Да Милюков и сам уже начал переговоры с польскими кругами. Но польский вопрос такой сложный: поляки рассеяны по разным странам, мнения у них разные. А сама страна оккупирована, и немцы успели выступить инициаторами польского освобождения – там уже национальная школа, суд, самоуправление, набранные легионы. Но и великий размах русских событий открывает простор для польского вопроса. Однако не давали ничего подготовить omnium consensu, но забивали крикливыми декларациями.
Нет, Павел Николаевич не принадлежал к тем горячим головам, как Родичев, кто страстно жаждал всегда независимости Польши. Павел Николаевич понимал, что для силы и крепости Российской империи удобнее держать Царство Польское в своём составе. При широкой автономии, конечно.
Однако этого уже не скажешь так прямо вслух, тут своя филиация идей. Приходится действовать – и стремительно даже! Теперь никак не избежать публичного обращения правительства к полякам. И обращению этому неприлично отстать от советского более чем на сутки: эти сутки ещё можно объяснить технически, а готовили будто бы уже давно.
То есть: надо было буквально сейчас, за несколько часов – Павлу Николаевичу, конечно, кому ж ещё? – написать это воззвание, и сегодня же вечером принять его на заседании кабинета, и чтобы завтра оно уже было в газетах. Прямо вот сейчас, за утренним кофе, не отрываясь, тут же, набрасывать его – да не социал-демократическим шавканьем, а достойным государственным языком.
Но именно сейчас-то надо было ехать на дурацкую церемонию – церемонию принятия присяги Временным правительством в Сенате.
Тем более дурацкую, что вчера же, под давлением Совета, правительство должно было отменить присягу для армии, так торжественно установленную. Присяга для армии хоть имела смысл, потому что простые люди верят в этот акт, – но какой смысл имела присяга образованных министров? – только нежелательный оттенок легитимности к порядкам старой России.
Однако надо было спешить к 11 часам в Сенат – и надевать – что же? торжественный чёрный сюртук.
Глубоко в душе уложив своё намерение ответить Совету о войне, мире и верности союзникам, – Милюков по поверхности памяти и души шарил, составлял воззвание к полякам. И по пути, в автомобиле, уже записывал некоторые фразы.
Ещё несколько дней назад должна была состояться церемония этой никчемной присяги, всё откладывали её – то из-за отъезда Гучкова, то из-за неприезда Владимира Львова, – да этот разиня и сегодня не доехал.
А Керенский! – Керенский явился на церемонию не в сюртуке, но в наглухо застёгнутой своей полурабочей куртке (которою он, очевидно, хотел изобразить сюртук Наполеона). Оделся так, совершенно не считаясь с общей формой, и даже нарочито, чтобы выделяться демократичностью. И ещё более нарочито, проходя помещения Сената, здоровался за руку со всеми швейцарами и курьерами.
Ах, поздно осознал Павел Николаевич, какого же он дал маху, сам позвав этого демагога в правительство.
Ещё он обратил внимание на уныло-усталое лицо сильно постаревшего Гучкова. Но не обменялись с ним ни словом. А князь Львов светился торжественной глупой радостью.
Тем временем министров пригласили войти в зал 1-го департамента. Здесь, как и во всех залах Сената, был снят портрет бывшего царя, светлел-зиял прямоугольник на стене. Вот уже стояли буквою «П» в своей позолоченной форме 24 престарелых сенатора – и сгруженной кучкой в центре стали министры.
Всё это напоминало детскую игру, когда нужно делать как можно смешней, но не рассмеяться, а то проиграешь. Всех министров попросили поднять правые руки и в такой неудобной позе долго стоять, выслушивая и повторяя слова сенатора-председателя. И слова, конечно, самые банальные:… перед всемогущим Богом и своею совестью… служить верой и правдой народу державы Российской… подавлять всякие попытки к восстановлению старого строя… – (как будто в этом состояла теперь борьба) -… все меры к скорейшему созыву Учредительного… и преклониться перед его волей…
Прежде чем «преклониться перед его волей» – надо было поворачиваться побыстрей да действовать как мужчинам. А вот Гучков – что-то дремал, не оказывался союзник.
Дневное заседание правительства отменили, а до вечернего Павел Николаевич успел составить не только великолепное обращение к полякам, а ещё придумал и более ловкий ход: создание Ликвидационной Комиссии Царства Польского (с участием видных поляков)! Это уже, действительно, был настоящий ход действия, язык правительства, а не какого-то митинга в случайном помещении, – и показывал, что Временное Правительство не первый день и серьёзно готовится к освобождению Польши.
Ликвидационную комиссию министры сразу поняли и приняли. Выяснять местонахождение имуществ Царства Польского и передавать их полякам, ликвидировать наши там учреждения. И председателем комиссии – поляка.
Но само воззвание? – министры вдруг закапризничали, стали критиковать. И никто не мог возразить по существу: какие ж его мысли неверны? Освобождённая Россия в лице своего Временного Правительства спешит обратиться к вам с братским приветом? – так, в лице правительства, а не совета депутатов. Срединные державы Европы воспользовались ошибками лицемерной старой русской власти? – верно. Они предлагают вам призрачные государственные права и этой ценой хотят купить кровь поляков, которые ещё никогда не боролись за деспотизм? – абсолютно правильно. Свободная Россия зовёт вас в ряды борцов за свободу народов? – но это оборот, которым Милюков гордился: что мы – опередили их в свободе, пусть нос не задирают, и теперь зовём их . А дальше – главное программное заявление: что Временное Правительство считает создание независимого польского государства…
Ну да, – боязливо жался князь Львов, – чем считает? Тут очень нужно осторожненько.
Залогом мира! – предложил кто-то. Прекрасно.
Да, но в каких границах независимая Польша? Разумеется, за счёт всех трёх – России, Германии и Австрии.
– Но, – тяжело возразил Гучков, – если им самим дать определять, где кончается Польша, то они отхватят Минск и Киев, и всю Литву.
– Я думаю так, – искал Милюков: – из земель, населённых в большинстве польским народом.
– А где пополам с малороссами?
– Нет, тут надо доработать, подумать, как бы не ошибиться. Поляки – слишком чувствительный народ.
– Но уже Совет брякнул, мы не можем откладывать, поймите! – сердился Павел Николаевич. Который раз он чувствовал, что ему не хватает в правительстве полноты власти. Совершенно зря он не рискнул взять премьерство в первый же день.
– Надо оговорить, – хмурился Гучков, – что, дескать, Россия надеется, что те народы, которые, ну… связаны с Польшей веками совместной жизни, тоже получат, и в Польше, обеспечение национального существования.
Милюков и сам понимал, что поляков надо укоротить, но его формулировка была более тонка.
Дальше – про будущий братский союз с Польшей – правильно. И ссылка, что только Учредительное Собрание может дать согласие на территориальное изменение России – юридически безупречна, этого не может сделать даже правительство, не то что совет депутатов. Светлый день истории, день воскресения Польши, союз наших чувств и сердец – это всё хорошо, но сошлись на том, что надо всё же дорабатывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289