный бант на чьей-нибудь груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302